Читать книгу Страха нет, Туч! (сборник) - Владимир Зенкин - Страница 3

За девять с половиной дней до Событий приснилось Сидорову замысловатое. Якобы, плыл он через тёплый океан на необъятном лайнере. Плыл он в страну, о которой страстно мечтал в детстве. Мечтал столь благовосторженно и смятенно, что даже и теперь, спустя ворох взрослых лет, поминать всуе имя этой страны ему было как-то неловко. Он и не произносил имени, он просто включал в себе её детское ощущение и освечивался ощущеньем, как ёлочной наивной гирляндой.

Он знал, что такой гирляндной страны в действительности не существует. Существует реальная, серьёзная, взрослая страна с таким же именем, которая, может быть, лишь в мизерной степени напомнит собой его игрушечную придумку. Он понимал, но не пугался этого, он уверенно плыл туда, не сомневаясь, что доплывёт.

И ещё он понимал, что всё-таки это сон. Что в яви ему по всем раскладам не очутиться в этой стране. И никогда не побороздить океана на столь аховом корабле. И сам океан, не то, что тёплый, даже холодный, ему сомненно, что доведётся когда увидеть.

По этой причине Сидорову было крайне интересно происходящее с ним. Он стоял на палубе, разглядывал через борт свинчато-голубую медленную воду, провожал взглядом стерильно белые зарубежные облака, а респектабельное солнце ненавязчиво светило ему в затылок, клало на воду чёткую его тень: голову и плечи, мелко возвышенные над громадной тенью корабля.

Сидоров беспечно смотрел на две эти сросшиеся тени – живого и неживого – как вдруг обнаружил, что океан под ними что-то стал не таким, как надо. Вернее, там, собственно, уже и не было вовсе никакого океана, а была пустота, кораблевидный тёмный проём. Сидоров оторопело вглядывался в него, а проём становился всё черней и враждебней. И вот лайнер, качнувшись, потеряв равновесие, стал крениться набок, заваливаться в ту черноту.

– Э-э!.. Враньё-ё! Про-очь!.. вопил Сидоров лайнеру, проёму и себе. – Э-эй! Это же только тень! Тень на воде. С ума вы, что ли!.. Ничего не может случиться, я обязан доплыть! Эа-а!..

Но проём не расколдовывался и молча, медленнотягуче, как и полагается во сне, принимал в свою пасть изящную громаду корабля со всем содержимым и Сидоровым на палубе.

Нестерпимо жалко стало Сидорову – не себя, пропадающего в проёме, не беспомощного лайнера – той нежной, совсем уже близкой страны, до которой он, очевидно, не доплывёт. Не испугавшись, но разозлясь на нежданную каверзу («Тьфу ты, Господи! Даже во сне не может сбыться безоговорочно!»), он бросился к противоположному, облитому солнцем борту. Он бежал, а палуба вставала, вздымалась перед ним гладкой бездушной плоскостью, всё круче и круче, и бежать было всё трудней и трудней. Но добежал, дорвался он, вскочил на борт, что нашлось сил, оттолкнулся, прыгнул вперёд-вверх.

Он летел над кораблём и проёмом и с зашедшимся сердцем видел, как корабль окончательно сорвался вниз, в черноту, и без всплеска, без звука сам сделался чернотою.

А полёт Сидорова продолжался по странной пологой дуге, и Сидоров отчаянно пытался дугу эту ещё «уположить», достремить до края черноты, до кромки проёма, до границы взбесившейся тени от корабля, которая проглотила корабль и готова была проглотить последнего его пассажира.

Но вовек бы ему не миновать проёма, если б не внезапный помощник. Какое-то причудливое растение заспешило ему навстречу. Он падал, а гибкие стебли с узкими стрельчатыми листьями упреждали падение, торопились, выпрастывались из светлой воды. Он ухватился за них, как за вожжи, и растение отдёрнуло его от чёрной пропасти, выбросило на чистую, живую водную зыбь.

Сидоров падал на воду, но упал почему-то на золотистый побережный песок, не удивился этому, а спокойно встал, огляделся.

Счастливый вопль вырвался из его груди. Он увидел окрест безошибочно ту свою сокровенную, долгожданную страну. Он увидел её всю насквозь, всю сразу, все её города, всех людей её. Она была неописуемо красива, много красивей, чем он когда-либо мог себе вообразить. Она была улыбчива и умна, многотайностна и доступна, взыскательна и доверчива. Он почувствовал себя дома, более дома, чем здесь, никогда ему не чувствовалось.

Он расправил плечи, налившиеся лихой силой, сорвался с места и побежал вперёд, в своё обретённое счастье.

Но почему-то шаги его были чересчур гулки и тяжелы, каждый шаг – чугунный удар о землю, о небо, обо всю страну… Каждый новый шаг – тяжелей, чугунней предыдущего. Он пробовал остановиться, опомниться, но уже не мог, и всё вокруг вздрагивало под его сокрушительными ногами. Ещё несколько шагов-потрясений – и вся страна, со своим безмятежным небом, землёю, травою, золотистым песком, со своими весёлыми, яркими городами и всем-всем, стала сплошь трескаться, словно разбитое ветровое стекло, осыпаться осколками и цветной пылью. Сидоров бежал по осколкам, докрашивал их, вопя уже не восторженно, а отчаянно, больно; бежал сквозь гущу стеклянных, кирпичных, стальных развалин, загородивших горизонт…

Наконец развалины кончились, открылось ровное, голое поле без живой травинки, посреди поля стоял старый родительский дом Сидоровых, а на крыльце сидели давно умершие отец с матерью.

– Не реви, – строго сказал отец, – Что-то ты сделал не по законам своей души. Где-то ты себя предал. Хочешь попробовать еще раз? Сначала.

– Неужели можно начать жизнь сначала? – удивился Сидоров, – Что? Я опять маленький?..

– Можно, – вздохнул отец, – Но только за счёт других жизней.

– Чьих?

– Твоих детей. Внуков.

– Но у меня нет детей.

– Должны быть, – нахмурился отец, – Когда-нибудь будут. Решай.

– Нет. Не согласен, – сказал Сидоров, – Прощайте. Простите меня.

Он повернулся и пошел назад к берегу океана.

– Сынок! – кинулась вслед ему мать.

– Мама.

– Очень важное!.. очень… Будь не готов, сынок.

– К чему, мама?

– Так лучше… теплее. А то опять не услышишь. Не завидуй. Обозляться не смей. Не всё так, как хотелось, да?

– Да. Не всё, мама. Всё не так, мама. Наверное, я слишком много хотел. Недостойно много. Вот и… Жаль.

– Не оглядывайся. Не ты виноват.

– И я, мама.

– Бойся, чего боялся. Люби, что любил. Надолго оглядываться нельзя.

– Мама! Ты серьёзно? Что именно, мама? Скоро?

– Не выхолоди себя. Будет…

– Откуда ты знаешь, мама? А, ну да.

Он на ходу обернулся, чтоб махнуть им на прощанье рукой, но дома и родителей уже не было. И развалин вокруг уже не было. На берегу океана росло то длинное, гибкое растение, которое спасало его от проёма. Оно предостерегающе протянуло к нему ласковые, уютные ветви-вожжи. Но он мягко отстранил их, миновал растение, спокойно вошел в пенную воду, отбросив назад дно ногами, поплыл.