Читать книгу Орлеанская девственница. Философские повести (сборник) - Вольтер - Страница 12

Как! Предисловье делать всякий раз

Ко всякой песни! Мне мораль постыла;

Бесхитростно поведанный рассказ

О том, что истинно происходило,

Спокойный, без затейливых прикрас,

Не блещущий ни юмором, ни сметкой,

Вот чем цензуру можно сделать кроткой.

Итак, читатель, приглашаю вас

Отправиться своей дорогой прямо.

Ведь главное картина, а не рама.

Карл набожный, придя под Орлеан,

Одушевлял бойцов отважных стан,

Судьбу отчизны милой подымая,

И все рвались вперед, ему внимая.

Он проповедовал им бранный пыл,

И вид его надменно-весел был,

Но в глубине души, увы, вздыхал он,

Своей возлюбленной не забывал он.

Ведь то, что он ее покинуть мог,

Расстаться с нею хоть на краткий срок,

Конечно, было доблестью большою:

Простившись с ней, простился он с душою.

Вернувшись восвояси и смирив

Воинственною славой увлеченье,

Он испытал старинных чувств прилив,

Любви благословенное мученье.

Амур на смену демону побед

Летит, и с ним бороться силы нет.

Король, прослушавший не без досады

Придворных бестолковые доклады,

Спешит уединиться в свой покой

И пишет там дрожащею рукой

Письмо любви, обеты постоянства.

Слезами было залито оно:

Чтоб осушить их, не было Бонно.

Один осел, из мелкого дворянства,

Был отвезти записку снаряжен.

Прошло не больше часа и, о горе,

С запискою обратно скачет он.

Король встревоженный, с тоской во взоре:

«Как! Ты вернулся? – задает вопрос. –

Мое письмо? Его ты не отвез?»

«Мужайтесь, государь! Страшна утрата!

Ах! Все погибло: в плен Агнеса взята;

Увы! Иоанны тоже след пропал».

Услыша это грубое признанье,

Король упал немедля без сознанья,

И только для того он снова встал,

Чтоб до конца испить свое страданье.

Кто вынести удар подобный мог,

Тот не любил глубоко, видит бог.

Агнесу Карл любил, и этот случай

Его пронзил тоской и злобой жгучей.

Хоть общею заботой окружен,

Едва не потерял рассудка он;

Его отца свела с ума{189} причина

Ничтожнее, – он был слабее сына{190}.

«Ах! – вскрикнул Карл. – Я уступить готов

Все рыцарство мое и духовенство,

Иоанну д’Арк, остатки округов,

Где признают еще мое главенство!

Пускай берут британцы, что хотят,

Но пусть мою любовь мне возвратят!

Монарх злосчастный, где твое блаженство?

Что толку в том, что волосы я рву?

Я потерял ее, я в сердце ранен,

Ах, может быть, пока я смерть зову,

Какой-нибудь бесстыдный англичанин

Овладевает, дерзостен и груб,

Красой, рожденной для французских губ!

Другой лобзанья с уст твоих срывает,

Другому светит твой прекрасный взор,

Рука другого грудь твою ласкает,

Другой… О, небо! О, какой позор!

И в этот миг ужасный, может статься,

Она не думает сопротивляться.

Ах, с темпераментом твоим, дитя,

Ты можешь друга позабыть шутя!»

Король унылый, неизвестность эту

Не в силах вытерпеть, прибег к совету

Астрологов, монахов, колдунов,

Евреев, сорбоннистов, докторов

И всех, кто бродит с книгою по свету{191}.

Он говорит им так: «Без лишних слов,

Скажите, как дела с моей любезной:

По-прежнему ль она в любви верна

И обо мне вздыхает ли она;

Не смейте лгать; таиться бесполезно».

Они советуются, вздор меля,

На всех наречьях, думая о плате:

Тот изучает руку короля,

Тот чертит треугольники в квадрате,

Один следит Меркурия полет,

Другой псалмы Давида достает,

Твердит «аминь», и шепчет, и поет,

Иной, чертя круги, взывает к бесу,

А тот в стакане изучает дно,

Как было в древности заведено,

Чтоб приподнять грядущего завесу.

Устав потеть, шептать и колдовать,

Они свидетельствуют громогласно,

Что добрый Карл спокойно может спать:

С Агнесою все обстоит прекрасно,

Монарху своему она верна,

И что благоприятствуют влюбленным

Все силы неба, звезды и луна.

Извольте верить господам ученым!

Шандоса беспощадный духовник

Использовал благоприятный миг,

И, несмотря на слезы, стоны, крик,

Он овладел Агнесой грубой силой.

Он счастие неполное постиг,

Слепую страсть одну, без ласки милой,

Союз без нежности, союз унылый,

Которого любовь не признает.

Взаимность сладкая – всего дороже!

Скажите мне, на самом деле, кто же

Приятно время проводил на ложе

С любовницей, что горько слезы льет,

Царапается, губы не дает?

Но этого монах не понимает,

Он лошадь непокорную стегает,

Нимало не заботясь, каково

Красавице в объятьях у него.

Влюбленный по уши в свою подругу

Паж, побежавший в город поживей,

Чтоб оказать избраннице своей

Достойную заботу и услугу,

Спешит домой. Ах, что он увидал!

Пред ним монах проклятый беспощадно,

Беснуясь похотливо, гнусно, жадно,

Как зверь, свою добычу пожирал.

При этом виде паж, кипя отвагой,

Напал на сволочь с обнаженной шпагой.

Тогда монаха нечестивый пыл

Самозащите место уступил.

Вскочив с кровати, палку он схватил

И на Монроза опустил с размаха.

Сцепились два отважные бойца,

И запылали яростно сердца,

Пажа – любовью, злобою – монаха.

Счастливцы, чей удел – спокойный труд,

Далеких сел благочестивый люд,

Привыкли наблюдать вблизи дубравы,

Как волк жестокий с мордою кровавой

Зубами шерсть овцы несчастной рвет

И кровь своей невинной жертвы пьет.

А если добрый пес с зубастой пастью,

Сочувствующий ближнего несчастью,

Летит к нему стрелой – свирепый волк,

Клыками издавая страшный щелк,

Овечку полумертвую бросает

Лежать беспомощно в траве густой,

Спешит к собаке, рвет ее, кусает

И с недругом вступает в страшный бой;

Израненный, он злобою пылает,

Рычит и брызжет пеной и слюной;

И всею силой своего сердечка

Трепещет за спасителя овечка.

Здесь было то же самое: монах

Рассвирепевший, с палкою в руках,

Дрался с Монрозом, полон зла и яда;

И тут же – победителю награда –

Агнеса на измятых простынях.

Хозяин и хозяйка, дети, слуги,

Услышав шум, бросаются в испуге

Наверх. Они бегут со всех сторон

И гнусного монаха тащат вон.

Все за пажа, все против негодяя,

Всем по душе отвага молодая.

Итак, Монроз свободен и спасен;

С красавицей вдвоем остался он.

Его соперник, дерзок, хоть сражен,

Отправился служить святую мессу.

Но как утешить бедную Агнесу?

В отчаянье, что увидал Монроз

Ее красы в столь недостойном виде,

При мысли о позоре, об обиде,

Красавица лила потоки слез.

Стыдом терзаемая, только смерти

Она желала в этот миг, поверьте,

И повторяла лишь одно: «Увы,

Я вас прошу, меня убейте вы!»

«Как? Вас убить? – вскричал Монроз, не в силе

Сдержать волненья нежного. – Убить!

Да если б даже вы и согрешили,

Вы жить должны, чтоб грех ваш искупить.

Подумайте, зачем вам жизнь губить.

Вы злого ничего не совершили,

Агнеса, дорогое божество!

Все это грех монаха одного!»

Хоть речь его была не слишком ясной,

Зато огонь его влюбленных глаз

Внушил желанье грешнице прекрасной

Земную жизнь не прерывать тотчас.

Пришла пора обедать. А печали

(По опыту я это знаю, ах!)

От века жалким смертным не мешали,

Страдая, объедаться на пирах.

Вот почему великие поэты,

Добряк Вергилий и болтун Гомер,

Которых с детства ставят нам в пример,

Не упускают случай про банкеты

Поговорить среди военных гроз.

Итак, друзья, Агнеса и Монроз

Обедать сели у кровати рядом.

Сперва в стыдливой скромности своей

Они не подымали и очей,

Затем, случайным обменявшись взглядом,

Оправились и стали посмелей.

Известно каждому, что в цвете лет,

Когда нет меры нашему здоровью,

Недурно приготовленный обед

Воспламеняет страсть. Горячей кровью

Пылает сердце, полное любовью,

И мозг бутылкою вина согрет.

Мы чувствуем приятное томленье,

Ах, плоть слаба и сильно искушенье.

Монроз влюбленный далее не мог

Бороться с дьяволом в тот миг опасный;

Упал он на колени и у ног

Красавицы молил: «Кумир прекрасный,

О, сжальтесь над моей любовью страстной,

Не то умру я тотчас, видит бог!

Вы не лишите страсть награды милой,

Которую злодей похитил силой!

Он преступленьем счастлив был. Увы,

Ужель не наградите верность вы?

Она взывает! Иль вы так черствы?»

Был довод недурен, скажу без лести;

Красавица признала вес его,

Но не сдалась сейчас же оттого,

Что наслажденье с соблюденьем чести

Для сердца нежного милей всего,

И легкое в любви сопротивленье

Лишь подливает масло в упоенье.

Но наконец Монроз счастливый, ах,

Был утвержден в приятнейших правах,

Войдя в благословенный рай влюбленных.

Что слава Генриха пред этим? Прах!

Да, королей свергал он побежденных,

Да, Франция сдалась ему, дрожа,

Однако сладостней судьба пажа.

Но как обманчиво земное счастье!

Как быстро рвется наслажденья нить!

От чистого потока сладострастья

Прекрасный паж едва успел вкусить,

Как вдруг отряд британцев подъезжает,

Идет наверх, стучится, дверь ломает.

Монах проклятый, ты, не кто иной,

Так подшутил над нашею четой.

Агнеса чувств лишилась от испуга;

Хватают бритты и ее, и друга;

Обоих их к Шандосу поведут.

К чему присудит их ужасный суд?

Увы! Любовникам придется туго;

По опыту уже известно им,

Что Жан Шандос бывает очень злым.

В глазах у них невольное смущенье,

А на душе тревога и волненье,

Но щеки вспыхивают ярче роз

При мысли о недавнем наслажденье.

Ах, что их ждет? Как встретит их Шандос?

На счастье их, случилось, что в тумане

Дорогою ошиблись англичане,

И показалось вдруг до двадцати

Французских рыцарей на их пути,

Которым об Агнесе и Иоанне

Приказ был всюду справки навести.

Когда сойдутся носом против носа

Два петуха, любовника, барбоса,

Иль узрит янсенист издалека

Лойолы бритого ученика,

Или, ультрамонтанца вдруг завидя,{192}

Дитя Кальвина смотрит, ненавидя,

Сейчас же начинается игра

Ударом пики, пасти иль пера.

Так точно даром время не теряют

Французы и отважною гурьбой,

Как соколы, на бриттов нападают,

А те, конечно, принимают бой;

Удары сыплются, мечи сверкают.

Кобыла, что красавицу везла,

Живою, как и всадница, была;

Она в пути вертелась и лягала,

Прекрасную наездницу трясла;

И вдруг как закусила удила:

Ее ночная схватка испугала.

Агнеса хочет слабою рукой

Ее сдержать, но та галопом мчится.

Напрасный труд! С неведомой судьбой

Красавице придется помириться.

В разгаре боя не видал Монроз,

Куда Агнесу резвый конь унес,

Летит она, как ветер, в туче пыли

Без отдыха уже четыре мили.

Но утомился конь и свой полет

У монастырских задержал ворот.

Кругом монастыря был лес тенистый;

Река, блиставшая волною чистой,

То медленно, то быстро, как стрела,

Извилисто вблизи его текла текла.

Поодаль холм зеленый возвышался;

Он каждой осенью обогащался

Дарами сладкими, что дал нам Ной,{193}

Когда, покинув свой сундук большой,

Предотвратил народов истребленье

И выдумал вина приготовленье,

За дни потопа утомлен водой.

Кругом Помона с Флорой молодой{194}

Разлили всюду нежную усладу,

Блаженство обонянью, радость взгляду.

Рай прародителей едва ли цвел

Роскошнее, чем этот тихий дол;

И не было еще полей на свете

Прекрасней, чище, сладостней, чем эти.

Вдыхая сей целительный эфир,

Сердца смятенные позабывали

Свои обиды, муки и печали,

И роскошь городов, и целый мир.

Вздохнув, взглянула нежная Агнеса

На монастырь, болевший в чаще леса,

На холм зеленый, реку, неба ширь.

То был, читатель, женский монастырь.

«Ах, наконец-то, – так она сказала, –

Мне Божия десница указала

Молитвы и невинности приют.

Увы! Должно быть, воля провиденья

Меня сюда послала, чтобы тут

Оплакала свои я прегрешенья:

Здесь чистые затворницы живут,

Не ведая мирского заблужденья,

А я известна до сих пор была

Лишь тем, что жизнь распутную вела».

Агнеса, громко говоря все это,

Заметила над воротами крест.

Пред символом спасенья дольних мест

Она склонилась, верою пригрета,

И, чувствуя раскаянье в крови,

Покаяться в грехах решила честно;

Прийти нетрудно к вере от любви:

То и другое – слабость, как известно.

Игуменья отправилась в Блуа

Два дня назад (возможность представлялась

Поправить монастырские дела),

А здесь ее наместницей осталась

Сестра Безонь{195}. Ей все повиновалось.

Она, Агнесу увидав, велит

Открыть ворота, ласково встречает

Несчастную. «Войдите, – говорит, –

Какой благой святитель посылает

Нам эту гостью? Дивной красотой

Блистаете вы, взоры удивляя.

Скажите, вы не ангел, не святая,

Которую Господь нам шлет из рая,

К обители смиренной и простой

Особенную милость проявляя?»

Агнеса скромно отвечает: «Нет,

Я та, которыми наполнен свет,

Опутана греховной паутиной,

И если в рай мне суждено попасть,

То там мне место рядом с Магдалиной.

Судьбы капризной роковая власть,

Господь, а главное – мой конь примчали

Меня сюда в тревоге и печали.

Грешней, чем я, отыщется едва ли;

Но сердцем я не огрубела, нет;

Ища добро, я потеряла след,

Теперь нашла. Благодаренье Богу,

Который к вам мне указал дорогу».

Ободрила почтенная сестра

Агнесу, каявшуюся так мило,

И, воспевая прелести добра,

Пред нею двери кельи растворила.

Там было чисто и освещено,

Приятно убрано, цветов полно,

Постель мягка и широка. Казалось,

Что для любви она предназначалась.

Агнеса радовалась от души,

Узнав, как сладко каяться в тиши.

Поужинав (об этом я ни разу

Не умолчу, чтоб не вредить рассказу),

Безонь сказала: «Милая сестра,

Уже довольно поздно, спать пора.

Вы знаете – лукавый, без сомненья,

Захочет вам поставить искушенья{196};

Но против этого есть верный меч:

Нам надо на одной кровати лечь;

Тогда нечистый вас не испугает.

Увидите, как это помогает».

Агнеса добрый приняла совет:

Они легли в постель и гасят свет.

Агнеса, рано радоваться чуду:

Судьба тебя преследует повсюду.

Читатель! Я не в силах говорить.

Сестра Безонь… Но пред таким моментом

Нельзя молчать! Я должен все открыть!

Сестра Безонь – она была студентом,

В наружности которого слились

И Геркулес, и нежный Адонис.

Лет двадцать он имел, никак не боле,

Был свеж, румян, силен и белокур.

Игуменью – увы! – в земной юдоли,

Как видите, преследовал Амур.

Сестра-студент в покое и богатстве

Довольно весело жила в аббатстве.

Так некогда у Ликомеда жил

Переодетый девушкой Ахилл{197}

И с Деидамией блаженство пил.

Едва в постель успела лечь Агнеса

С монашенкой, как тотчас же нашла,

Что перемена к лучшему (повеса

Взялся за дело) в той произошла.

Кричать, сопротивляться – мало толку,

Когда овца попала в зубы к волку.

Страдать безмолвно, не борясь со злом,

Исходом лучшим было, без сомненья.

Что размышлять! Да в случае таком

И времени-то нет для размышленья.

Когда студент (ведь люди устают)

Прервал на время свой усердный труд,

Прекрасная Агнеса в сокрушеньи

Так думала об этом приключеньи:

«Увы! не слышит Бог мою мольбу,

Как я желала бы остаться честной;

Но трудно спорить с истиной известной,

Что смертному не победить судьбу».