Читать книгу Орлеанская девственница. Философские повести (сборник) - Вольтер - Страница 16

О наслаждение, о мать природы{249},

Венера, просветившая народы,

Ты, чье величье славил Эпикур,

Ты, пред которою никто не хмур,

Ты, открывающая чудной властью

Дорогу к плодовитости и счастью

Бессчетной, суетной толпе людей,

Которым жизни ты самой милей;

Ты, в чьих руках искали миг забвенья

И бог небес, и грозный бог сраженья;

Ты, чья улыбка разгоняет мрак,

Ты, кем в сады обращена пустыня,

К которой сходит твой блаженный шаг;

Спустись с небес, прекрасная богиня,

На колеснице из живых цветов,

Которую амуры окружают,

Уносят крылья нежных голубков,

Целующихся между облаков,

И легкие зефиры провожают;

Приди в наш мир, будь ласковой к нему,

Приди; пусть подозрения и ссоры,

Отчаянье, завистливые взоры

Уйдут навек в ужасный ад, во тьму,

В глубокую и вечную тюрьму;

Пусть все, что враждовало и боролось,

Услышав твой животворящий голос,

Восторженно склонится пред тобой:

Один закон да будет – только твой.

О нежная Венера, будь опорой

Монарху нашей Франции, который

Опасности предвидит впереди.

Дай мир Агнесе на его груди,

Умножь их радость, горе услади.

О девственной Иоанне не молю я:

Она еще не знала поцелуя

И власти не изведала твоей;

Святой Денис защитой будет ей.

Но Ла Тримуйля ты и Доротею

Своею милостью благослови,

Пусть вечно он не расстается с нею,

Вкушая сладкие плоды любви;

Пусть мир ее не возмутят до гроба

Былых врагов предательство и злоба.

А ты, о Комос{250}, награди Бонно

Подарком пышным и его достойным:

Им перемирие заключено

Меж Карлом и Шандосом беспокойным.

Он, охраняя честь обеих стран

И множа пользу Франции сторицей,

Согласье получил от англичан

Луару счесть военною границей.

Он полн заботы о британцах был,

Он знал их вкусы, нравы изучил;

Им ростбифы на масле подавали,

Плумпудинги{251} и вина предлагали,

А более изящные блюда

Пошли на стол французам, как всегда:

Тончайшие рагу, и соус сладкий,

И с красными ногами куропатки.

Шандос надменный, кончив пить и есть,

Поехал вдоль Луары. Он клянется

Раз начатое до конца довесть

И с бою взять у Девственницы честь,

А в ожиданье за пажа берется.

Близ Дюнуа, по-прежнему смела,

Иоанна снова место заняла.

Король французов, со своим отрядом,

С духовником в хвосте, с Агнесой рядом,

Поднялся по течению с версту,

Избрав для остановки местность ту,

Где замедляется волна Луары.

Плавучий мост на лодках, очень старый

И в дырах весь, годился лишь на слом;

В конце его скрывал часовню ельник.

Торжественно и важно там отшельник

Читал обедню. Мальчик дискантом

Монаху помогал в труде святом.

Но Карл молиться не повел Агнесу:

Он поутру в Кютандре слушал мессу.

Лишь Доротея нежная, с тех пор

Как испытала ужас и позор

И все ж спаслась, благодаря лишь чуду,

Не упускала случая повсюду

Воспользоваться мессою второй.

Она спешит, сойдя с коня, смиренно

Три раза окропить себя водой

И молится коленопреклоненно,

Сложив ладони с кроткою мольбой.

Ее заметив вдруг, отшельник хилый

Был ослеплен и, тяжело дыша,

Забыв воскликнуть: «Господи, помилуй!»,

Воскликнул: «Господи, как хороша!»

Шандос зашел туда же, без сомненья,

Не для молитвы, а для развлеченья.

С надменным видом, мимоходом он

Красотке делает полупоклон,

Разгуливает, свищет без стесненья

И наконец становится за ней,

Не слушая божественных речей.

Несясь к всевышнему духовным взглядом,

Моля дать сил сопротивляться злу,

Француженка лежала на полу,

Лоб опустив к земле и кверху задом.

Ее короткой юбки легкий край,

Откинувшись, как будто невзначай,

Открыл очам Шандоса очерк тайный

Двух ножек красоты необычайной,

Подобных тем, что, тронут и смущен,

Увидел у Дианы Актеон.{252}

Тут наш Шандос, забыв богослуженье,

Почуял очень светское волненье

И, дерзко оскорбляя божий храм,

Рукою начинает шарить там,

Где было все с атласом белым схоже.

Я не намерен, о великий боже,

Описывать читателям-друзьям,

Краснеющим перед таким вопросом,

Что было дальше сделано Шандосом.

Но Ла Тримуйль, заметивший, куда

Ушла его любовь, его звезда,

В часовню за красавицею входит.

Куда, куда Амур нас не заводит?

Как раз в тот миг священник обращал

Лицо назад. Шандос же начинал

С красоткой обходиться все смелее,

И крик дрожащей, бледной Доротеи,

Казалось, слышен был на целый свет.

Я славному художнику предмет

Подобный дал бы на изображенье,

Чтоб он нарисовал всех четверых,

Их удивление и лица их.

Пуатевинец закричал в волненьи:

«Британец дерзкий, рыцарства позор,

Как ты решился, богохульный вор,

Во храме на такое предприятье?»

С надменным видом оправляя платье

И к выходу идя, ему Шандос

На это предложил такой вопрос:

«А вы-то, сударь, здесь при чем? И кто вы?»

«Я, – возразил француз, на все готовый, –

Ее любовник, гордый и суровый,

И, знайте, у меня привычка есть

Отмщать ее нетронутую честь».

«Что ж, если так, ясна мне ваша злоба, –

Сказал Шандос. – Столкуемся мы оба.

Хоть иногда я на спины гляжу,

Но все же вам своей не покажу».

Француз прекрасный и британец гордый

Идут к коням, друзьям бессчетных сеч,

Берут рукой неколебимо твердой

Из рук оруженосцев щит и меч,

Потом, вскочив в седло, не зная страха,

Сшибаются друг с другом в вихре праха.

Прекрасной Доротеи стон и плач

Противников остановить не в силе.

Тримуйль, несясь на поединок вскачь,

«Отмщу за вас, – успел ей крикнуть, – или

Умру». Но он ошибся, потому

Что отомстить не удалось ему.

Уже он панцирь из блестящей меди

Пробил Шандосу в двух иль трех местах

И близок был к решительной победе,

Как вдруг споткнулся конь его, и, ах,

Он падает посередине боя,

И смят копытом шлем на лбу героя,

И на траву течет густая кровь.

Бежит отшельник, увидав несчастье,

Вопит «In manus», хочет дать причастье.

О Доротея! Бедная любовь!

Близ друга распростертая безгласно,

Сперва ты крикнуть силилась, напрасно,

Но наконец шепнула, чуть дыша:

«О мой любимый! Я его убила…

Я виновата и умру сперва!

Меня часовня эта погубила.

Несчастие случилось оттого,

Что я на миг оставила его,

Любви и Ла Тримуйлю изменила,

Чтоб слушать две обедни в день, о, стыд!»

Так, плача, Доротея говорит.

Шандос доволен был концом сраженья.

«Француз прекрасный, храбрых украшенье,

А также ты, прекрасная моя,

Вас объявляю пленниками я.

Обычай наш известен вам, наверно.

Агнеса чуть моею не была,

Я Девственницу выбил из седла.

Но, признаю, свой долг исполнил скверно.

Все это наверстаю я сейчас

И честь британцев поддержу примерно,

А в судьи, Ла Тримуйль, беру я вас».

Отшельник, Ла Тримуйль и Доротея,

Услышав речь подобную, дрожат.

Так в глубине глухих пещер, робея,

Пастушка к небесам возводит взгляд,

Толпится стадо близ нее без толка,

И верный пес смущен глазами волка.

Но хоть святая запоздала месть,

Не в силах было небо перенесть

Грехов Шандоса мерзостный излишек.

Он грабил, жег, он лгал во все часы,

Насиловал девчонок и мальчишек,

И ангел смерти это на весы

Все положил, суровый и бесстрастный.

На берегу был Дюнуа прекрасный,

Он видел поединок вдалеке,

Недвижного Тримуйля на песке,

Красавицу, безмолвную от страха,

Коленопреклоненного монаха

И гордого Шандоса на коне:

И он летит, как ветер в вышине.

В то время был обычай в Альбионе

По имени все вещи называть.

Уж победителя успел нагнать

Наш Дюнуа, уж встретились их кони,

Как вдруг непобедимый паладин

Отчетливо услышал: «Шлюхин сын!»{253}

«Да, я таков! Но это не обида:

Таков удел и Вакха и Алкида,

Таков был Ромул и Персей таков{254},

Отчизны слава и гроза врагов.

Я в честь их буду биться, – то не шутка.

Припомни лучше, что рукой ублюдка

Отечество покорено твое{255}.

О вы, чью мать ласкал властитель грома,

Мой меч направьте и мое копье!

Докажем, что ублюдкам честь знакома!»

Была молитва, может быть, грешна;

Но мифы знал прекрасно Дюнуа,

Их Библии всегда предпочитая.

И вмиг сверкнула пика золотая,

И шпоры золоченые, звеня,

Вонзились в стройные бока коня.

Ударом первым, налетев, с откоса.

Разбил он многоцветный щит Шандоса

И расколол ему на два куска

Негнущуюся сталь воротника.

Удар наносит храбрый англичанин

По панцирю тяжелому копьем,

Гремят доспехи, но никто не ранен.

Вновь рыцари в порыве боевом,

Пылая гневом, чуждые испуга,

Отважно налетают друг на друга.

Их кони, сбросив грузных седоков,

Вдоль зеленью покрытых берегов

Пошли пастись спокойно в отдаленье.

Как оторвавшиеся от скалы

Во время сильного землетрясения

Две страшных глыбы, гулко-тяжелы,

Грохочут, падая на дно долины, –

Так падают и наши паладины.

Ужасным эхом потрясен простор,

Трепещет воздух, стонут нимфы гор.

Когда Арей{256}, сопутствуемый Страхом,

Пылая гневом, кровию покрыт,

Спускался с неба, чтобы мощным взмахом

Поднять над берегом Скамандра щит,

Когда Паллада, не смутясь нимало,

Рать ста царей на бой одушевляла, –

Была вот так же твердь потрясена;

Дрожала преисподней глубина{257};

И сам Плутон, бледнея в царстве теней,

Страшился за судьбу своих владений.

Подобно волнам, что о берег бьют,

Герои наши яростно встают,

Мечи свои стремительно хватают,

Сталь панцирей друг другу разрубают,

Друг друга ранят в грудь, и в пах, и в бровь.

Уже течет пурпуровая кровь

По шлемам, по разрубленным кольчугам,

И, отовсюду собираясь кругом,

На битву зрители глядят с испугом,

Молчат, не дышат и не сводят глаз.

Толпа всегда одушевляет нас;

Ее вниманье – возбудитель славы.

А поединок, грозный и кровавый,

Лишь начал разгораться в этот час.

Ахилл и Гектор, гневные без меры,

Или теперешние гренадеры,

Или голодные и злые львы,

Не так горды, не так жестоки вы,

Как наши рыцари. Ободрив чувства

И к силе присоединив искусство,

Француз британца за руку схватил,

Ударом метким меч его разбил,

Подножку дал – и на траву откоса

В мгновенье ока повалил Шандоса.

Но, повалив его, упал и сам.

И продолжают оба битву там –

Француз поверх, а снизу англичанин.

Наш Дюнуа, почти совсем не ранен,

Великодушья сохраняя вид,

Врага давя коленом, говорит:

«Сдавайся!» – «Как же, – отвечает бритт, –

Вот получи-ка просьбу о пощаде!»

И, как-то изловчившись пред концом,

Ударил он с большою силой сзади

Коротким и отточенным ножом

Того, кто заплатил ему добром:

Но, встретив крепкие стальные латы,

Сломался пополам клинок проклятый.

Тут Дюнуа воскликнул: «Если так,

Умри немедленно, бесчестный враг!»

И, воздавая дерзкому сторицей,

Его мечом ударил под ключицей.

Пред смертию британский паладин

Пробормотал невнятно: «Шлюхин сын!»

Его душа, где обитала злоба,

Себе осталась верною до гроба.

Его движения, черты лица

Еще врагу надменно угрожали,

И, повстречавшись с ним в аду, едва ли

Не испугался дьявол пришельца.

Так умер, как и жил, суров и странен,

Французом побежденный англичанин.

Был благороден гордый Дюнуа

И не прельстился бранною добычей,

Презрев постыдный греческий обычай.

Он занят Ла Тримуйлем. Чуть дыша,

Тот наблюдал за битвой. Доротея

Не смеет верить гибели злодея.

Она поддерживает по пути

Любовника рукой. А он почти

Оправился, он ранен – между нами –

Лишь глаз ее прекрасными лучами.

Он снова бодр. И радость обрести

Спешит опять красавица младая,

И, к чистому веселью призывая,

Уже мелькает на ее устах

Улыбка сквозь струящиеся слезы.

Так, выступив меж тучек в небесах,

Порою солнце озаряет розы.

Великий Карл, любовница его,

Сама Иоанна – все поочередно

Спешат обнять того, кто благородно

Умножил славу края своего.

И восхищаются все с удивленьем

Его отвагой чудной и смиреньем.

Искусство чести в нем воплощено:

Быть скромным и могучим заодно.

Но Девственница не совсем довольна:

В душе она завидует, ей больно,

Что не ее лилейная рука

Сразила низкого еретика,

И в памяти ее встает всечасно,

Двойным стыдом румяня цвет ланит,

Тот час, когда неукротимый бритт

Ее поверг на землю – и напрасно.