Читать книгу Тающий мир - Вячеслав Букатич - Страница 3

Шмеле дали полчаса, чтобы собрать свои скудные пожитки. Весь «набор настоящего мужчины» состоял из двух грязных зубочисток, пары портянок (на случай холодов, ибо в эльфийской колонии заключённые ходили босиком, в отличие от зэков гоблинской колонии, которые валили лес, не снимая коньков – даже летом), упаковки целлофановых пакетиков, заменяющих каждому порядочному эльфозэку презервативы (но за неимением женского полу хранящихся почти без дела), драной тужурки и рулона туалетного пергамента. Сложив всё своё «богатство» в мешочек из-под крупы, заботливо выданный Шмеле на кухне, наш без пяти минут новоиспечённый агент Имперской разведки вышел подышать свежим воздухом на тюремный двор.

Обнесённая с четырёх сторон высоким решётчатым забором бетонная площадка была присыпана мелкозернистым песком, по которому топтались сапоги вертухаев и в коем возились заключённые: кто лепил «куличи», кто строил крепости, а кто просто тупо просеивал песочек через платочек. Помимо песка на площадке возвышались качели, горки и другая развлекательная атрибутика. На таких снарядах в основном проводили времечко старожилы колонии – те, кто своим сроком выбился в элиту и занимал особое положение, «реальные» эльфы. Хотя и они не чурались повозиться в песке.

Особенно любил это дело смотрящий за третьим тюремным блоком Фигус Акт – у него была какая-то патологическая страсть к песку, словно он знал про него некую тайну. Вот и сейчас Фигус возводил в центре тюремного двора огромную башню, лишив тем самым песка остальных эльфов. Пальцы смотрящего вытворяли настоящие чудеса; песок под ногами превращался в форпост, только в уменьшенном виде. Сам Фигус при этом высунул язык до подбородка, пачкая слюной тюремную робу, а глаза выпучил, став похожим на дебила. Увлечённый постройкой, он и не подозревал, что меньше чем через пять минут все его труды пойдут насмарку.

Опасность исходила от Шмели. Услышанное от министра Гекса сперва его очень огорчило, но теперь он смотрел на ситуацию под иным углом. Действительно, чего переживать, в самом деле? Он получит свободу, жрать-пить будет от пуза и на халяву. Сама Империя и её глаза – «Серость…» – будут его опекать. Чего же боле? Да с такими связями можно вообще никого не бояться! Можно ходить и гнуть пальцы, ругаться, сколько влезет, девок щупать, морды бить, зубы золотые вставить!..

Короче, когда Шмеля вышел на тюремный двор, никто пока не догадывался, что прежний Дырнявкин, эльфийский пацан в законе, исчез. Теперь это был оборзевший до потери пульса и наглый до бесстыдства агент Шмэл.

Шаркающей, развязной походкой (руки в штанах, карманы оттопырены) он добрёл до песчаной крепости, в которой Фигус прятал своё детство. Ни «скульптор», ни «ассистенты» не обратили внимания на подошедшего Дырнявкина. И напрасно. Шмеля, окончательно охренев от своего нового статуса, сходу влепил ногой по основанию песочного изделия.

Далее последовала немая сцена. Сказать, что все присутствующие просто офигели – это значит ничего не сказать. Качели застыли в воздухе, не завершив полёта; все без исключения самокрутки потухли одновременно; Фигус Акт подавился песком, а на фоне «руин» творения незадачливого архитектора возвышался гордый Шмеля Дырнявкин, потирающий лапки и ухмыляющийся самой дурацкой ухмылкой на всём белом свете. Он не осознавал, что сытая и халявная жизнь, о которой он грезил минутами ранее, вот-вот должна была насильственно оборваться, так и не начавшись. Ибо перед Шмелей поднимался с колен не тот милый и впавший в детство Фигус, а одна сплошная гора всех существующих негативных эмоций. Остальной тюремный народ потихоньку начал расползаться в стороны, освобождая место для грядущего действа – все прекрасно знали, что сейчас кое-кого будут очень больно бить.

Не знал об этом, как ни странно, один Шмеля.

– Понял, фуфел, с кем имеешь дело? – рисуясь, бросил он. Ему наивно казалось, что весь мир в курсе, кто он такой, вернее, кем он стал. На его беду, Фигус был на сей счёт не проинформирован. Он смотрел на Шмелю так, будто примеривался, куда ударить побольнее. Короче, это был недвусмысленный взгляд разобидевшегося эльфозэка, и под этим взглядом Дырнявкина пробило на сомнения насчёт собственной вседозволенности. Он нервно сглотнул слюнку с громким хлюпающим звуком, обведя взором мощный торс и двухметровые плечи Фигуса.

– Я тут… ну, это… – принялся козлиным голоском реабилитировать себя Шмеля. – Кхе… спросить хотель… вот… Ты где такую фигуру заимел?

Хрясь! Многопудовый кулак «зодчего» атаковал Шмелину челюсть. Шмеля взмыл в воздух, после чего, собственно, упал, собрав немного песка в штаны. Встать он не успел – Фигус приподнял его над своей головой и шмякнул с размаху об бетонную площадку, чей песок никак не смягчил Шмелино падение. С сочным хрустом горе-«агент» поцеловал бетон. В бок упёрлось что-то твёрдое, и в следующий миг Шмеля снова преодолел силу тяготения, снеся по приземлению качели.

В общем, не быть бы Дырнявкину свободным и счастливым, кабы не подоспевшие вовремя надсмотрщики, которые даже не удосужились разнять дерущихся, а просто-напросто пустили в ход резиновые палки. Мало того, что Шмеля тоже «заработал» по пояснице – в эту любимую всеми вертухаями область получили почти все, кто возился сегодня в песке. На следующий день треть колонии писала кровью, проклиная дурака Шмелю (открыто) и идиота Фигуса (в душе). Но это было потом, а сейчас тюремный лазарет принял на свои койки весьма побитых, а значит злых, эльфов.

Шмеля очень попросил, чтобы его лечили отдельно от всех. Быть порванным на куски бывшими товарищами шуруханский недотёпа почему-то не хотел.

Таким его – побитым, стонущим и боящимся любого движения воздуха – и нашёл подопечный министра Гекса Кыся Затюканский, в иерархической служебной лестнице «Серости Империи» занимавший самую низшую ступеньку. Однако это была не главная беда всей его жизни. Проблема заключалась в том, что мама Кыси не успела прервать беременность, когда вынашивала будущий половичок, об который вытирали ноги все – от Императора до последнего бомжа. Мнительный, постоянно недоедающий из-за склонности воображать конец света, Кыся иногда впадал в истерику и страдал, вдобавок, слабеньким мочевым пузырём. Ко всему прочему он был донельзя брезглив, аки принцесса – попади Кыся на необитаемый остров, он бы сдох в кратчайшие сроки, ибо жрать продукт питания, не завёрнутый в упаковку, Кыся был хронически не обучен. А вообще-то можно было обойтись краткой, но потрясающе меткой характеристикой Гекса – плачущий доносчик, у которого течёт из всех отверстий.

Кстати, к слову о доносах – Кыся сие дело весьма обожал – люто, с психопатической страстью, подходя к написанию доносов с огоньком, полыхавшем в жаждущем справедливости сердце. Иной раз Кысю за чересчур зашкаливавшее служебное рвение поколачивали свои же соратники, однако Затюканский не падал духом и строчил доносы на обидчиков, тем самым просеивая ряды СВР.

Вот такая мразь и должна была сопровождать Шмелю до столицы.

– Ай-яй-яй! – покачал головой Кыся, увидев, в каком состоянии находится его будущий спутник. Затюканский засеменил к кровати и склонился над охающим Шмелей. – Что с вами, сударь? Вам больно?

Шмеля зло блеснул глазами:

– Нет, дебил, мне щёкотно и приятно! – Он думал, что червяк, стоящий сейчас над ним в серой хламиде со значком СВР, откровенно издевается.

– Ох-ох!.. Как же так? – продолжал причитать Кыся, и в его глазах Шмеля прочитал настоящую жалость к своей персоне и сопереживание. – Небось, сердце?

– Ой, нет, что вы! Просто кое-кто мне люлей отвесил! Это совсем не больно и не страшно, уверяю вас!

Кыся от таких слов едва не подавился воздухом.

– Как это ничего страшного?! Как же вы будете идти? А вдруг осложнения возникнут? А если у вас орган какой откажет? Или внутреннее кровоизлияние прямо в мозг? Или…

– Ша, доктор! – не вынес болезненных сопереживаний Кыси Шмеля. – Давай к делу. Ты мой напарник? Тогда представься по форме.

Кыся мгновенно вытянулся во весь горбатый рост, выпучил глаза и с фанатизмом и гордостью выпалил:

– Кыся Затюканский, младший рядовой агент Службы Внутренних Расследований номер семьдесят девять дробь одиннадцать, указанием министра СВР приставлен к бывшему заключённому эльфийской колонии строгого режима Шмеле Дырнявкину с целью препроводить данного завербованного Шмелю до Имперских покоев в столице Западловья Иллюминок. Всё!

– Видать, выпестовали вас там, в «Серости» вашей. Гады… – Шмеля привстал на кровати. – Давай, фраер, неси какую-нибудь одёжу – мою вдрызг порвали. А ведь на месте одежды мог быть и я!

– Будет исполнено! – брызжа слюной, заверил Кыся, ловко развернулся на месте и, чеканя шаг, вышел из комнатёнки.

Шмеля откинулся на подушку.

– Всё, блин, приплыли… – пробормотал он. – Мало мне побоев… кхе-кхе… незаслуженных… м-да… так ещё и идиотика приставили, который действительно писается – в восхищении – при одном упоминании СВР.

А Кыся, выйдя из покоев больного, быстренько достал из рукава маленькую записную книжку и на ходу нацарапал: «Обозвал сотрудников СВР гадами. Объект ШД».

***

Из-за полученных побоев Шмеле не довелось покинуть территорию колонии вприпрыжку, – так, как он это рисовал в воображении все месяцы долгого лежания на нарах. Выйти из ворот пришлось опираясь на Кысю и больно хромая на правую ножку, поскуливая и кряхтя. В последний раз (может быть) он оглянулся на тюрьму, ставшей ему по чьему-то недоразумению домом; непрошенная слезинка скатилась по щеке, но тут же засохла, когда Шмеля посмотрел вперёд. ЭКСР располагалась на небольшом плато, откуда открывался потрясающий все органы вид. Ощущения от того, что его ждёт неизведанное в этих привольных областях, захватили всё жалкое Шмелино существо. Та же ботва происходила, по-видимому, и с Затюканским, ибо он удосужился ляпнуть:

– Щас бы пикничок устроить! – И, шмыгнув носом, добавил плаксиво от нахлынувшей лирики: – Землю обнять, в речушке побултыхаться, с девками поваляться под кустиками!..

– Точно, – согласился Шмеля, заслушавшись его разиня рот, однако тут же одёрнул себя и, вернув голосу прежний гопический тон, рявкнул на раскатавшего губу «коллегу»: – Хорош языком чесать! Империя не может ждать, пока ты тут стонешь и ахаешь!

При упоминании Империи Кыся подпрыгнул на месте.

– Верно, абсолютно правильно! – И, выкатив по обыкновению глаза, затопал вперёд. – Как сказал, а? «Империя не может ждать»! В корень сказал, в яблочко! Долг и ещё раз долг!..

Так, слушая бред фанатика, Шмеле пришлось двигать за ним, правда, стараясь держаться на расстоянии, дабы брызги слюны раздухарившегося спутника не угодили ему на лицо.

Их путь лежал вдоль цепи скалистых холмов, носивших название Галадарский кряж. Раньше здесь обитали дикие племена галадарсов, которые кормились лишь тем, что приставали с нехорошими предложениями к перехожим путникам. Путники очень часто отказывались, ибо их половое воспитание находило противоестественным связь с обросшими, воняющими потом и иными выделениями недочеловеками мужского пола. Галадарсы обиделись и прекратили своё существование общим суицидом. Так пропало одно из немногочисленных племён, оставив после себя брезгливость и высеченные на камнях изречения типа «Нет жизни без любви».

***

Постоянные прыжки с камня на камень, вызывавшие вихляние суставов, вконец задолбали Шмелю. Ещё больше они задолбали Кысю – религиозный речитатив придурковатого агента СВР всё чаще прерывался паузами для вдоха, а когда не привыкший к долгим переходам Затюканский умудрился произнести особо пламенный псалом во славу Императора, левая нога исторгающего пену Шмелиного «напарника» весьма кстати зацепилась за булыжник. Удивлённое хрюканье вырвалось из Кыси, да и было от чего – нижняя челюсть вошла в контакт с другим булдыганом – с размаху, с сочным хрустом. При виде брызнувшей крови Шмеля едва было не взвизгнул от восторга, потому что непрекращающийся бубнёж Кыси его достал больше, нежели прыг-скоки по камням. Эх, хорошо б ещё подбежать и добить!..

Кысе удалось прийти в себя довольно быстро, тем более, после такого удара – Шмеля знавал эльфов и людей, которых через день зарывали в землю после подобных «досадных несчастных случаев».

Повернув голову, Кыся с усилием вернул на место закосевшие было глазки и прошамкал сквозь кровь и крошево из зубов:

– Шмотри, как упал. – И почему-то хихикнул. – В шмятку, блин.

Шмеля устало опустился на первый попавшийся валун.

– Не привыкли вы, ваше сиятельство, к путям-дорожкам! – едко сказал он. – Вот ноженьки-то и подводят! А моя житуха – один сплошной этап!

– В шмышле?

– Бродяга я, паря! Я от таких, как ты, бегал по всему Западловью!

– Прям по вшему?! – не поверил Кыся.

– Да век воли не видать!

– Как интерешно!.. – с завистью вздохнул Затюканский. – А я вот только жа штолами жопу просижывал – всё рапорты, доношы…

– Скукота, ёлы-палы, – посочувствовал Шмеля.

– И не говори, – скулящее выдохнул Кыся.

– Рожу вытри, – без перехода посоветовал бывший уголовник.

– Ашь? – не понял Кыся.

– Я говорю, рожу вытри. Оглох, чё ли?

Затюканский потрогал рожу и поморщился.

– Чего ш личом-то?

Шмеля подозрительно присмотрелся к собеседнику.

– А ты не помнишь?

– Чего не помню?

– Как ты мордой об камень хряпнулся! – не выдержал Дырнявкин. – В кровь!

– Кровь? Где кровь? – И тут, бросив взгляд на руки, Кыся заверещал, как баба: – И-и-и-и!!! Кровь!!! А-а-а, мама!!! – Взмахнув окровавленными ладошками, он шмякнулся в обморок – чувствительный и изнеженный мозг не выдержал потрясения и поспешил отключиться.

– Кажись, про кровь я это зря, – зевнул Шмеля. Характеристика, данная Кысе министром Гексом, оправдывалась, и нефиг тут удивляться.

«Как же его угораздило родиться на свет таким неженкой? – попинывая Кысю, думал Шмеля. – Гляди-ка, ещё и описался!»

Чувствительные тычки заставили-таки дерзкого агента прийти в себя. Бешено вращая глазами, Кыся сел. Правда, он снова чуть не потерял сознание, стоило ему узреть собственную кровь, однако Шмеля крайне нехорошо зыркнул на него, от чего Кыся прекратил ничтожные попытки отрубиться. Поначалу Дырнявкин подумывал подбодрить его словами об Империи, но слушать ахинею больного на голову спутника он хотел бы меньше всего, а потому лишь сказал:

– Вставай, умывай личико, а я пока сгоношу чего-нибудь пожрать… Да, и штаны просуши!

Сказано-сделано. Пока Затюканский хлюпался и приводил в порядок мордочку, Шмеля ловкими воровскими пальчиками перетряс его пожитки, так как своей еды у бывшего урки не было. «Чего-нибудь пожрать», как показало вскрытие вещмешка, состояло из заплесневелого сыра, чёрствого хлеба, прокисшего чая и не менее аппетитного репчатого лука. Лет пять назад Шмеля сблевал бы от одного вида этих продуктов, но теперь, после тюремной диеты, он набросился на снедь, некультурно чавкая и не успевая как следует прожевать пищу. Впрочем, и Кыся отнюдь не был настроен на разносолы и тоже стал уплетать ту гадость, которую он до этого целый месяц таскал в сидоре.

Одним словом, оба жрали, как голодные свиньи.

***

Проснулся Шмеля от пронизывающего холода и от шума собственных стукающихся друг об друга зубов. Их общее с Кысей одеяло было пропитано насквозь неприятно пахнущей влагой – с мочевым пузырём Затюканского случился очередной конфуз.

Но не этот досадный факт внезапно обозлил Дырнявкина. Оказалось, что Кыся в поисках спасения от холода, которое источало мокрое одеяло, прижался всем тельцем к Шмеле – и ладно бы просто прижался, так он ещё и положил голову на плечо спутника, а руку – на его грудь. В первые мгновенья Шмеля начисто позабыл про холод, – до того он был ошарашен наглостью «напарника», – а затем, тщательно прицелившись, он отвесил ему звонкую оплеуху.

Кыся моментально подскочил, как будто бы даже и не спал. Громко хлопая ресницами и испуганно озираясь, он запричитал:

– А? Что? Кто? За что? Чё я такого сделал? – При всём при том у него куда-то испарилась шепелявость.

– Ты не попутал, дружок? – принялся, как всегда, быковать Шмеля.

– А? Чё? Я?

– Ты какого хрена, фраер, ко мне прижимаешься? Я ведь за это и убить могу!

– Мне приснился сон про сексапильную нимфетку! – заканючил Кыся, сквасив нижнюю губу и думая, что его сейчас будут бить. – Я просто приласкаться хотел!

– Ещё раз узнаю про такое «приласкаться», я тебе мизинцем глаз раздеру, понял? – подражая Гексу, продолжал Шмеля. – Что такое на свете белом творится?! – С этими словами он словно обратился к невидимой аудитории. – Я, сын интеллигентных родителей, я, эльф, с детства лелеявший мечту о дипломатической карьере и лишь по чистой случайности оступившийся, вынужден находиться в обществе какого-то, простите, зассыхи, грёбаного энурезника! Как же, изволите поинтересоваться, нам быть дальше? – Вопрос был задан уже под завывания Кыси, обиженного прямотой Шмели, которого он почти считал другом. – А я знаю, как! Надо взять и привязать к его пипиське кувшин, мать твою, потому что меня уже это всё ДОСТАЛО!!!

Аккурат с последним выкриком Шмели Кыся рухнул на испорченное одеяло и зарыдал во всю мощь своих лёгких, суча ногами и дубася кулаками камни. Предохранитель в мозгу, защищающий его от истерики, в конце концов, перегорел.

Так продолжалось бы неизвестно сколько времени, ибо повыть Кыся был отнюдь не дурак, но Шмелю от зудящего кору головного мозга плача спас случай. Сперва Шмеле показалось, что это ветер, несущий вонь с северо-востока, из Некрополя, вторит Кысе, словно души Мёртвого Города просят заткнуться дебильного агента. Через пять минут эхо усилилось, и уже можно было разобрать… слова!

– Помолчи, козлина! – зашипел на Кысю Дырнявкин. – Кажись, мы здесь не одни!

Однако Кыся молчать не желал, – наоборот, он взвыл пуще прежнего, едва услыхав нехорошее слово, которым Шмеля отнёс его к животному миру. Перенести стоически подобное обращение было выше его сил, посему Шмеле ничего не оставалось, как только заткнуть Кысину квашню портянкой.

– Я же сказал, тише, – стараясь не ударить напарника по почке, прошептал он, – мы не одни!

Кысин гнус как ножом отрезало. Он выплюнул источающий благоухание Шмелиных ног кляп и громко закашлялся.

– Да что же это такое! – с ненавистью зыркнул на него Шмеля, а затем, стараясь не хрустеть суставами и не скрежетать зубами, он спрятался за камень, формой похожий на задницу, и принялся изучать окрестности.

***

По нестерпимо скользким камням перемещалось небольшое существо, вроде бы похожее на эльфа. Сказать было трудно, ибо оно непрестанно двигалось и шевелило всеми четырьмя конечностями – в такт дурацкой песенке, которая и выдала присутствие незнакомца в этих диких землях. Когда существо подползло чуточку ближе, Шмеля разглядел на нём до боли знакомую полосатую тюремную робу, и тени сомнения и измены вползли в сердце Дырнявкина. Ему вдруг почудилось, что обозлённый Фигус Акт отправился на поиски обидчика, дабы довершить неоконченную месть – месть за порушенный песочный замок. Однако более глазастый Кыся разбил Шмелины переживания в пух и прах.

– Да это же Никудаус Перц! – выдохнул он в Шмелино ушко. Кыся на правах доносчика знал в лицо всех обитателей ЭКСР.

Пелена спала с очей Шмели – по камешкам на удивление быстро и ловко прыгал действительно Перц! Страхи мигом пропали, но пришла досада – Шмеле и без Перца вполне хватало Кыси, и быть «белой вороной» в обществе двух плакс ему совсем не улыбалось.

– Интересно, а он нас видит? – задумчиво спросил Кыся, вставая в полный рост.

– Кыся, ну какая же ты падла! – почему-то вздохнул Шмеля.

А Никудаус тем временем напевал:

Милый друг, ведь я тебя любила

И гордилась любовью большой.

Но судьба нас навек разлучила,

И навек мы расстались с тобой!..

Вокальными данными Перц, судя по голосу, не блистал, – его пение больше походило на блеяние молодого барашка, коему медведи оттоптали уши. Или пинали по ушам. Слушать это было невыносимо, но нервы притаившихся двух путников спас случай – Никудаус споткнулся и с бабьим визгом приложился об камень – точь-в-точь как Кыся тремя часами ранее.

Более подходящего момента, наверное, и не нашлось бы. Шмеля дёрнулся к «певцу», но его опередил ретивый Кыся, спешивший выполнить обязанности агента СВР – поймать, допросить и получить медальку. Он скакнул к Перцу и, прежде чем тот успел хоть что-то понять, нагнул его, выставляя обтянутый в полосатое трико зад Перца в зенит. Но даже в таком неудобном положении Никудаус показал себя юрким парнем. Кыся не успел даже представиться, как Никудаус тесно к нему прижался и потёрся. Отодрать от себя липучего эльфозэка грозный агент, увы, не мог. Для Затюканского так бы всё и кончилось позором, кабы не Шмеля, который вовремя нарисовался рядом, выхватил из рукава непонятную штучку и приставил её к шее Никудауса.

– Отпусти Кысю, Перц. Это кичманская заточка, сделанная из чайной ложки, и ты уже не раз с ней знакомился!

Перц сразу обмяк, вспотел и задрыгал ногами. Кыся, наоборот, порывался что-то сказать, но сидящий у ног Никудаус напустил на себя такой невинный вид, что отматерить гада язык не поворачивался.

– Не обижяй нясь! Не нядё нясь бить нёгами! Ви сями ня нясь нябрёсились, как удявы на крёлика! – ныл Перц. – А мы тякие нещясьние, хны-хны, одинёкие!..

– Ну и чего с ним делать? – всё ещё возбужденно дыша, спросил Кыся. – Может, гвоздями к камням приколотим?

– Нё тёгдя ням капец, польний капец! – заистерил Перц, пузыря соплями.

Шмеля поморщился.

– Не люблю я, Кыся, когда ты попусту боталом звенишь! А ведь ты, дорогой, зашкварился!

– В смысле?

– Ты прикоснулся к опущенному! Он же с первых дней срока всю тюрягу ублажал, а ты его – руками!

– Шмеля, да я ведь!..

– Заткнись и не подходи ко мне близко, а не то я через тебя зафоршмачусь!

– Откуда ж я знал-то?! – оправдывался Кыся. – Я ж к нему, как к нормальному!..

– Твой дешёвый кабацкий зехер тут не проканает. Ты чё, блин, с луны шмякнулся? Тебе мама не говорила, что нельзя трогать руками что попало? – Шмеля пнул припавшего к земле Никудауса. – А гвоздить мы его не будем. На мокруху не пойду. У меня, типа, сострадание к нему появилось. Но и фиг куда отпустим! Ибо если мы его отпустим, – рассуждал Шмеля, – он нас где-нибудь подкараулит или застанет нас спящими и всех поперетрогает! Бр-р, жуть!.. Свяжем лучше гада липкой лентой.

– Я не хочу! – захныкал Никудаус.

– Вяжи эту плесень, Кыся, – игнорировал его Шмеля. – Так будет проще и по-пацански.

Кыся достал из мешка комок клейкой ленты и оторвал от него три метра. Никудаус взахлёб зарыдал.

– Сейчас, мой хороший, сейчас, – ласково приговаривал Затюканский, подходя. Перц брыкался и сипел – не в прикол ему было быть связанным и брошенным на растерзание здешним гиенам.

Шмеля довольно долго любовался тем, как его «верный соратник» вытанцовывает вокруг Перца. Наконец ему это надоело. В неверном свете луны блеснула заточка, которую Шмеля воткнул прямиком в ягодицу Никудауса. Смерть пришла мгновенно – тот пукнул, вякнул, квакнул и отошёл в верхнюю тундру.

– Это ты зачем так? – разинул рот Кыся.

– А руки чесались!

– Но ведь я должен был препроводить беглеца обратно в колонию, там допросить, помучить немного…

– Найдём кого-нибудь другого, – успокоил его Шмеля. – И не ной, пока я тебя сам не допросил и не помучил!

– Шмелик, а как же моя медалька?! – скуксился тот.

– А её нету! – отрезал Шмеля. – А сейчас бери ноги Перца в свои руки и бегом прятать тело!.. Не доволен он, видите ли! Сейчас и ты заточку в жопу схлопочешь!.. Вперёд!