Читать книгу Военврач. 2000—2005 - Вячеслав Дегтяренко - Страница 6

«Личность незаурядная и ничего не боящаяся!» – кто-то скажет про него. «Человек, которого все боятся и уважают! Специалист в своём деле. Ас-рэбовец!» – скажет другой. И каждый по-своему прав. Что же я увидел в нём?

– Товарищ майор, подпишите рапорт, хочу в клиническую ординатуру академии поступить, – обратился я к нему в 2000-м году.

– Ладно, давай, подпишу, пойдёшь вместе со мной, но в следующем году. Согласен? Мне там знакомые нужны будут.

– Так я ведь на психиатра буду учиться!

– А я что не человек, что ли? Крыша от вас поедет, кто мне её ставить будет?

Не могу клинически оценивать его личность, ибо в тот момент это не входило в мою компетенцию. Но практики, стоицизма и житейского опыта общение с ним мне прибавляло. Он был всего на год меня старше, но в некоторых вопросах выглядел более зрелым.

В клиническую ординатуру поступил я лишь в 2005-м. Как-то на первом курсе обучения заместитель начальника кафедры психиатрии профессор Колчев А. И. спросил у меня:

– И что вид у вас всё время грустный да уставший? Никто не обижает вас здесь? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Что вы, товарищ полковник! Да я сам могу кого-нибудь при желании обидеть. Вот был у нас комбат!…

И рассказал ему житейский эпизод, после которого «обидеть», как мне казалось, уже невозможно.

То ли от скуки, то ли от личностных особенностей, сдабриваемых иногда алкоголем, но любил он плести интриги. Увольнять, сажать, склонять по падежам на совещаниях, за глаза называть некрасивыми словами. Но всегда оставался человеком. По-крупному никогда никому зла не причинял. Не то, что в соседском батальоне разведки, где приковали выпившего начмеда к столбу наручниками на ночь. Приходил он ко мне на обработку ран на запястьях. Как его командир после этого в глаза доктора смотрит? Все ведь пьют, не только эскулапы. А вот в ремонтном батальоне рука дежурного по части не выдержала словесных надругательств и нажала на спусковой крючок. И поехал командир части двухсотым с «заочной» медалью за отвагу (а может и мужества), в сопровождении похоронной команды. В химбате двадцатисемилетнего подполковника арестовали за использование дубинок в воспитании подчинённых. Может, это и сказки, кто его знает, что злые языки злословят про своих командиров.

Но наш на подобные крайности не переходил. Припугнёт немного, попрессует и отпустит с шуткой. Ну, написал капитан Журавленко рапорт: «Так, мол, и так, прослужил полтора года безвылазно в Чечне, хочу в отпуск!». А он любил загорать в высокой траве во время боевых дежурств по командному пункту. Уж не знаю, как и где, но не по-армейски загорать без белья, в то время, когда сопки дымятся, то от нефти, то от взрывов САУшек, и вертолёты постоянно барражируют над ними. Увидел его как-то комбат ненароком в батальонной душевой (брезентом обтянутые столбы и бочка с нагревающейся от солнца водой) в чём мать родила и до конца своего пребывания в части забыть не смог, вспоминая об этом при случае и без.

– Ну что с того, что прослужил ты, товарищ Журавленко, полтора года в Чечне, – комментировал комбат его рапорт на офицерском совещании, – Да не служил ты вовсе. А х…й дро… ил!

А на зарегистрированном рапорте отважно написал: «Х…й тебе в жопу, товарищ Журавленко!», естественно без пропущенных букв, подписался и перечеркнул крест накрест.

Журавленко от негодования зарегистрированный рапорт ксерокопировал и в прокуратуру отнёс. Но чем ему могла помочь задыхающаяся от бумаг, жалоб, расследований военная прокуратура? У них уголовных дел томов до потолка: солдаты технику продают, наркотики скупают, боевые контрактникам не выплачиваются, самострелы с повешением следуют один за другим, подрывы да теракты, а тут молодой офицер с каким-то нереализованным отпуском. Посмеялись над ним и пожелали хорошего отдыха в будущем. Так этот рапорт и остался с Журой, как напоминание из прошлого.

Постепенно наш батальон стал наполняться женщинами. В строевой части, в секретной, в финансовой службе. Кто супругу свою привезёт, кто знакомую, сам (сама) по заявке из военкомата приедет. Многих на войну толкали сугубо меркантильные интересы, так как за участие доплачивали девятьсот рублей в день. Присутствие дам немного скрашивало быт и разряжало обстановку.

Поздней осенью Ирина Яновенко приняла присягу и стала бухгалтером в звании рядовой. Третья женщина в батальоне после санинструкторш.

Захожу в палатку к комбату после окончания рабочего дня около восьми вечера, чтобы отпроситься пораньше и не оставаться на служебное совещание. За столом сидит моя соседка по коммунальной квартире в «Титанике» (так нарекли первую жилую пятиэтажку в Ханкале, которую уничтожали в течение двух войн, но каждый раз она возрождалась) Ирина, с расширенными от страха глазами – супруга начальника командного пункта. Напротив неё улыбающийся раскрасневшийся комбат с блестящими осоловевшими глазами. На полевом столе початая бутылка осетинской водки, банка шпрот и булка хлеба.

– Разрешите войти? – без паузы перехожу в словесное наступление, – Товарищ майор, разрешите убыть в сторону дома? Ваши задания на сегодня выполнены!

– Нет, доктор, не разрешаю! Видишь, у человека судьба решилась, первое воинское звание в жизни получила. Это надо отметить. Садись с нами, будешь третьим!

– Да мне ещё четыре километра пешком по грязи идти, мешок с дровами нести, печку разжечь в квартире.

– Садись! По такому случаю мой УАЗик вас обоих и отвезёт и дрова твои доставит!

Рюмка за рюмкой, интеллигентный разговор продолжил спонтанный праздник.

– А, что товарищ Яновенко пьёт через раз? – спросил у Иры комбат.

– Да мне ещё мужу суп варить, бельё стирать!

– А я что тут – фигнёй с вами страдаю?! Знаешь, что это такое? – комбат достал из кобуры пистолет и положил на стол перед Ириной.

– ПМ! – подсказываю я.

– Не встревай, док. Пусть сама отвечает. Она же присягу Родине принесла, уставы учила, у неё муж офицер… А сколько в магазине патронов?

– Восемь! – ответила испуганная девушка, закончившая год назад финансовый институт.

– Ты точно в этом уверена?

– Ну, не знаю, не считала никогда!

– Тогда считай внимательно! А ты, доктор, контролируй!

И комбат, сняв предохранитель, не передергивая затвор, открыл огонь. Он стрелял то в стены палатки, то в потолок. Пули незримо пролетали перед нашими глазами, оставляя в поднамёте рваные следы и сизые клубы дыма над нашими головами.

В ушах заложило, но я считал. Не знаю, о чём думала двадцатидвухлетняя девушка, решившая носить погоны и таким образом обмыть получение очередного воинского звания. Точнее, за неё всё решили. Один… два… три… восемь!

– Ну, что убедились? – закончил довольный комбат.

Прибежал дежурный по части с автоматом, готовый к отражению атаки, слегка подшофе.

– Что случилось, товарищ майор? Кто стрелял?

– Всё спокойно! Хорошо несёшь службу, товарищ Лопатин, завтра благодарность тебе объявлю перед строем! Иди дальше служить.

Пошатываясь, капитан ушёл. У Ирины было состояние, близкое к шоковому. Бледность лица выдавала тускло мерцающая лампочка палатки. Паузу, возникшую в воздухе, нарушил комбат.

– Ну, что, док, ты внимательно считал?

– Восемь…

– Точно? Давай проверим? – И направил ствол пистолета в мою сторону. – Ты уверен в своих подсчётах?… Я нажимаю пусковой крючок?!

– Пожалуй, я могу сомневаться! Не думаю, что это стоит делать прямо сейчас.

– Ну ладно, тогда давай выпьем по рюмахе! Наливай! – он подставил мне металлическую рюмку-гильзу из-под крупнокалиберного патрона. – А скажи, что-нибудь на английском языке. Мне говорили, что ты на командном пункте за переводчика на полставки устроился. Ты же умный, знаешь, как надо!

– Зачем? Вы ведь всё равно ничего не поймёте…

Мы выпили, но жар, подогретый рюмкой осетинской водки, ещё больше разгорячил его молодецкую удаль, хотя я так и остался сидеть в напряжении, и хмель не брал.

– У меня тут адъютант появился из взвода связи. Умный, интеллигент, но материться совершенно не умеет. Стихи пишет, да ещё на английском шпрехает… Док, позвони дежурному по части, пусть найдёт рядового Сергеева и сюда пришлёт. Мне летом в Москву ехать учиться, английский язык нужен будет.

Я выполнил просьбу-приказ командира и спустя минуту, в палатку зашёл перепуганный солдат.

– Товарищ, майор, рядовой Сергеев прибыл по вашему приказанию! Разрешите войти? – спросил худощавый боец, в надвинутой на глаза шапке-ушанке, прожжённом бушлате и засаленных брюках. На юном лице, сквозь налипший пот и печную копоть, проблескивал интеллигентный оттенок.

– Заходи! Ты где был? Почему так долго не могли тебя найти?

– Виноват, товарищ майор! Искал воду для умывания, но в умывальнике всё замёрзло.

– Ладно, сейчас тебя начмед будет экзаменовать. Док, спроси его что-нибудь на английском языке. И вообще, поговорите, а мы посмотрим, как интеллигенты беседуют!

– Стоит ли? Ведь вам без перевода не всё будет понятно? – пытался увернуться я.

– Ладно… тогда Сергеев, почитай нам свои стихи!

Сергеев читал десять минут стихотворения о природе, о любви, о родном доме. Мне показалось, что комбат и забыл уже про него. Выпив ещё рюмку, он задумался о чём-то своём. Но, вдруг внезапно вернувшись мыслями в свой палаточный кабинет, он остановил выступающего бойца.

– Скажи, Сергеев, ты предан своему комбату?

– Так точно, товарищ майор!

– А ты готов отдать жизнь за своего командира?

– Так точно, товарищ майор! – отчеканил солдат.

– Ну, тогда открывай свой рот… шире… ещё шире!

И комбат вставил ствол ПМ в полость рта. Не знаю, что творилось у рядового Сергеева внутри, но мне показалось, что не только слёзы потекли у него, когда командир нажал на спусковой крючок.

– Ладно, ступай в свою палатку, ночью будешь топить у меня, смотри не усни, как в прошлый раз! – удовлетворённый произведенным эффектом, сказал комбат.

И рядовой Сергеев ушёл. Беседа больше не клеилась. Каждый понимал, что произошло нечто неординарное, что, пожалуй, никогда не забудется.

Нам выделили обещанный УАЗик, и мы молча ехали по ухабам ночной Ханкалы, поражённые увиденным.

На следующий день истопник комбата обратился в медпункт с жалобами на боли в животе, изжогу, отрыжку и с диагнозом «обострение хронического гастродуоденита», я направил его в медицинский батальон, из которого его перевели в окружной госпиталь. Спустя три месяца в часть пришло свидетельство о болезни, в котором сообщалось, что рядовой Сергеев был уволен из армии в связи с язвенной болезнью желудка и кровоточащей язвой. В часть он так и не прибыл для получения денежного пособия и компенсационных выплат. В своём письме комиссованный солдат просил, чтобы причитающееся ему жалование выслали денежным переводом.

Проверка техники