Читать книгу Записки художника - Вячеслав Саев - Страница 10

Получив ключ к моему сердцу, я пришел в себя. Разум немного прояснился, но виденье мира пошатнулось основательно. Все вокруг стало каким-то иллюзорным, а вот неподвижная фигура монстра передо мной казалась мне вполне реальной. Почему-то у меня в голове засела мысль, что я непременно должен его зарисовать, тогда все мои проблемы разом исчезнут.

Я научился контролировать свои действия, однако у меня исчезло осознание того, что любой поступок необратим и несет за собой определенные последствия. Если сравнивать два этих странных состояния моего разума, то первое, скорее, похоже на просмотр фильма, а второе на видеоигру. Сейчас я лишь хотел рисовать и наслаждаться этим. Даже неподвижное тело моего отца ни капли меня не волновало на тот момент.

Не знаю точно, сколько я так просидел, но яркий день за окном уже превратился в прохладный вечер. На протяжении всего времени я продолжал рисовать. Монстр перед моим лицом начинал растворяться в воздухе, его конечности потихоньку превращались в пыль. Это пугало меня. Я боялся, что не успею закончить его завораживающие алые глаза. Однако мне повезло: жуткая морда исчезла в последний миг. Моя первая картина была окончена, и я радовался этому, как дитя радуется своей новой игрушке. Мое тело налилось новым, до дрожи приятным чувством. От груди оно распространилось в мои ноги, руки, плечи, наполнило мой рот, уши и, наконец, мою голову – никаких тревог, никакой боли, никакой пустоты. Тогда я был самым счастливым человеком во всем мире. Мне хотелось жить. Я чувствовал себя бессмертной душой, попавшей в рай. Словно моя эйфория будет длиться вечно.

К сожалению, как и все в этом текучем мире, закончилась и она. Однако мне было не до грусти. Внутри меня нежным светом горела любовь ко всему миру и к каждому человеку в отдельности. Она освещала мой путь, превращала будущее из пугающего, темного леса в ясную поляну. Я был рад, что появился на этот Свет.

Откинув первую работу в сторону, я хотел приняться за другую, чтобы вновь окунуться в этот глубокий колодец наслаждения. Тогда я услышал какой-то тихий шорох и чье-то томное дыхание. Такие звуки могли принадлежать только какому-то маленькому зверьку вроде ежа или енота, который по ошибке забрался в чужой дом, забился в угол и начал дрожать от страха. Я насторожился и медленно начал оглядывать все вокруг, боясь заметить хотя бы малейшее движение в темноте. Да, в обычном состоянии я был довольно-таки трусливым ребенком – одним из тех, кто в мамином халате могли разглядеть саму Смерть в черном плаще, а в куче одежды – бесформенного монстра. Увидев отца, ползущего спиной к двери в позе каракатицы, я сильно испугался. В комнате стоял полумрак, так что я не сразу признал его. Тем более его бегающие во все стороны глаза и трясущиеся конечности говорили о том, что он боится меня не меньше, чем я его.

Когда наши взгляды столкнулись, отец, по всей видимости, растерялся и не знал, что делать. Наверное, тогда он осознал, что в страхе уползает от собственного же сына. Если вам когда-нибудь приходилось просыпаться ночью от кошмаров, то вы прекрасно знаете, что еще какое-то время после пробуждения человек продолжает чувствовать себя в опасности, видя вокруг выдуманных созданий, и совершенно неважно, верит он в них или нет. Только после он способен понять, какая невообразимая глупость заставила его трепетать от страха. И он смеется, рассказывая эту историю друзьям, хотя в ту минуту был готов молить бога о пощаде.

Так и мой отец: привстал, отряхнулся, включил свет, смущено улыбнулся мне и вышел из комнаты, не вымолвив ни слова. Я остался один. Тусклый желтый свет от старой лампы освещал мою картину. Теперь я мог разглядеть ее во всех деталях. Меня поразила точность, с которой моя рука передела все черты монстра. Каждый шрам, каждая ниточка, торчавшая из разодранной одежды, была отражена на бумаге. Мне не верилось, что я могу так красиво рисовать. Какое-то время я еще поразглядывал этот волшебный рисунок. Немного подумав над происходящим и ничего не осознав, я взял в руки кисточку. Меня уже перестало что-либо волновать. Я хотел рисовать.

Но что рисовать? Как рисовать? Раньше я не задумывался над этим. Никаких монстров вокруг больше не появлялось. Моя рука не хотела двигаться сама. Тогда я взял чистый лист и решил просто повторить мою первую картину. По какой-то причине я столкнулся с целой кучей проблем: я не мог подобрать нужный цвет – красок было очень мало, линии получались уродливыми, неправдоподобными и в целом картина походила на какую-то нелепую мазню. Но не было времени расстраиваться. Я быстро потянулся за следующим листом. Я рисовал, пока рядом со мной не возникла целая башня из неудавшихся работ, пока все мои краски не кончились, пока в комнату не вошла мать.

Сначала она медленно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. На пару секунд комната наполнилась скрипом – и вновь тишина. Я не знал, чего можно было ожидать, что нужно было делать. Скорее всего, меня опять отругают. Мама бывает очень страшна в гневе. От одной этой мысли по моей спине пробежали мурашки, но бесконечная любовь внутри меня не могла оставить мое лицо без радостной улыбки. Пусть ругает. Главное, чтобы у меня были кисточки и краски. Мне больше ничего не надо.

Детским, ласковым голосом я прошептал: «Мама». Тогда дверь отворилась полностью. К моему удивлению, лицо матери не сияло гневом. На нем также не было и других знакомых мне эмоций: ни жалости, ни страха, ни нежности. Оно, скорее, было удрученным, ни капли волнения – лицо сдавшегося человека, принявшего свою участь.

Мама неспешным шагом приближалась ко мне, глядя куда-то в сторону. Она не видела ничего перед собой и никаким образом не могла разглядеть портрет нарисованного мною чудовища. Но вдруг ее ноги резко замерли на одном месте. По какой-то причине она не стала идти дальше. Словно некий невидимый барьер мешал ей пройти. На несколько минут она превратилась в бездарную статую. Ее взгляд был устремлен в одну точку на стене. Она не позволяла себе даже моргать.

Я не смел проронить ни слова. Да и что я мог сказать в той ситуации? Кадры вокруг меня слишком быстро менялись. Вот я в кругу любящей семьи, наши лица наполнены счастьем – здесь уже родители начинают избегать меня, я окунаюсь в одиночество – потом они вновь стараются сблизиться со мной. Когда-то я понимал, что имеет для меня значение, а когда-то просто хотел исчезнуть из этого мира. К тому времени мне было шесть лет. Маленький мальчик, сознание которого распадалось по кусочкам и склеивалось вновь, не видящий грань между добром и злом, реальным миром и иллюзиями, – вот кем я был. В той маленькой комнате, с тусклым светом от старой лампы, родился новый кадр моей жизни.

Я был объят страхом, и больше всего я боялся собственной матери. Ее черты лица не казались мне знакомыми. Память о ней словно разом стерли из моей головы. Передо мной стояла какая-то женщина с пустыми бездонными глазами. Я мог утонуть в этих глазах навсегда. Неизвестность, исходившая от них, заставляла мою кровь бурлить.

Мне казалось, что не было смысла бежать или прятаться. Ее глаза могли одновременно видеть каждый уголок комнаты, каждую щель. Даже когда они не были направлены на меня, всеми частями тела я ощущал, что за мной наблюдают. Поэтому мне оставалось лишь неподвижно сидеть на одном месте и стараться дышать как можно тише.

Спустя какое-то время тело мамы начало двигаться: сначала глаза, потом голова, корпус и, наконец, ноги с руками. Теперь ее пустой взгляд был устремлен на тот самый рисунок. Мне показалось, что она с самого начала знала про его существование и ей стоило не малых усилий просто взять и посмотреть в его сторону. Следующий ее шаг был куда решительнее. Она в мгновение ока оказалась прямо передо мной, схватила пугающую ее бумагу и помчалась прочь из моей комнаты. Даже представить не могу, какие силы боролись в ней на тот момент, что она чувствовала и видела перед собой. Говорить с ней об этом я не мог. Но по рассказам отца я знаю, что мама сожгла мою картину в камине вместе со своими руками. Еле заметные шрамы от ожогов остались у нее до конца жизни.

С этого дня началось мое упоение собственным эгоизмом. Я забыл про все сущее, про мир за пределами четырех стен и уборной. У меня было все самое необходимое. Родители, несмотря на все, не забывали обо мне и приносили мне еду. Но родственная связь между нами исчезла. Ее перекрыла непреодолимая ледяная стена. Иногда от осознания этого мне становилось грустно, однако любая моя грусть мигом проходила – стоило мне только начать рисовать.

Краски и бумагу мне приносил отец. У него не было выбора. Лишаясь возможности творить, я плакал сильнее, чем голодный младенец. О том, что происходило между ним и мамой, даже он не хотел мне рассказывать. Так что единственное знание о тех далеких временах, которое есть у меня и которое я могу поведать вам, – это то, какие насекомые иногда залетали в мою комнату, какую еду приносили мне и, конечно, мои новые образы для картин. Не очень интересно, правда? Тогда нам нужно перенестись на два года вперед. К началу новых событий.