Читать книгу Записки художника - Вячеслав Саев - Страница 9

Часть 1
Рождение
Глава 8. Гений

Оглавление

Прошла пара месяцев с того времени, как у меня отобрали краски. Я особо не переживал насчет этого. Кажется, я даже не помнил, что вообще использовал их. В голове все было таким туманным. А маленький мальчик вроде меня даже и не пытался себе что-либо объяснить. Но внутри меня образовалась всепоглощающая пустота. Мне было дурно от этого. Каждую минуту я ощущал на себе ее давление. Я не знал, что ей было от меня нужно, не знал, как себя вести для того, чтобы заполнить эту дыру в моем нутре. Все, с чем я мог ее сравнить, – это голод. Чем больше я игнорировал ее, тем хуже становилось мне. Словно в моем организме не хватало какой-то детали, без которой он отказывался работать дальше. Казалось, если бы я проткнул тогда свою грудь сувенирным кинжалом отца, я бы не увидел ничего – ни крови, ни костей, ни сердца.

Тогда у меня появилась странная привычка обнимать себя. Я сжимал свое тело руками так крепко, как только мог и сворачивался в клубок. Ни тепло матери, ни забота отца не помогали мне. Прежние радости перестали что-либо значить для меня. Мир затянуло серой пеленой. Нарциссическая натура ребенка не желала даже думать о счастье близких. Здесь и сейчас существовал только Я. Только мой разум был реальным, только мои переживания и страхи имели значение, а все люди вокруг были лишь куклами без капли чувств в их жилах, с запрограммированными действиями и поддельной мимикой. Если бы я захотел, я бы мог подарить им радость, но зачем? Ведь они не могли дать мне взамен ничего, что бы имело для меня ценность. К сожалению, как я понял после, многие люди, вышедшие из детского возраста, сохранили в себе этот детский взгляд на мир.

Как я уже говорил вам раньше, будучи ребенком я редко кричал от голода – лишь когда отец совсем забывал обо мне, уходя в свой идеальный мир. Точно так же дело обстояло и теперь. Разница только в том, что тогда я прекрасно знал, что мне было нужно. А что же могло утолить голод моей души? Поэтому мне приходилось молчать и терпеть эту боль долгое время.

Мои родители радовались тому, что я продолжал учиться и познавать мир, тому, что мое поведение более или менее походило на нормальное, да даже тому, что моя рука клала пищу мне в рот, пока я медленно умирал внутри.

Ступень за ступенью я спускался вниз. Холодное дно забирало последнее тепло моей души. От обморожения я кричал. Я вопил, но мой рот оставался неподвижен. Тело мое было полностью здоровым, разум мой был ясен. Во мне не было ни грамма печали. Только всепоглощающее чувство голода. Я должен был что-то сделать, должен был заполнить пустоту, иначе – муки и неизбежная смерть.

Сколько бы я ни пытался закрыть на это глаза, сколько бы я ни мечтал проснуться здоровым, каждое мое утро начиналось с боли. К тому времени, как мама приходила будить меня, я уже валялся скрученный под одеялом. Я шел чистить зубы и попросту не мог перевести внимание от моей груди. Мое тело двигалось само. Оно выполняло тот небольшой набор функций, который уже успело заучить. Мои глаза смотрели на множество различных предметов, но я видел лишь мое сердце и черное пятно рядом с ним.

Первые дни из этого ужасного состояния меня могло вывести то, что я никогда раньше не видел, – что-то новое и интригующее. Я помню, как наблюдал за птицей, что приносит своим детям покушать. Или как мужчина в рваной одежде просит у прохожих денег на хлеб. В эти долгие минуты я был очарован, но прошла буквально неделя, и симптомы моей болезни ухудшились.

Каждую ночь я бился в агонии. Каждое утро я воскресал из мертвых. И днем я был ходячим трупом.

Кто знает, сколько это все могло продолжаться, кто знает, что со мной стало бы в дальнейшем, если бы не один несчастный случай. Тот вечер не дал мне погрузиться на самое дно, но вместе с этим он отобрал последнюю надежду моих родителей на счастливую жизнь. Все скопленные во мне страхи, вся боль, тянувшая меня вниз, исчезли. Остался только голод, однако теперь я знал, чем его утолить.

В тот вечер маму задержали на работе. Обычная ситуация. Так что мы остались с папой вдвоем. Раньше мне нравилось проводить время с этим веселым, умным, бородатым чудаком. Пусть он и был увлечен своей работой, но за ним было интересно наблюдать. И он никогда не забывал обо мне. Даже часто спрашивал мой совет насчет того или иного эпизода в его новой книге. А так как я был его главным героем, мое бурное воображение рисовало всю картину действий, и тогда я решал, как мне поступить. Получалось очень правдоподобно. Мои неожиданные решения почти всегда могли вызвать сопереживание у папиных читателей.

Но в тот день у меня не было ни сил, ни желания помогать отцу. И когда он спросил моего совета вновь, вместо ответа я задал ему встречный вопрос, который очень сильно меня волновал в то время. Отец описывал переживания и мысли героев так живо, что им невозможно было не поверить. Когда я читал небольшой отрывок из его книги, это меня сильно поразило, и я подумал: а что, если и наш мир не совсем реален, что, если кто-то прописывает все наши действия, чувства и решения. Все это, конечно, было не на таком высоком уровне осознанности. Я, скорее, просто испугался этой случайной мысли в моей голове. Тогда папа попросил меня поднять правую руку. Я послушался, и он сказал, что никто бы не стал описывать такую скучную сцену. Это объяснение мне показалось бесспорным. Я перестал об этом думать.

После этого наступило гробовое молчание. Мне было вполне уютно в нем, но вот отцу оно очень мешало работать. Он еще раз попытался меня о чем-то спросить, но я просто ответил, что не знаю. Тогда он резко отодвинул стул, встал и направился к своему шкафу. Его руки несколько минут перебирали кучу разных штуковин, и вот, наконец, он что-то достал – повернулся ко мне, и я мельком увидел те самые кисточки с краской. Мои глаза налились безумием. Когда отец увидел эти два бездонных голубых шара, он мигом спрятал все назад, но было уже поздно. Этого мига было достаточно.

Потерянное дитя пало на колени. Мир вокруг него замер. Не было больше света на земле, а вместе с ним ушли и тени. Осталось лишь Ничто. Вместе с Богом умер смысл жизни. Вместе с Отцом обесценилась мораль. И перед его лицом стояло чудовище невиданных размеров. Его клыки обливались слюной, его алые глаза полыхали ярче заката, и острые когти готовы были впиться мальчику в лицо.

Но мальчик не боялся. От чудовища не исходило ничего враждебного. Он был уверен, что оно не смеет ранить его. Оно не было ни мертвым, ни живым. Словно само понятие жизни здесь имело совершенно другое значение. Невозможно было осознать происходящее. Это не было похоже на простую галлюцинацию. Все пять чувств разом отказались работать, но все же мозг отчетливо воссоздавал картину, запах, звуки. Наблюдало не тело – наблюдала душа.

Тогда мальчик издал пронзительный звук, не похожий на плач ребенка, звучащий скорее как вопль загнанного в угол зверя. Смотреть на него было одновременно до боли жалко и до тошноты омерзительно. Людской труп перед лицом не угнетает так, как вид этого мальчика в тот миг. В нем не было ни грамма эстетики, а значит, столько же и от морали. Лишь чистый эгоизм.

Мужчина, замерший у шкафа, отбросив все свои мысли, вновь поднял краски с кистями и отнес тому мальчику.

Рев прекратился. В комнате были двое: я, рисовавший что-то прямо на полу, и мой отец, лежавший без сознания.

Записки художника

Подняться наверх