Читать книгу Записки художника - Вячеслав Саев - Страница 8

Родители забрали у меня кисть и краски. Они не ругали меня, не сказали мне ни слова, да и в разговоре друг с другом старались обходить эту тему. Для них словно ничего не произошло. Одна только мысль о моем недавнем безумстве вызывала в их сердцах настолько сильную панику, что мозг всеми силами старался спрятать ее куда подальше.

Несмотря на все это, их отношение ко мне почти не изменилось. Как ни странно, мой вид не был для них неким триггером, заставляющим вспомнить тот жуткий день.

Для того чтобы не сойти с ума, моим родителям оставалось только продолжать обычную жизнь под колпаком слепой веры. Такая вера ничего не предлагает, не дает никаких ответов, даже самых нелепых. Она появляется в результате безысходности и становится канатом или, скорее, невидимой паутинкой, протянутой посреди абсолютной пустоты. Никто не знает, куда она ведет. Никто не знает, сколько она способна продержаться и чего ожидать, если она все-таки порвется.

К несчастью, попытки родителей разжечь «камин спокойствия» в нашем доме провалились. Не осталось ни дров, ни тлеющих углей. Хоть днем они еще могли вести себя по-прежнему, но, идя спать, даже не смотрели друг другу в глаза. Их мучила бессонница, а постоянная близость дорогого человека не только не помогала, но и делала все еще хуже. Страх, словно зловонье, распространялся по воздуху, наполнял комнату и душил всех вокруг.

Нужно ли им было снова обратиться к врачу? Может, поговорить со мной? По сути, я не сделал ничего ужасного. Ведь я был всего лишь ребенком, играющим с красками. Мало ли у детей возникает странных желаний. Они ведь не знают, что хорошо, а что плохо. Бояться своего же сына – крайне абсурдно. Тем более не помогать ему из-за этого, не пытаться решить проблему, а просто избегать ее.

Глупо так думать. Я видел себя в тот момент. Я чувствовал то, что исходило от меня. Можно обозвать это паранормальным, магическим или каким угодно еще. Неважно. Оно точно было не из этой реальности. И эта неизвестность пугала больше всего. Дело вовсе не в страхе пред смертью или болью. Оно стояло выше всего этого. На неосознанном уровне. Там, где даже первобытные инстинкты не в силах уловить хоть что-то. Оно содрогало сам дух – его возможную бессмертность.

Так долго продолжаться не могло. Они находились на грани безумия. Простые люди не в силах удержать баланс, стоя на одном месте. Было лишь два варианта действий: упасть вниз или собраться с силами и добежать до устойчивой поверхности. По рассказам отца я знаю, что спустя неделю после того случая у них вновь появился небольшой проблеск надежды на счастье. В ту ночь мои родители пошли спать, как обычно, не сказав друг другу ни слова, легли спиной к спине и старались практически не дышать. Так прошло около получаса. Мой отец, дойдя до самой крайней точки, готов был убить себя. Он рассказывал, что уже немного приподнялся с кровати для того, чтобы встать и пойти в ванную. Он был уверен, что этой ночью уйдет из жизни, но в последнюю секунду что-то заставило его зажмуриться, повернуться к жене и нежно обнять ее. Отец вовсе не хотел этого делать, в его голове не было ни намека на подобную мысль.

На следующий день им стало намного легче, и я это чувствовал. Мамино тепло вновь передавалось мне, я не был больше одинок. Я, как и прежде, старался завоевать любовь отца, зазубривая его стихи или читая его коротенькие рассказы. Каждую последующую ночь родители все больше сближались, постепенно и медленно излечивая раны друг друга. Вскоре они вновь научились улыбаться и смотреть прямиком в зеркало души. Тот жуткий день со временем стирался из их памяти, превращался в нечто далекое, произошедшее с кем-то другим. Мы вновь стали здоровой семьей.

Но я зарекся говорить в этой главе про отчаяние. Отчаяние – это потеря последней надежды, это вовсе не кажущаяся безысходность, при которой спасение может прийти откуда угодно. Наша вера имеет свои пределы. Мы не можем черпать из нее силы бесконечно. Сколько бы неваляшка ни вставал, но пара мощных толчков разобьет его голову вдребезги. Тот, кто погрузился в отчаяние, потерял любую веру, то есть попросту умер.

Человек, находящийся в отчаянии, заперт в крохотной прозрачной комнате: он видит то, что когда-то могло принести ему счастье, он видит там утерянное светлое будущее, перед его глазами проносятся сотни образов из прошлого. И все это причиняет ему душевную боль. (Еще вчера я мог обнять ее, мог прикоснуться к ее прекрасному лицу, мои губы без каких-либо препятствий соприкасались с ее нежными руками, и я был счастлив, хоть и не до конца осознавал это. Уже сегодня я умер для нее. Во мне нет и мысли, что она сможет меня простить. Любые мои действия, любые способы связаться с ней, какие угодно намеки останутся неуслышанными. Я в отчаянии.) Невозможность дотянуться до чего-то настолько близкого заставляет человека чувствовать себя беспомощной тварью – голодным псом на привязи. В нем образовывается пустота, которую до этого заполняли дорогие ему люди. И если размеры этой пустоты превышают человеческое желание бороться дальше, то за этим неизбежно следует смерть.

Каждую ночь сменяет день. Рассвет наступает неизбежно, и нам даже невдомек, что завтра солнце может пасть. Так и наша семья, впрочем, как и любая другая, знала много взлетов и падений. Однако мало каким неудачникам судьба решает подкинуть отчаяние. Разумеется, в жизнь моих родителей оно пришло в лице меня, в один из самых неподходящих моментов.

Мать и отец вместе смогли преодолеть множество трудностей, связанных со мной. Последняя была невыносимо тяжелой, но они справились. Мама, хоть и боялась меня на подсознательном уровне, но все-таки любила. Иначе мне бы не довелось познать то теплое чувство спокойствия, когда тебе не нужно что-то делать для того, чтобы тебя ценили. Бестолковый отец теперь прыгал от счастья, замечая мои таланты, тягу к знаниям и литературе. Со всех сторон я был окружен заботой и вниманием. Поэтому я чувствовал, что мне необходимо отдавать мою радость всем вокруг. Таким путем и достигалась наша идиллия. По такой простой схеме работал наш семейный огонь.

К несчастью, я не могу в полной мере описать то, что происходило дальше. Как бы я ни старался, мне не удастся передать словами то, что творилось у меня внутри. Но я все-таки попробую набросать бесталанную картину из букв. Придется напрячься, чтобы разглядеть в ней что-то.

Чем дольше вы смотрите, тем больше вы чувствуете.