Читать книгу Записки художника - Вячеслав Саев - Страница 11

Мне стукнуло уже восемь лет. Сколько же бумаги я испортил, сколько нервов истрепал своим родителям, и как давно я не выходил из дома. Тем временем все мои сверстники уже начали одновременно веселую и печальную школьную жизнь.

Меня ведь и не пытались заставить пойти в первый класс. А я, глядя в окно, даже представить не мог, куда плетутся эти сотни недовольных детей каждый день, да еще и все в одинаковой одежде.

Жизнь вне стен все-таки вызвала во мне интерес. Пару раз я и вовсе подумывал о том, чтобы поговорить с родителями и постараться наладить наши отношения. Когда я чувствовал себя счастливым, мне казалось, что я вполне смогу себя контролировать, что никакой проблемы не существует вовсе. Я был чем-то большим, чем просто человеком. Я был всеми людьми одновременно, всем миром сразу. Это ментальное единство текло внутри меня, и каждая муха, каждый комар был чем-то дорогим мне.

В такие минуты с моего лица не сходила улыбка. Вне всякого сомнения, я бы вышел из комнаты и поговорил с родителями, если бы не скоротечность моего мнимого счастья. И кто же установил такую несправедливую цену? Почему минута радости стоит нескольких часов страданий? Хотя тогда я, конечно, не задавал себе настолько унылых вопросов. Цена меня не волновала, награда была слишком велика для того, чтобы пренебрегать ею ради спокойствия и нормальности.

В таком ритме протекал день за днем. Не менялось ровным счетом ничего. Неужели я тогда и в правду думал, что такая жизнь продлится вечно? Меня все устраивало, я жил по придуманным мною же правилам. Мешала мне лишь периодическая усталость от того, что приходилось писать картины по шестнадцать часов в сутки, и странная, ничем не оправданная паника. Она могла нахлынуть в любую секунду, и тогда мне казалось, что все мое существование в корне неправильно, что я обязан что-то изменить. Хоть и длилось это чувство меньше минуты – оно казалось мне невыносимым. Мне никогда не приходилось быть окруженным стаей волков, но думаю, что это единственное, с чем я мог бы его сравнить. Сама земля отторгала меня, словно я был ей противен. Но даже это было для меня всего лишь небольшой лужицей на пути к наслаждению, перепрыгнуть которую, мне не составляло труда. Думаю, если бы я должен был есть разбитое стекло каждый день для того, чтобы писать, я бы делал это.

Ложась спать, я точно знал, что будет происходить завтра. Каждый день был идеальной копией предыдущего. Я ничем не отличался от простейшего алгоритма какой-нибудь программы. Постель, картина, завтрак, туалет, картина, ужин, туалет, картина, постель. Словно персонаж игры, да еще и второстепенный. За исключением нескольких минут счастья, я не ощущал себя живым. Я был подобен животному, руководствуясь одними лишь инстинктами.

Я любил сидеть у подоконника после выполненной работы, когда пальцы и кисть правой руки уже отказывались двигаться, а боль от них разливалась по всей руке одновременно жгучим и ледяным потоком. О чем я думал в те минуты? На моих глазах бурлила жизнь. Толпы людей спешили по своим делам, мужчины с суровым лицом закуривали сигареты, какая-то одинокая старушка кормила стаю голубей, студенты и школьники старались разбавить нудную жизнь компанией друг друга. Утром туман от реки застилал все вокруг, и все, что я мог видеть, – одинокая береза, росшая прямо перед моим подъездом.

Блестящие сугробы снега за окном превратились в потоки грязи. Люди на улицах ругались, перепрыгивали через черные лужи и вязли в сырой земле. Потом из грязи вырос новый завораживающий мир зеленых листьев, насекомых, палящего солнца и нескончаемого детского смеха.

К моей неожиданности, перемены наступили даже внутри моей нерушимой крепости. После того как отец принес мне очередной завтрак, а я уплел его за пару минут и уже собирался приступить к новой картине, в комнату вошла мама. Каково же тогда было мое изумление! Даже жажда рисовать куда-то пропала на время. Нет, само собой, я видел свою маму после того случая. Хотя бы когда шел в туалет – мы часто пересекались. Иногда и она приносила мне ужин. Но в тот день все было совершенно иначе.

Мама смотрела мне прямо в глаза. Своим решительным и строгим взглядом она пыталась отыскать своего родного сына в моем теле. Тогда она заговорила:

– Покажи мне свои самые лучшие рисунки, – это было сказано с неприкрытым снисхождением. Как бы выброшено лишь для того, чтобы я мог почувствовать себя хоть немного значимым.

В ответ я лишь виновато улыбнулся и нерешительно направился к шкафу, где лежали все мои работы. Всю одежду оттуда я уже давно перенес в пустующий угол.

Сердце мое колотилось в бешеном ритме. Для чего маме понадобилось то, что она ненавидит больше всего, чего она боится? Эти вопросы прокручивались в моей голове, из раза в раз натыкаясь на глупые ответы. В итоге я пришел к тому, что моей воинствующей матери попросту надоела вся эта ненормальщина, которая творится в ее доме. Каждый день видеть вокруг себя сотни счастливых родителей с их детьми, слышать рассказы от подруг про ужасных мужей и непослушных маленьких извергов, а возвращаясь домой, сидеть с каменным лицом в молчании, уставившись в экран телевизора. Все это ужасно угнетает. Обыкновенность, все как у всех – вот к чему стремится душа человека. Мыслить за рамками нормальности, оценивать все своей меркой крайне сложно.

«Семья должна быть такой, какой ее показывают по телевизору. Такой, которая сохранилась на страницах бабушкиного альбома. Мама лишь хочет жить как все, поэтому она решилась на разговор со мной. Она пытается принять меня. Наверное, это что-то вроде того, когда у тебя нет выбора и приходится работать с тем, что имеешь», – так я тогда думал. Как же я заблуждался.

О том, чтобы показать маме мои лучшие картины, не могло идти и речи. Я прекрасно помнил, что с ней сделал мой первый шедевр. Все они лежали в отдельном ящике, к нему я даже не прикоснулся. Я открыл общий склад. В куче лежали рисунки, сделанные либо по скучным образам, либо те, что я рисовал полностью своими силами, вдохновляясь обычной природой. Нет смысла отрицать – сам по себе я далеко не гений, да и вряд ли талантлив.

Я уронил первую попавшуюся стопку прямо на пол, несколько сотен листов разлетелись по всей комнате. Мои глаза быстро пробежались вокруг и остановились на более-менее сносном зимнем пейзаже. Я подобрал рисунок, протянул его маме и зачем-то наклонил голову, пытаясь разглядеть ее хмурое лицо получше. Хорошо было заметно удивление в ее глазах. Она-то готовилась увидеть очередное чудище, разрывающее пополам человека. А тут вполне обычный спокойный пейзаж: посыпанная переливающимся снегом береза, замерзшая птичка, дети, играющие в снежки.

– Очень красиво, ты молодец, – откашлявшись, сказала она. – Ты так любишь рисовать? Значит, хочешь посвятить этому всю свою жизнь?

– Да, – не раздумывая ответил я.

– Я приду к тебе завтра не одна. Познакомлю с одним очень хорошим человеком. Он поможет тебе стать лучшим художником во всем мире.

Я промолчал. Просто никакого ответа на это странное заявления в моей голове не возникло. С каким человеком она собирается прийти? Каким образом он вообще может помочь? Да и не ставил я себе никогда цели быть признанным кем-то. Мне просто нравилось рисовать, я жил этим. О другом я даже и не думал. Но маме явно нужен был хоть какой-то ответ. Мои пустые, ни о чем не говорящие глаза ее не устраивали. Поэтому она сказала с еле заметным раздражением, явно подобрев после увиденной картины:

– Разве ты не рад? Я стараюсь сделать твою жизнь лучше, забочусь о твоем будущем. Ты ведь далеко не глупый ребенок и должен видеть отличную возможность для раскрытия своего таланта.

– Да, я бы хотел, чтобы меня научили рисовать намного лучше. Мне не нравятся мои рисунки, – немного помешкав, ответил я.

– Ну что ты. Для твоего возраста это просто великолепная работа. Я бы очень хотела посмотреть остальные, но… – тут ее решительность куда-то пропала, она начала искать причину, – у меня ужасно много работы. Ты ведь знаешь, что я дома нахожусь очень редко. Ладно, тогда договорились. Жди меня завтра после обеда. Можешь заранее отобрать еще пару твоих картин, тебе нужно произвести хорошее впечатление.

Она улыбнулась на прощание и вышла из комнаты. Отбросив все мысли, я сразу же побежал к холсту. Только к вечеру, перед сном, я еще раз обдумал мамины слова. Ничего в этом плохого нет. Само собой, она заботится обо мне, а учитель очень помог бы улучшить мои собственные картины. Ему я тоже не буду показывать то, что нарисовано не мной, в этом нет никакого смысла.

Снова утро, снова завтрак, снова я сажусь рисовать. Все, что меня волнует, – огромный образ прямо перед моим лицом. На этот раз появилась гигантская черепаха, ее панцирь был весь покрыт какими-то длинными тонкими растениями. Эти ядовито-зеленые веревки обволакивали все ее тело и были похожи на вены, росшие снаружи панциря – мне в самом деле казалось, что по ним бежит кровь. Веки черепахи были закрыты, спала она или была давно мертва – непонятно.

Спустя примерно десять минут после того, как я закончил первую картину, в мою дверь постучали. Я уже и забыл про вчерашний разговор с мамой. Мне стало страшно. Я уже и не помню, когда в последний раз смотрел в глаза незнакомому человеку. Вдруг тот, кого привела мама, окажется грубым и злым дядькой, который будет смотреть на меня сверху вниз и кричать, будет ругать меня за малейшую ошибку. Я однажды видел такого преподавателя в фильме, он кидался стульями в своих учеников. Поэтому перед моими глазами уже возникло лицо моего нового учителя, я и надеяться не мог, что будет иначе. Приготовившись к худшему, я замер посередине комнаты и не показывал признаков жизни. В дверь постучались еще раз, и она медленно начала открываться. Я увидел выглядывающее лицо мамы. Она словно просила у меня разрешения войти. Видеть ее настолько стеснительной и вежливой было непривычно.

За ней в комнату зашел пожилой мужчина в классическом черном костюме. Весь его внешний вид говорил о невероятном богатстве. Седые идеальное уложенные волосы и точно такая же борода делали его лицо довольно привлекательным, но тем не менее оно продолжало вызывать страх и уважение. Может, дело в грозном взгляде или в толстом шраме, разделяющем одну из его белоснежных бровей пополам.

К моей радости, этот мужчина оказался намного добрее, чем я себе представлял. Быстрым оценивающим взглядом он пробежался по комнате, при этом покачивая головой вверх и вниз, словно все это он и ожидал увидеть. Тогда он подошел ко мне. Мама бегала вокруг нас, что-то рассказывала обо мне, но ее никто не слушал. Мужчина улыбнулся, до этого я и представить не мог, что на таком грозном лице может появиться эмоция, подобная этой.

– О чем ты мечтаешь, мальчик? – спросил он тихим дружелюбным голосом, подавая мне свою огромную руку.

Я растерялся. Глупые разговоры ни о чем, унижение, лесть – я был готов ко всему, но какого рода это представление? Мечта? Я о таком даже и не думал, меня не заботили никакие мечты.

– Ни о чем, – неуверенно сказал я.

– У всех должна быть мечта или хотя бы цель, иначе жизнь станет невыносимой и потеряет всякий смысл. Плавая по течению, живя как большинство людей, ты теряешься в этом потоке, не чувствуешь хода времени и попросту ждешь своей смерти. Мечта возносит тебя над другими. Запомни! Человек отличается от животного именно тем, что отвергает свои желания ради достижения цели.

Его речь меня нисколько не воодушевила, тогда я попросту не мог проникнуться ей. И все, что я слышал, – всего лишь слова.

– Для чего вы мне все это говорите? Мне нравится моя жизнь. Для счастья мне не нужна никакая мечта.

– О счастье я и не говорил, его вообще не существует в этом мире. Но есть свобода: свобода мыслить и действовать. Это все, что тебе нужно. Отстранившись от всего, что тебя окружает, идя наперекор природе и обществу, ты сможешь стать кем угодно. Ты сможешь творить! Тогда и сам Бог будет для тебя наравне с нелюбимой учительницей.

Когда он говорил все это, его глаза пламенели подобно солнцу. Он казался мне самым живым из всех людей, которых я когда-либо встречал. От него исходила невероятная воля, пронизывающая всех вокруг. Этот человек искренне верил в свои слова, и мне хотелось поверить вслед за ним. Однако, когда он увидел мое безразличное выражение лица, его пыл тут же погас. Мужчина стал говорить четко и по делу. Его воодушевляющий голос превратился в грубый и повелительный.

– Наверное, для тебя пока сложно понять всю суть. Я пришел к вам, чтобы сделать из тебя Человека. Твои родители дали согласие на то, чтобы я забрал тебя в мою частную школу.

– Хорошо, – не раздумывая ответил я.

Мужчина удивился, но не выдал себя ничем, кроме глаз, и на секунду приподнятых бровей.

– Но… – он откашлялся, – я еще не решил, достоин ли ты присоединиться к моим ученикам.

Не спрашивая разрешения, он побрел прямиком в сторону шкафа с картинами, перешагивая груду бумаг, валявшихся на полу. Вся эта мазня его ни капли не интересовала. Он словно напоказ вытирал ноги об сотни моих работ.

– Все самое ценное вы всегда прячете. Хорошо, что прячете неумело.

Мужчина открыл сначала все шкафчики сверху, и там его ничего не устроило. До стопок в основном отделе он даже не притронулся. Тогда его руки потянулись к моему «тайнику». Я никоим образом не пытался защитить спрятанное. Во-первых, в этом не было смысла. Что сможет восьмилетний ребенок противопоставить двум взрослым людям? Во-вторых, меня это особо не заботило: это его дело, что с ним будет после того, как он увидит те картины. Я гордо сел на кровать, скрестив руки на груди. Не могу сказать, что его пренебрежение ко всем моим трудам как-то задело меня, ведь я сам считал, что рисую просто ужасно, но подобное бескультурье значительно опустило этого самоназванного учителя в моих глазах.

– Нашел, – победоносно заявил он, доставая все тридцать пять листов.

На первой картине его взгляд задержался надолго. Я внимательно наблюдал за его лицом, однако не смог уловить эмоций. Он замер. Двигались только его зрачки, периодически покачиваясь из стороны в сторону подобно маятнику.

Спустя какое-то время он все-таки убрал этот лист и взялся за другой. На каждую последующую работу у него уходило все меньше времени. Где-то после двадцатой он словно тасовал колоду карт. Вновь дойдя до первого листа, он поднял голову вверх. Ни о чем не говорящие глаза, неподвижные брови и губы. Я был доволен хотя бы этим, никакой больше надменности. Однако же крепкий оказался мужчина. Ни в какое сравнение не идет с моей матерью.

– Ты не такой, как все, – вдруг заявил он. – Как Кришна бог среди богов, ты особенный среди особенных. Я не знаю, какой дар в тебе сокрыт, и не могу этого знать, ведь не существует больше человека в этом мире подобного тебе. О, мой мальчик, ты не гений, не обольщайся. Пойми мои слова правильно. Гении рождаются и живут ради одной цели – творить. Именно таких детей я и ищу. Моя работа – распознавать юные таланты и развивать их. Этим я занимаюсь уже около тридцати лет. Я безошибочно могу определить потенциал любого человека, если угодно – я читаю людские судьбы. В тебе я не вижу ничего. Эти картины написаны не твоей рукой. Их не мог написать обычный ребенок. Да никто из ныне живущих неспособен на такое. Они живые, они дышат и несут в себе страх, величие и отчаяние. Глядя на них, можно поверить в Бога. Если бы мне просто показали всю эту кучу рисунков на полу, я бы вряд ли взял тебя с собой – разве что только из-за твоей болезненной одержимости искусством. Но в тебе сокрыта тайна, которую я должен разгадать. Так что идем со мной.

По пути в мой новый дом я еще долго жалел о том, что не отказался от его предложения. Его слова сильно повлияли на меня. С одной стороны, мне было обидно за то, что он вот так спустил меня с небес на землю. Но как глубоко он смог заглянуть внутрь меня. Его однотонная, могильная речь зачаровала меня. Мне захотелось узнать, кто я, что за тайна во мне скрыта и каково ее предназначение. Только поэтому я решился отправиться в путь.

Мама собрала мне чемодан. Быстро и неуклюже сложила самые необходимые вещи и начала пихать картины пачками. Я остановил ее, сказав, что мне понадобятся только те тридцать пять, что лежат в руках того мужчины. В первую очередь мне нужно было забрать мои краски и кисти, однако оказалось, что все необходимое для рисования меня уже ждет в новой школе. На всякий случай я все-таки схватил парочку моих любимых кистей. Жалко было их тут оставлять, ведь завтра они бы уже превратились в груду пепла.

Так старая картина моей жизни была выкинута на свалку, и мне в руки дали новый холст.