Читать книгу «Корабль дураков», или Беседы с корифеями философии - Вячеслав Сорокин - Страница 2

Название этой книги, возможно, озадачит читателя. Но название в данном случае обманчиво: никаких бесед с корифеями философии автор вести не предполагает. Понятие «корифей» употреблено им в ироническом смысле и относится исключительно к той категории общественных деятелей в СССР, которые официально считались (и, возможно, считали себя сами) философами. Главной функцией этих деятелей было оправдание официальной идеологии и поддержание её в рабочем состоянии. Одной из целей автора будет поделиться с читателем некоторыми событиями из своей жизни, которые в историческом контексте перестают быть мелкими событиями личной жизни и приобретают характер событий общезначимых. За свою более чем 80-летнюю жизнь (почти 60 лет из которых прожиты в Германии) автору случилось соприкоснуться со многими гранями жизни русской политической эмиграции. Было бы непростительной ошибкой с его стороны, если бы он наблюдения, вынесенные им из общения с некоторыми, без преувеличения, выдающимися деятелями русской политической эмиграции второй половины двадцатого столетия, оставил при себе.

В то время (речь пойдёт, среди прочего, о событиях 60–90-х годов, которые по своим последствиям актуальны и поныне) ещё имело место существование бок о бок двух параллельных культур – постреволюционной коммунистической и дореволюционной. Последняя, после пронёсшегося над страной революционного урагана в 1917 году, переместилась в основном в Европу. Там она и почила навеки. На вопрос, какого он мнения о нынешней русской культуре, писатель Владимир Солоухин в своё время ответил: «Русская культура сегодня вся лежит на парижском кладбище». Сам процесс раздвоения культуры в России на естественно сложившуюся и насильственно навязанную, на культуру «белых» и «красных», на «буржуазную» и «социалистическую» культуру будет ещё не одно десятилетие предметом научных (и не только) споров.

Среди прочих вопросов автор намерен затронуть вопрос, который на страницах официальных философских изданий не затрагивается: почему в философском истеблишменте девяностых и последующих годов, то есть уже после перестройки, тон продолжали задавать люди прошлого? Как случилось, что те лица, которые в своё время пропагандировали и насаждали марксизм как «единственно верное» учение, продолжали и после крушения «единственно верного учения» сохранять своё положение духовных пастырей нации? Для сравнения: в послевоенной Германии десятилетия продолжался болезненный процесс денацификации: пересматривалась прежняя государственная идеология, уходили сами или изгонялись со своих постов бывшие «идеологи». Ничего подобного не случилось в России. Идея и практика коммунизма если и разоблачались, то только выборочно и поверхностно. Тщательно скрываемые в прошлом события и факты по-прежнему спрятаны за семью печатями и недоступны для изучения историкам. Неудивительно, что русский коммунизм как явление всё ещё не понят адекватно даже в России, не говоря об остальном мире. Коммунизм как теория, включающая в себя три части – политэкономию, исторический и диалектический материализм – был труднопонимаем для самих коммунистов.

Русские знают свою историю последних ста лет хуже, чем другие народы знают свою историю за тот же период времени. Перестройка была лишь слабым подобием того, что должно было бы случиться после крушения коммунизма. Тут опять можно сослаться на пример послевоенной Германии с её решительной и последовательной политикой денацификации. В России процессу денацификации в Германии должен был бы соответствовать процесс декоммунизации. Но глубокой и последовательной декоммунизации не произошло, а народы России, в первую очередь русский народ, до сих пор не осознали, каким образом они оказались в положении жертвы истории. В этом положении они пребывают и поныне, потому что то, что наступило после коммунизма, это продолжение – своеобразное и уродливое – того, что имело место при коммунизме. Многонациональный народ России изначально был обманут обещаниями будущего рая. Со временем стало ясно: одурачены обе стороны – те, кто обманывал, и те, кого обманывали. Даже критически мыслящие, даже самые глубокомыслящие умы были обмануты. Сделать дурака из умного нетрудно: достаточно запереть его в четырёх стенах (в данном случае в пределах страны) и лишить информации. Дезинформация – ключевое понятие для характеристики и понимания ушедшего исторического периода, охватывающего семьдесят лет. Семьдесят лет дезинформации и подавления самомалейшего инакомыслия не могли пройти бесследно даже для выдающихся умов. Всё же Россия к концу коммунистического эксперимента не представляла собой остров идиотов. Изоляция была почти полной, но не абсолютной. Абсолютно изолировать двухсотпятидесятимиллионный народ от внешних влияний невозможно. Думающая часть народа в меру сил сопротивлялась этому процессу. В рамках этого сопротивления сложилась новая культура мышления и чувствования – диссидентство шестидесятых-семидесятых годов и то, что можно назвать «новым западничеством».

Ностальгия по коммунизму, проявления которой ныне имеют место, интересна с психологической точки зрения и как общественно-политический феномен. Это опять же результат, неизбежное следствие процесса подмены информации дезинформацией. В нацистской Германии получилось одурачить народ сравнительно легко. Но процесс был слишком короток, пропаганда не успела проникнуть во все поры общественного сознания. В России тот же процесс был более сложным и более продолжительным. На обломках национал-социализма в Германии был возведён нынешний общественный порядок – разновидность демократии с известными изъянами, неизбежно присущими всякой демократии. А что было возведено в России на обломках коммунизма, всё ещё непонятно. Самые проницательные умы поставлены тут в тупик и не могут назвать подходящий и всех устраивающий выход из ситуации – иначе он уже был бы найден.

В России история – такова, видимо, особенность национального менталитета – движется вперёд подобно хромой лошади, припадая то на одну, то на другую ногу, а то и на все четыре. Но обязательно ли нужно быть выше, сильнее, лучше, совершеннее другого, чтобы твоё существование было оправданно? Это вопрос выбора критериев правильного пути – того самого, который человечество ищет с того момента, как человек начал осознанно воспринимать себя как человека. Главный вопрос, который всегда стоял перед человечеством и в решении которого оно не продвинулось вперёд ни на йоту, – как должно быть? Поисками ответа на этот вопрос во всякую эпоху заняты были прежде всего философы. В России после краха коммунизма философия оказалась в двусмысленной ситуации, на непонятном перепутье. До сих пор не поднята тема юридической ответственности, не поднята даже тема моральной ответственности былых столпов официальной идеологии. Лишь в редких случаях и лишь вскользь проводится параллель между Лениным и Сталиным. До сих пор не разоблачён ленинизм как творение общественно опасного, с несомненными психическими отклонениями человека, хотя прошло уже сто лет после его смерти. Других примеров столь поразительной медлительности исторической поступи в критическое для страны время история, пожалуй, не знает. Это не поступь, но топтание вокруг да около – но непонятно, вокруг и около чего. Поступь – это то, что ведет вперёд. А в чём причина? Только не нужно тут повторять с привычным самодовольством, что русские медленно запрягают, но быстро едут. Не нужно самообольщения и самовосхваления. В данном случае видно только, что запрягают медленно. А когда же увидим быструю езду?

* * *

Для данной книги характерно отсутствие строгого плана и последовательности изложения. Эпизоды из личной жизни автора перемежаются с судьбоносными эпизодами из жизни страны. И выбор эпизодов, и их оценка субъективны и не претендуют на научную непогрешимость. Научная непогрешимость в принципе не может быть присуща мемуарному жанру. Соглашаться в чём-то читателю с автором или нет, читатель должен решать сам. Автор перенимает ответственность только за правдивость изложения известных ему фактов. Их интерпретация – дело логики и воображения читателя. Автору может быть сделан упрёк в том, что он затрагивает, среди прочего, незлободневные темы. Но злободневность – капризное дитя времени. Злободневное вчера перестаёт быть злободневным сегодня, чтобы вновь стать злободневным завтра. Есть темы вечно злободневные: любовь и счастье, добро и зло, справедливость и несправедливость. Будучи примешаны к «незлободневным» темам, они придают последним значимость и новую злободневность.

Коммунизм одна из самых много обещающих, но и самых вредоносных утопий прошлого. Вопрос не в том, насколько ещё актуальны экономические и политические рецепты Маркса, – они никогда не были актуальны ввиду своей утопичности. Говорить об актуальности таких понятий, как «диктатура пролетариата», или призывать пролетариев всех стран «соединяться» не решится сегодня ни один историк или политик и даже ни один марксист – из числа ещё оставшихся. Но и это число непрестанно уменьшается и стремится к нулю. Недалёк уже день, когда в мире не останется ни одного марксиста, а смысл этого понятия будет ясен только историкам.

Маркс не был рядовым утопистом. В ряду других утопистов он смотрится как крупная фигура, поскольку основывает свою утопию на трёх толстых томах экономических анализов. Но судьба марксизма была предрешена изначально. Немалую пользу для анализа общественных и экономических отношений можно извлечь и сегодня из «Капитала» и других трудов Маркса и Энгельса, но в целом оба придуманной ими новой утопией принесли человечеству несопоставимо больше вреда, чем пользы. Сам собою возникает вопрос: как случилось, что эта утопия могла получить реальный шанс на воплощение, и возможно ли предотвратить подобные катастрофы в будущем? Но более глубокой будет иная постановка вопроса: нужно ли предотвращать общественные катастрофы подобного рода, не извлекает ли человечество из катастроф и поражений большую пользу для себя, чем из побед и удач? В этом смысле марксизм неустаревающее учение, а Маркс продолжает оставаться одним из учителей человечества – на примере русской революции и русского коммунизма будущие поколения будут учиться, как не поддаваться на обещания и посулы утопистов. Никто не сделал так много для разоблачения вреда марксистской утопии, как её основоположники. Маркс и Энгельс предложили утопический теоретический проект, а Ленин поддержал его практически и способствовал его воплощению. Искать решения для проблем сегодняшнего дня и не задаваться вопросом, как происходили поиски таких решений в прошлом, значит заведомо обрекать поиск на безрезультатность. Поэтому марксизм как исторический феномен, требующий понимания и объяснения, не утратит своей актуальности и в будущем.

Из двух величайших революций, Французской и Русской революции 1917 года, русская, неудавшаяся, гораздо более значима. Она значима как раз тем, что потерпела поражение. Вместе с ней потерпела фиаско величайшая невоплощаемая идея, которой когда-либо грезило человечество, – идея устроения всеобщего рая на земле. Одно дело – поиск счастья конкретным человеком, и другое – счастье всех и поиски путей к нему. Конкретный человек занят поисками своего личного счастья – уже этот поиск труден и лишь временами успешен. Но несопоставим по сложности поиск путей к всеобщему счастью. Вот сделаем усилие, которое для этого требуется, все вместе напряжёмся – и станем счастливы навсегда. Эта утопия нелепа и невыполнима. Но скольким выдающимся умам она казалась выполнимой! Тем, кто опроверг её, принеся себя в жертву, – а это, прежде всего, русские революционеры, – человечество должно быть вечно благодарно, как должен быть благодарен человек, поражённый психическим заболеванием, врачу, излечившему его. Но психическим заболеванием в данном случае страдали прежде всего как раз революционеры. Их излечила история – лучший врач при такой болезни.

Есть мечты сбывающиеся и несбыточные. К последним принадлежат две главные мечты человечества – о рае на земле и рае на небе. Первый – изобретение утопистов, второй – изобретение христианства. Неужто рай на земле – необходимость для человека? Может быть, можно ограничиться чем-то меньшим? Этот вопрос ещё раз был поднят событиями русской Октябрьской революции, и в последующие семьдесят лет на него был дан убедительный ответ. Заплатить гигантскую цену только за то, чтобы получить ответ на один-единственный вопрос! Но ответ этот стоил такой цены. Весь смысл русской революции и русского коммунизма можно видеть в том, что на вопрос, не дававший покоя лучшим мыслителям от начала времён, наконец-то дан последний, обоснованный и убедительный ответ. Тут России выпала особая честь – поставить точку в утопических исканиях человечества. Если за тысячи лет не найдено, значит, и не может быть найдено на этом пути. Этот вывод вытекает с необходимостью из провального и трагического опыта русской революции. Разве сравнимы по своей значимости результаты обеих революций – французской и русской? Французская революция имела результат практический, русская – результат духовный, метафизический. Она дала ответ на один из важнейших для человечества вопросов: возможно ли всеобщее счастье? Эксперимент был неудачен? Эксперимент был абсолютно удачен, он завершил тысячелетний бессмысленный поиск земного рая.

Сами русские – и вовлечённые в эксперимент народы – без особого сожаления восприняли крушение коммунизма, не поняв даже как следует, что произошло. Великое является порой неприметно. Масштабы совершившегося – то, что потерпела крушение величайшая утопическая идея и величайшая мечта человечества, – были осознаны лишь немногими. Но крушение идеи ещё не завершилось. Идея продолжает изживать себя, это процесс длительный, и он тоже будет сопряжён с жертвами. Будем готовы. Из своих бед отдельный человек учится большему, чем из своего счастья. Так же и с человечеством. Человечество и дальше будет учиться на опыте России, теперь уже на её опыте выхода из коммунизма, взирая на происходящее с безопасного расстояния.

Если ответ действительно получен, то всё случившееся имело смысл даже при высокой цене за него. И если бы была возможность всё предотвратить – и коммунистическую революцию, и «коммунистическое строительство», – может быть, не стоило бы ничего предотвращать? Но если ответ получен, и это не понято, тогда всё было напрасно. Тогда следующая задача для разума – и тут востребована опять же мысль философов – выяснить причины случившегося.

* * *

Главным вопросом при попытке разобраться в причинах крушения коммунистического эксперимента должен быть вопрос, до каких реальных пределов возможно общечеловеческое счастье. Что такое счастье, неопределимо. В центре внимания каждого всегда стоит его личное счастье, и лишь для очень небольшой группы людей – обозначим их собирательным именем «философы» – вопрос о всеобщем счастье представлялся более важным, чем вопрос о личном счастье. Более того, своё личное счастье большинство из них видели в том, чтобы указать человечеству пути к всеобщему счастью. Но пути по-прежнему не указаны, и для беспристрастного наблюдателя ясно, что они не будут указаны никогда. Так стоит ли продолжать поиск?

Отдельному человеку гораздо важнее его личное счастье, чем счастье всего человечества, необходимость которого для него не так очевидна, как необходимость личного счастья. Но и попытки дать удовлетворительное определение понятию личное счастье, предпринимаемые в течение веков, не были успешны. Тут также возникает вопрос: стоит ли продолжать поиск? Несомненно, стоит, но не с целью найти ответ на этот вопрос, давно уже ставший одним из «проклятых вопросов» для философии, сколько с целью найти ответ на вопрос, почему ответ на этот вопрос до сих пор не найден. Он не был найден не потому, что для каждого счастье состоит в чём-то другом, чем для его ближнего. Скорее, дело обстоит наоборот: в главном счастье состоит для всех в том же самом. Мы тут словно имеем дело с заколдованным понятием, смысл которого важен для всех, но неизменно ускользает, когда к нему пытаются приблизиться. На одинаковый для всех вопрос – что такое счастье? – оказывается невозможным одинаковый для всех ответ. Казалось бы, вопросы определения понятий должны отступить на задний план перед практическими вопросами, требующими решения. Но практические вопросы неразрешимы до того, как они ясно сформулированы. Если ясное представление о цели невозможно, бессмысленно ставить вопрос о путях к ней. Это как спрашивать человека, не имеющего представления о времени, который час.

Сколько уже было желающих привести человечество к вожделенной цели его земных стремлений – к продолжительному, непрекращающемуся счастью! Возникали стихийно или складывались под влиянием религий и идеологий массовые движения искателей общечеловеческого счастья, оставившие отчётливый след в истории. Но только след, а цель ни в одном случае не была достигнута. Всякий раз цель удалялась по мере приближения к ней, подобно линии горизонта, либо оборачивалась своей противоположной стороной. К разочарованию всех, она внезапно обнаруживала свои отрицательные качества, переставала быть желанной и становилась ненавистной.

На вождей и идеологов таких движений ложится ответственность не только и не столько даже за практические результаты, сколько за то, что ни в одном случае не были с достаточной чёткостью определены цели движения. Из крупнейших движений такого рода можно выделить экспансию христианства в мировом (почти) масштабе и экспансию коммунизма в мировом (почти) масштабе. Обе эти религии (вера в коммунизм в большинстве аспектов совпадает с религиозной верой) и исключают, и дополняют одна другую, составляя в определённом смысле единое целое: коммунизм обещает всеобщее счастье на земле, христианство обещает счастье на небе – но только для христиан, и только для лучших из них. Центральная идея коммунистической веры: «Всем должно быть хорошо – и обязательно будет хорошо – на земле»; центральная идея христианской веры: «Только хорошим христианам будет хорошо, и только на небе; зато им будет хорошо вечно».

Замечателен в этом процессе поиска всеми своего счастья такой момент: даже осознавая, что он никогда не узнает с достоверностью, в чём для него состоит счастье, человек не готов ни на миг прервать этот поиск. «Не нахожу и никогда не найду. Стало быть, поиск бессмыслен. Нужно прекратить его и не искать того, о чём никто не имеет представления». Несмотря на такой вывод, который для каждого неизбежно напрашивается когда-то, ни один человек не готов последовать ему. Тут человек подобен мухе, которая бьётся о стекло, не в силах вылететь наружу. Её привлекает свет по ту сторону окна. И как ни прочна преграда, муха не оставит попыток преодолеть её, пока у неё на это хватает сил.

Оборотной стороной этого фанатичного поиска всеобщего и индивидуального счастья является то, что человек непрестанно сталкивается на этом пути с несчастьями и бедами, о возможности которых он никогда прежде не подозревал. Но и это не останавливает его: упав, он тут же поднимается и возобновляет поиск – по-прежнему бессмысленный и бесперспективный. Путеводной звездой и побуждающим мотивом при этом является для него вовсе не страстное желание счастья – невозможно страстно желать того, о чём не имеешь ясного представления, – но слово, понятие «счастье», которое каким-то образом сложилось в его голове и подчинило себе все устремления его души и духа. Понятие «счастье» хотя и неопределимо в конкретных терминах, определимо в общих терминах – как нечто самое ценное и самое прекрасное, что возможно для человека. И как не стремиться к самому ценному и самому прекрасному, даже если трудно увязать с этим понятием конкретное представление?

Тут для философа на первое место в качестве предмета, требующего объяснения, должен выступить сам этот процесс извечного поиска счастья отдельным человеком и всем человечеством. Уж если невозможно достижение прочного, непоколебимого никакими обстоятельствами счастья в том и в другом случае, то, может быть, возможно хотя бы понять, почему это невозможно, и это позволит переосмыслить и перестроить поиск, заменив цели на менее утопичные? В таком случае, может быть, окажутся достижимыми цели меньшие, но тем не менее представляющие ценность для каждого. И пусть такое счастье будет спорадическим, состоящим из отдельных счастливых моментов; оттого, что благо повторяется, оно не перестаёт быть благом. К чему стремиться человеку, к счастью или к благу, если счастье недостижимо для него в силу своей перманентной удаленности от него, которая нисколько не уменьшается со временем, а благо лежит прямо перед ним – достаточно протянуть руку, чтобы взять его? Но что такое благо так же неопределимо, как и то, что такое счастье. Для каждого очевидно, что такое приятное и приятные моменты в жизни. Но отождествимо ли приятное с благом? Тут наркоманы многое могут рассказать нам о приятных моментах в своей жизни, которых лучше не знать никому и никогда.

Автор не предполагает анализировать исторически складывавшиеся концепции и представления о счастье. В этом случае его исследование было бы историческим, даже если бы к нему примешивались оценки и оценочные суждения. Автор исходит из того, что новое время, в которое мы живём и которое стремительно изменяется у всех на глазах, требует новых определений понятия счастья и нового отношения к этому понятию.

Строительство всеобщего прочного счастья – это как строительство крепости, где каждый камень должен быть хорошо прилажен к другим, чтобы они все вместе надёжно обеспечивали прочность стен. Когда-то, под воздействием ли времени или под воздействием событий, стены всё равно рухнут. Но это не повод не возводить их. Можно провести параллель между возведением такой крепости и формированием нового, не одинакового для всех, но многообразного и многогранного представления о счастье, отвечающего духу и реалиям времени. Каким будет это представление, загадывать рано. Но одно несомненно: оно будет враждебно христианству и коммунизму. Словно каким-то злым духом на пути человечества были установлены эти две ловушки – христианство и коммунизм, обе манящие обещанием счастья. Человечество оба раза поддалось искушению и поочередно оказывалось в обеих. Но человек не в силах победить в себе иррациональное стремление обрести то, что необретаемо, что присутствует в его духе как цель и намерение, для которых невозможно воплощение.

Возьмём ли мы представления Платона, первого философа-утописта, или представления любого из последующих философов, всякий раз обнаруживается то же самое: ни одному из мыслителей, включая самых выдающихся, не удалось сформулировать дефиницию счастья, приемлемую для всех. Но так ли уж важно иметь дефиницию счастья, чтобы чувствовать себя счастливым? Разве не счастлива кошка, поймавшая мышь, и разве ей нужно для восприятия своего счастья обладать дефиницией счастья? Для счастливого человека всегда верна такая дефиниция: «Счастье – это то душевное состояние, которое я в настоящий момент испытываю».

Такие общие определения, как «счастье в здоровье и материальном и душевном благополучии» или «счастье в том, чтобы чувствовать себя счастливым» при ближайшем рассмотрении неизменно обнаруживают свою несостоятельность. Возникают дополнительные вопросы, на которые ответы невозможны. Одно дело быть здоровым для человека, который всегда был здоров, и другое – для человека, который хронически болен. Ничего больной не желает для себя так, как выздоровления, но это желание неизвестно здоровому. Не случайно кем-то было сказано: счастье как здоровье – если его не замечаешь, значит, оно есть. Слепой всю жизнь мечтает стать зрячим и сожалеет, что для него это невозможно; но зрячий отнюдь не радуется всю жизнь тому, что он зрячий, он не замечает тех преимуществ, которые ему даёт зрение, и не воспринимает ежеминутно свою способность видеть как величайшее благо. Он воспримет её как величайшее благо, если утратит её. Тут оправданна пословица, точно передающая состояние владеющего и не владеющего каким-то благом: «что имеем – не храним; потерявши – плачем».

Человеку, как это ни парадоксально, остаётся полюбить зло за то, что оно является условием возможности блага. Голод – непременное условие возможности удовольствия от его удовлетворения; боль – условие возможности радости от отсутствия боли. Каждому остаётся смириться перед своим бессилием обрести долговременное счастье и полюбить свои несчастья как условие возможности счастливых моментов в жизни. Всё же, осознавая это, человек скорее согласится на полное отсутствие счастья в своей жизни, чем на присутствие несчастий, какие бы счастливые моменты ни были с ними связаны. Или захочет кто-то познать радость прозрения, если такая радость возможна только ценой долговременной утраты зрения?

Все хотят быть счастливыми, но не готовы платить за счастье высокую цену. Но никто ещё не отменил извечный закон природы для всего живого: чем глубже страдание, тем прекраснее момент его прекращения. Но если определить счастье как прекращение страдания, таким определением будут оправданы все несчастья и беды человека. Человек должен желать себе в таком случае страданий ради возможности их прекращения. Но это верно, скажут нам, только для счастья, переживаемого интенсивно. Но есть и тихое, спокойное счастье, например – счастье наслаждения вечерней зарёй или лёгкими порывами ветерка. Но представим себе вечернюю зарю, длящуюся вечно, или порывы ветерка, никогда не прекращающиеся. То и другое не будет восприниматься чувствами. Чем миг счастья ощутимее, тем выше цена за него. Никогда не удастся человеку обмануть свою природу и быть счастливым, не платя за своё счастье высокую цену.

И ещё один важный момент нужно учитывать в желании счастья: есть запреты на счастье, действительные для всех народов и во все времена, – на такое счастье, которое даётся ценой несчастья других. Такие запреты – препятствия на пути к счастью, которые морально оправданны и неустранимы. Путь к счастью всегда тернист, тернии – едва ли не главное на нём. Устранив их, человек устранил бы и самый путь. Хитрость «достичь наибольшего возможного счастья наименьшей ценой» тут не сработает. Но если невозможно состояние продолжительного счастья для всех, как вообще возможно счастье для всех? Правильный ответ уже давно дан в пословице «каждый кузнец своего счастья». Только в той мере, в какой быть счастливым может каждый, может быть счастливо всё человечество. Как я телесно и духовно частица человечества, так моё счастье частица всеобщего счастья. Счастье всех достижимо через счастье одного, а не счастье каждого достижимо через счастье всех. Путь к всеобщему счастью лежит через счастье личное, «эгоистическое». Счастье каждого – это кирпичик в великом здании всеобщего счастья: изъяв один кирпич, мы повредим всё здание.

* * *

Говоря упрощённо, есть два вида читателя: одни любят глубокое, другие развлекательное. Нередко оба эти вида совмещены в одном лице. Предлагаемые «Беседы» не выдержаны в академическом тоне, но и не являются собранием анекдотов. Поэтому автору трудно будет угодить обоим видам читателя. Что-то из того, что будет сказано, придётся не всем по душе, тем более что будут названы имена, одними читателями почитаемые, для других одиозные. Автор не может быть одновременно на стороне тех и других читателей, необходимым следствием чего будет несогласие с автором одних читателей и согласие других. Выхода из этой дилеммы нет. Для академического подхода зачастую важно не кто, а что, то есть явление. Но для подхода житейского – а он востребован в данном случае не меньше, чем академический, – важны конкретность изложения и детали, и тут без называния имён не обойтись. Но даже если бы это было возможно, автор предпочёл бы избрать неполиткорректный способ изложения, то есть с называнием имён, и в этом он не видит ущемления интересов читателя. Пусть автору послужит оправданием то обстоятельство, что речь в таких случаях идёт о тех, кто десятилетия стоял у рычагов идеологического пресса, успешно раздавившего в России не только свободную мысль, но всякую мысль вообще. Некоторые из нижеследующих текстов в разное время были опубликованы в философском журнале-альманахе «Парадигма». Бóльшая часть текстов предлагается вниманию читателя впервые.

Информация об авторе: см. статью Людмилы Климович «По ту сторону советской власти» в журнале «Неприкосновенный запас» (2009, № 5) по ссылке:

https://magazines.gorky.media/nz/2009/5/po-tustoronu-sovetskoj-vlasti-k-istorii-narodno-trudovogo-soyuza.html