Читать книгу Симулятор совести - Вячеслав Владимирович Камедин - Страница 10

Мы встали и вышли из комнаты психологической разгрузки. Вдоль стерильного, но мрачного коридора шли молча. Минуя запертые железные двери, я чувствовал тревогу в груди. Всё сказанное моим проводником пока ещё не могло уложиться в рамки рассудка; чтобы усвоить, осмыслить услышанное, требовалось время, настолько это было необычно для меня, что казалось нелепостью. Фантазия рисовала гротеск из обрывков гравюр романской эпохи о том, как хирургически осуществляют пересадку личности из одного тела в другое, как вживляют некий модуль в мозг преступника, призванный перепрограммировать его серое вещество, делая этого человека приемлемым для общества. Жуткие образы проплывали перед моим умственным взором. Но я не знал тогда, что действительность окажется куда более ужасающей и омерзительной. И всё же, вместе с тем, чувствовал, что мне выпала честь присутствовать при важном историческом событии, преддверии научного открытия, которое может ознаменовать новую эпоху. Кстати говоря, это слова были сказаны Павловым, когда мы вышли из комнаты, где недавно беседовали. И эти слова подействовали на меня столь гипнотически, что я начал ощущать, будто стою на пороге революционного шага в науке. И ещё. Крик, услышанный в тот день, когда меня привезли сюда. После объяснений Павлова, которые хотя и не полностью, но всё же прояснили суть вещей, творившихся здесь, этот крик стал ещё ужаснее, он точно говорил, каким образом получается раскаяние. Я шел и думал, что не хочу присутствовать при всём этом, выдержу ли я такое присутствие? Тем временем мы подошли к той самой двери, откуда и доносился тогда отчаянный вопль. Я был в этом уверен, несмотря на то, что все двери одинаковы и отличаются лишь надписями над железными косяками. Что-то говорило внутри меня в защиту этой догадки, и было стойкое предчувствие, что суждено мне за этой дверью лицом к лицу встретиться со своими скрытыми страхами, с тем, чего я, быть может, подсознательно стыдился, то, в чём не хотел признаться даже себе. Никогда раньше до этого момента не задумывался о таких пространных вещах, мне до всего этого не было дела. И вот сейчас как-то пасовал перед тем, что могло бы открыться. Что находится в моем «бессознательном»? Впрочем, ведь я наблюдатель, а не пациент, и к чему опасения, я здесь не для того, чтобы копались в моих мозгах, и не для того, чтобы обнажать свою внутреннюю сущность.

– Не правда ли, – сказал, задумчиво уставившись на выкрашенную серой краской дверь, Павлов, – здесь бы подошли слова, изреченные Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий»?

От этих слов повеяло холодом, я зябко поёжился; он же засмеялся и поспешил добавить: – Конечно же, это – шутка. Здесь мы, напротив, дарим надежду, надежду обществу на исцеление его отдельных представителей.

Он набрал код на клавиатуре электронного замка, и запорное устройство с громким щелчком, гулким эхом прокатившимся по всему коридору, освободило вход, ведущий в самое логово ЭСИЛа. Действительно, приведенный Павловым афоризм из «Божественной комедии» был как нельзя кстати. За дверью – лестница, круто уходящая куда-то вниз. Ступеньки были узки, и приходилось держаться за стены, чтобы не упасть. Если бы из глубины доносился могильный холод с запахом серы, картина сошествия в преисподнюю была бы полной. На удивление, было тихо: ни воплей, ни стонов, как бы ни напрягался, я не расслышал. У подножия лестницы нас ждал еще один коридор, но более короткий, чем наверху. В конце этого коридора была ещё одна дверь, но и налево от лестницы имелся вход в какое-то помещение. Павлов вошел в него, и я проследовал за ним. Помещение оказалось конференц-залом. Длинный овальный стол тянулся к противоположной стене из множества мониторов, выводящих, как я понял, «картинку» с камер слежения. Черно-белое беззвучное мерцание из-за дальности расстояния представлялось моему взору как сгусток белесых пятен. В дутых кожаных креслах по обе стороны стола сидела группа людей, одетых, как и мы с Павловым, в спецодежду врачей. Один только мужчина выделялся своим обличием. На нём была черная ряса и позолоченный крест. Он сидел поодаль от остальных и задумчиво глядел в одну точку, поставив локти на стол и сложив ладони одна на другую. Среди врачей (давайте будем называть так, ведь деятельности их связана с этой профессией) были четверо мужчин и три женщины, одна из которых была мне знакома. Это азиатка, делавшая мне тантрический массаж после бани. Ясное дело, я попытался скрыть своё удивление, насколько смог, но по выражению её лица понял, насколько тщетны эти попытки. Женщина улыбнулась, когда я остановил на ней взгляд.

– Вижу, вы уже знакомы с доктором Алимжановой, – произнес Павлов, будто был не в курсе той процедуры.

– Не совсем, – признался я.

– Тогда позвольтепредставить. Шинар Алимжанова, наш сотрудник, представитель института восточной медицины. (Я пожал тёплую маленькую руку женщины). Вас же здесь хорошо знают, так что представлять нет смысла.

– Знают? – удивился я.

– Да, – подтвердила Алимжанова, – мы не делаем секрета из того, что все изучили ваше досье.

– Досье? – воскликнул я. – Разве на меня есть досье? И в каких же архивах оно находится? Не удивлюсь, что в архивах ФСБ.

Вместо ответа встретил лишь очередную приветливую улыбку. Павлов же представил мне остальных членов команды – так он назвал участников эксперимента; я не стану перечислять сейчас всех, утруждая свою память воспроизведением фамилий и регалий этой ученой братии, упомяну только ещё одного человека, того священника, державшегося особняком:

– Отец Иона, также, как и вы, является наблюдателем от Православной церкви. Вы, быть может, подумали, почему именно представитель этой конфессии, – прочитал вопрос в моих глазах Павлов. – Отец Иона является полномочным представителем Межконфессионального союза.

– Союза Мировых Религий, – поправил Павлова отец Иона. Мы пожали друг другу руки, и он спросил: – А вы, как я понимаю, представитель прессы?

– В некотором роде, – оглядевшись, усмехнулся я.

– Поясните, – голос монаха так не соответствовал тому стереотипному образу служителя культа, у которого, по сложившемуся в обществе мнению, должен быть поставленный бас с четким размеренным ритмом и умело выдержанными паузами. Напротив, он говорил тихо, без аллитераций, если пользоваться музыкальной терминологией. Однако ж, что подтвердилось нашими с ним дальнейшими беседами, речь его была быстра, и у него всегда находилось необходимое слово, точно воспроизводящее то, что намерен был сказать. Впрочем, такая подкованность наблюдается у каждого священнослужителя: профессия обязывает. Я посмотрел на Павлова, надеясь, что тот поможет мне в пояснении моего же ответа; злость моя по отношению к привлечению моей персоны к эксперименту, вернее сказать, к тому, каким беспардонным образом было это осуществлено, в глубине ещё клокотала. Кому, как не Павлову, нужно было бы давать объяснения такого рода. Но он остался непроницаем и проигнорировал мою мимическую жестикуляцию. Не хотелось вдаваться в пространные объяснения по поводу принудительного привоза, и я ограничился короткой репликой:

– Я здесь неофициально представляю СМИ.

– То есть? – настаивал священник.

– Ну, я изъявил желание поучаствовать во всём этом как частное лицо, – попытался увильнуть от ответа я.

– Но позвольте, – задумчиво протянул священнослужитель, – это ведь закрытый эксперимент. Я полагал, что до определенного времени, до определенных результатов ни одна информация не должна покидать стены этого заведения.

– Так оно и есть, отец Иона, – решил всё-таки вмешаться Павлов. – Инициатива пригласить этого уважаемого гражданина, – он указал рукой на меня, – полностью исходила от нас. Были соблюдены все меры предосторожности, так что у вас нет причины для беспокойства. Гриф «совершенно секретно», ярлычком прикрепленный над нашим предприятием, имеет полное соответствие с содержанием нашего исследовательского центра.

– О, я не беспокоюсь, – сказал отец Иона, – ваша совершенная секретность должна беспокоить только вас. По моему глубокому убеждению, «секретное» – значит, «тайное», а тайное, как вы сами знаете, всегда греховно.

– Поспешу успокоить вас, батюшка, – сказал, улыбаясь, Павлов, – совершение греховных поступков – не наш приоритет, мы призваны избавить человека от греха.

– А не сильно ли сказано? – заметил священник. – Ни берёте ли вы на себя право, которое дано только Богу, отпускать грехи? Даже не священнослужителю, а только Богу. Не становитесь на неровный путь индульгенции, на котором до сих пор стоит католическая церковь. Даст Бог, и она со временем полностью откажется от этого заблуждения.

– Батюшка… – хотел было оправдаться Павлов.

– Я бы попросил вас придерживаться более официальной формы обращения к моей персоне, мы ведь не в деревенской церквушке.

– Простите, отец Иона.

– Или же, – добавил отец Иона, – так как наша с вами дальнейшая деятельность не будет относиться к духовной, давайте удовлетворимся мирским моим именем: Григорий Алексеевич.

– Так вот, Григорий Алексеевич, – сказал Павлов, – прошу покорнейше ещё раз простить, но вы меня не так поняли. Мы вовсе не собираемся раздавать индульгенции направо и налево, мы хотим только помочь человеку осознать свой грех и раскаяться.

– Своей электроникой? – усмехнулся отец Иона.

– А почему бы и нет?

– Раскаяние – величайшее таинство, во спасение своей бессмертной души человек сам должен прийти к нему. Принуждать к раскаянию никто не в силах и не вправе, даже Господь. Это единственное право выбора, которое не должен нарушать никто.

– Мы и не стремимся нарушить право выбора, завещанное свыше, мы лишь помогаем осуществить правильный выбор.

– Посмотрим-посмотрим, – саркастически изрёк Григорий Алексеевич. – Слишком скудна была информация, чтобы я смог составить о вашем предприятии целостное представление и сделать соответствующие выводы.

Я присутствовал при этом диалоге науки и религии молча, стараясь не мешать. Всегда интересен спор, когда обе стороны отстаивают одно и тоже, лишь не сходясь в методологии достижения конечного результата.

– Мне бы хотелось поставить вас в известность, – сказал мне Павлов, – что отец Иона так же, как и вы, прибыл вчера и также не введен в курс дела. Поэтому наш спор может показаться беспредметным, – он взглянул на священника, тот снисходительно поклонился в ответ.

– Вчера? – переспросил я. – И также в наручниках?

– В наручниках? – озадачено оглянулся отец Иона. – Почему – в наручниках?

– Нет? – сказал я. – Странно? А некоторых сюда доставляют в наручниках.

– Вы, наверное, имеете ввиду подопытных? – предположил Григорий Алексеевич.

– Да-да, – зачастил Павлов, бросив на меня взор, как на провинившегося подростка, – именно их и имели ввиду, – и чтобы я не развивал тему о «браслетах», добавил: – Давайте, дабы ознакомить вас в полной мере, чем же мы здесь занимаемся, встанем, и мы с нашими сотрудниками проведем экскурсию, согласны?

Мы все встали и вышли из конференц-зала. Видя, что Алимжанова замыкает группу, я приостановился и, поравнявшись с ней, тихо произнёс:

– Шинар, можно вас на минутку?

– Конечно, – сказал она.