Читать книгу Запретный край. Перевод Ольги Гришиной - Ян Якоб Слауэрхоф - Страница 16

Была ночь заседания Сената, во время которого Педру Велью предстояло получить должность. Кампуш в своем опустелом доме готовился к неприятному событию. Ему пришлось одеваться при скудном свете свечей.

Флот Малакки так и не прибыл, так что лампового масла по-прежнему не было. Неужели видение Пилар всё-таки было отражением действительности? Дом прокуратора освещался лучше, нежели какой-либо; многие зажигали не более одной свечи, но он не имел права проявлять расточительность. На душе у него было еще темнее. От дочери ни слуху ни духу, Лоу Ят и его дети всё еще живы; когда он спрашивал о них у Ронкилью, тот с хитрецой ухмылялся и отвечал расплывчато. Сам он предпринял еще некоторые попытки разыскать в прошлом Велью хоть какое-нибудь позорное пятно или темное дело, но тот был либо в самом деле беспорочен, либо чересчур ловок, и не было найдено ничего, что могло бы помешать его назначению сенатором. Сегодня вечером выяснится, окажется ли суеверие Велью фатальным для него. Если нет, то он, Кампуш, потерпит второе тяжкое поражение.

Кампуш уставился в окно заднего фасада: темный Макао лепился ступенями к холмам. Почему не пробурили нефтяные скважины на Илья-Верди? По крайней мере было бы освещение. В такой темноте ночное нападение пиратов или испанцев может оказаться роковым. Кампушу вновь припомнились призывы Фарриа в Сенате: укрепляться и колонизировать Илья-Верди. Но Кампуш всегда рассматривал подобные речи Фарриа как своенравные идеи патриархального старца, полагавшего осуществимым организацию колоний, как это описано в Библии.

Теперь, в темноте, он увидел, что и тут прав был Фарриа, остров был пустынен и небезопасен. Город по-прежнему страдал от недостатка пищи, в порту на перешейке полуострова приходилось торговаться с китайцами из далекого Пак Ланга, приезжавшими и уезжавшими, как вздумается или когда прикажет кантонский губернатор. Флот из Малакки всё не шел, и посему Макао периодически испытывал затемнения, по вечерам горело всё меньше огней; Гуя, которая должна была указывать путь флоту29, держалась дольше всех, но когда и этот огонь уже нельзя будет зажечь, придется разводить большие костры у входа в залив. Настолько плохо дела еще не обстояли, но все уже ложились спать раньше: ночная жизнь стала невозможной, читать было нельзя, а беседы в темноте слишком угнетали дух. В постель ложились рано; через несколько месяцев рождаемость вновь возрастет, – единственная польза. Было десять часов вечера. По улицам ходил герольд с барабаном и колеблющимся факелом.

«Сенатор Макао оповещает население, что освещение дозволяется лишь у больных и умирающих, и что всякому, кто имеет запасы лампового масла, надлежит сдать его в распоряжение службы освещения. Утаивший будет подвергнут штрафу и закован в колодки».

Темные рамы ухмылялись в ответ на это воззвание, которого никто не слышал. Затем стало вновь тихо и темно, лишь брезжил сверху свет Гуи, медлительные волны накатывались на парапет Праи. Ветер развевал штандарт на здании Сената; полотнище время от времени хлопало. Площадь оставалась пустой до полуночи. Затем на ней появились фигуры в длинных мантиях; войдя в боковые ворота, они спустились по лестнице и собрались в подвальном помещении, где горело несколько ламп. Трепещущий свет приводил в движение черты мертвеца, лежавшего в центре на носилках, с еще не закрытыми глазами; тело было покрыто флагом, в согнутой на груди правой руке был зажат жезл. В головах и ногах стояли двое в одинаковых одеяниях. Один за другим подходившие образовали круг из двадцати четырех человек. Стоявший в головах взял слово; он казался гораздо старше того, прощание с которым было целью сего ночного собрания. Он вытянул руку над мертвым телом; тень от его бороды также пересекла труп и задвигалась в такт его словам.

– И вот ты мертв, Перейру, последний из пионеров, без чьего прихода этот город на краю дознанного мира, вдали от нашей родины, не существовал бы; город, заложенный тобою на руинах прежнего и на могилах твоей семьи. Словно крепчайший столп, на котором зиждется наше существование, сломан, или покосился, и мы ощущаем, как колеблется под ним почва. Пусть же каждый из нас напряжет все свои силы, пусть каждый из нас молится о том, чтобы часть твоей силы передалась ему.

Он отступил в сторону. Один за другим сенаторы проходили мимо тела, возлагали руку на сердце Перейру и произносили краткую молитву. Затем старейший, Гимареш, закрыл глаза своему другу и продолжил:

– Мы все знаем, что тот, кто займет место усопшего, не обладает ни одним из его качеств, но таким же могуществом, благодаря качествам диаметрально противоположным. Мы знаем, что последователь не отличается ни рыцарскими достоинствами, ни выдающимся происхождением. Но пусть каждый задумается о том, что в интересах нашего общего дела нужно обходиться с ним, новоизбранным, как с одним из нас. Омбудсмен30, введите нового сенатора.

Омбудсмен вышел за дверь и вернулся с низеньким толстяком, на голову которого был наброшен платок. Он сначала обвел его вокруг мертвеца, затем отступил и кратко сказал: «Примите жезл из рук вашего предшественника».

Велью, оставленный в изножье, стоял в раздумье, словно хотел в тишине почувствовать, в какой стороне искать, потом шагнул вперед, внезапно выбросил руку в нужном направлении и высвободил жезл из рук мертвеца. По ряду прошло удивленное одобрительное шушуканье. Гимареш вновь произнес краткую речь, вновь указал на различие между покойным, который был великим воином, и его воспреемником, который был великим купцом, что могло послужить символом меняющихся времен. Теперь он воззвал Велью употребить свое могущественное влияние на пользу корпорации, частью которой он отныне являлся. Велью отвечал холодно и сдержанно. Тогда Гимареш подал знак обмудсмену, тот открыл люк в стене – в нише стоял наготове бокал красного вина из корабельных запасов «Святой Девы», который полагалось осушать каждому новоиспеченному сенатору. Велью, приблизившись, сделал глоток, но смертельная бледность охватила его, он пошатнулся и упал бы, если бы магистрат и сенатор не поддержали его и не усадили на стул.

Ему подали стакан воды. Он выпил, но тут же его стошнило и он, казалось, вновь лишился чувств. Все окружили его. Прошло немало времени, прежде чем он вновь обрел дар речи.

– Вскоре мое тело будет лежать там, и мой воспреемник примет жезл из моей окоченевшей руки. Назначьте его как можно скорее. Мои дни сочтены. Мне было предсказано: когда вино, которое ты считал сладчайшим, покажется тебе уксусом, это будет означать, что ангел смерти стоит за твоею дверью. И это вино было горше желчи.

Кампуш отвечал:

– Мы надеемся, что вино по роковому стечению обстоятельств испортилось. Возможно, в бутыль проникла морская вода. Посыльный в темноте не разглядел, что вино замутилось, но если вы желаете подготовиться к смерти, поклянитесь сейчас же сделать для колонии столько, сколько в ваших силах. Мы знаем, что вы владеете огромным состоянием, и у вас нет детей, кроме приемной дочери; составьте сегодня же завещание, укажите ее долю и передайте остальное колонии.

Велью вернулся в чувство и уставился на него. Наконец, он заговорил:

– Я вижу, что вы равнодушно и даже враждебно настроены по отношению к человеку, которым я являюсь. Вы не получите моих денег. Они недоступны для вашей алчности. Но завещание я составлю. Пишите, – продолжал он, обращаясь к омбудсмену: «Состояние Велью отойдет к Макао в день, когда он освободится от владычества Поругалии и сделается частью Китайской империи».

– Вы осознаете, Велью, что выносите себе смертный приговор? Если вы не умрете своею смертью, мы расстреляем вас как бунтовщика.

– Мне всё равно. Вы называете меня бунтовщиком? Разве я не выражаю этими словами последнюю волю лежащего предо мною, того, кто первым высадился на эту землю – Фарриа?

Кампуш приказал ему молчать; некоторые порывались наброситься на него; с трудом был восстановлен порядок, и приступили к обсуждению следующих решений: – удовлетворить просьбу иезуитов о лишении доминиканцев права на поселение и обращение; возвести в закон предложение пяти сенаторов объявить недействительными дотации и наследства, сделанные в пользу духовного ордена, и использовать эти суммы для пользы и на укрепление самой колонии.

Встал Педру Велью:

– Господа, я не принимаю участия в вашей работе. В случае моей смерти достояние мое не попадет ни в ваши руки, ни в руки алчной церкви. Если же я останусь жив, вы заметите, с кем имели дело.

Он покинул подвал сената. Снаружи было промозгло и холодно, в улицах висел густой туман, и Велью словно бы уже ощущал на своем лице влажные смертные пелены.

На следующий день Велью предпринял подготовку к отъезду из Макао. Он нанял большую джонку и велел погрузить в нее всё свое имущество; он не делал тайны из того, что собирался переезжать в Кантон, чего не дозволялось ни одному другому иноземцу. Он не мог бы построить дом внутри укрепления, но поселился бы на одном из островов Жемчужной реки.

Население направило петицию Сенату с просьбой убедить Велью остаться. Люди опасались, что торговля перетечет в другое место, если другие последуют его примеру. Многие сенаторы, хотя он и был им ненавистен, предпочитали иметь его среди них, нежели в соседях. Но от Сената после минувшей ночи такая просьба всё же исходить не могла.

Тогда старейшины сами отправились к Велью. Он принял их, угостил добрым вином, которое сперва самолично с многозначительностью пригубил, доброжелательно выслушал их и ответил, что, возможно, еще вернется и что пока не решено, останется ли он в Кантоне, возможно, отправится дальше на север. Но, может быть, он вообще вскоре умрет!

Он отбывал на следующее утро, большая джонка была причалена у насыпи. Когда забрезжило, многие из тех, кто собрался в ожидании на Прае, увидели, что джонка ночью была выкрашена в черный цвет и усыпана белыми цветами. Кто сыграл столь мрачную шутку, осталось загадкой.

Велью с домочадцами явился на пристань, пожал плечами, попрощался со всеми за руку и велел отвезти себя на борт. Цветы были выброшены на воду, и черная джонка отплыла.

Неделей позже джонку пронесло мимо рейда, поперек приливной волны, и она исчезла в океане. Отсутствие Велью и его неизвестная судьба оставались угрозой для Макао. Из торговой деятельности также нельзя было заключить, умер ли он или будет по-прежнему распространять свое влияние из глубины страны.