Читать книгу Малахитовый царевич. Сказки проклятых царств - Яна Демидович - Страница 4

В её волосах копошились чужие пальцы. Лёгкие, умелые и тёплые – наверное, такие, какие должны быть у любящих матерей. Тех, кто бережно заплетает пряди в косы, мимоходом гладя дочку по нежной щеке; кто тянет из шкатулок ленты синего шёлка, чтобы порадовать её и украсить…

Василиса стиснула зубы. Сжала ледяные, будто покрытые невидимой изморозью, кулаки. В сапфировых глазах, что смотрели на неё из настенного зеркала, мелькнула подавляемая ярость.

Чернавка Софья заметила это. Конечно, заметила. Иначе, почему дрогнула рука, и гребешок, которым она холила волосы госпожи, чуть не свалился на пол?

– Боишься, – прошипела Василиса.

Теперь-то Софья выронила гребень. Побледнела, как линялая тряпка, залопотала жалкие извинения и снова полезла было к ней – но Василиса не дала: перекосилась, вновь увидев и богатую косу востроносой чернавки, и чудный русый цвет её волос… И с размаху, от души, отвесила ей звонкую пощёчину.

– Вон пошла!

Софья зарыдала, мигом став некрасивой. На коленях поползла к ней, умоляя простить.

Один пинок опрокинул её на спину, второй – болью вспыхнул в боку. Третьего не было – Василиса рывком подняла чернавку с пола и вытолкала за дверь. Затем остервенело тряхнула недочёсанными волосами, и, уперев ладони в стол, вперилась в зеркало.

Взгляд прошёлся по седым, не по возрасту, патлам, что достигали плеч; по стиснутым в нитку губам и бархатно-чёрному, как беззвёздное небо, мужскому наряду: кафтану и порткам.

Василиса с детства не признавала украшений. Даже венец, стягивавший её голову, не сверкал ни единым самоцветом – лишь сизо поблёскивал суровой сталью.

Матери было давно плевать, как она выглядит. Старшие сёстры смеялись. Надрывали животики, проходя мимо в роскошных, вышитых златошвейками нарядах.

Седая дурочка Василиса. Младшенькая. Слабачка и вечный позор семьи.

Губы дрогнули, словно в рот угодила гадость, и Василиса расхохоталась на всю горницу – громко, взахлёб, как всегда бывало после вспышек злости и потрясений.

Отсмеявшись, она оттёрла слёзы с покрасневших глаз. Пригладила, успокаивая себя, волосы, с усилием выпрямила спину и уверенным шагом вышла из горницы. Самое время развлечься на стрельбище. И слава всем богам, если там не будет старших.

Василиса шла быстро, чеканя шаг. Слуги, что попадались ей навстречу, уступали дорогу и раболепно кланялись, не получая и взгляда; мысли блохами прыгали с одного на другое и обратно: когда же прибудет из похода синеглазая мать, сколько продержится новенькая Софья, и как же, как же, как же ей заполучить…

Мысль исчезла. Василиса резко остановилась, как от сокрушительного толчка в грудь, увидев на пути, впереди себя, бурое перо, что трепетало на ветру.

«Вернулся», – льдинкой упало в животе.

«Вернулся!» – ужасом опалило разум.

Выхватить меч она не успела: пернатая тень, что вылетела из-за угла, вмиг обратилась знакомой жёсткой плотью. Неодолимые длани пленили запястья, вздёргивая руки вверх, как на дыбе, мощное тело прижало её хрупкие кости к стене, и на ненавистном, щетинистом лице Одноглазого сокола расплылась хищная улыбка.

– Здравствуй, Васенька, – проворковал Финист. – Я соскучился!

И где, где она теперь, беспощадная царевна Василиса, дочь великой богатырши Синеглазки? Где та, что давным-давно убила своего первого человека и пыталась быть столь же лютой, как мать?

Исчезла, будто её и не было. Вновь обратилась в до смерти перепуганную девчонку шестнадцати лет от роду, ощутила у шеи лезвие, что обкромсало её косу, почуяла запах своих любимых, горящих книг… Ощутила силу рук, что хозяйничали под её задранным сарафаном…

– Даже не смей говорить, что забыла, – рычаще выдохнул Финист. Прижался сильней, прикусывая кожу на дрожащем горле Василисы. – Ты всё помнишь. Всё-всё… И я помню.

Обветренные губы скривила усмешка.

– Ты забавно трепыхалась подо мной…

– Сгинь, – прохрипела Василиса, одолев потрясение. – Сгинь, проклятый! Убирайся, откуда притёк!..

Одноглазый сокол расхохотался.

– Ну уж нет, Васенька. Мне хватило пяти лет разлуки. Нужно завершать незавершённые дела. Да и за глаз отплатить… Так на чём мы тогда остановились?

Одна из тяжёлых ладоней легла на Василисино бедро, и разум вновь затопило орущей паникой.

Где её выдержка, где все её силы? Тело стало кисельным, податливым, хрупким. Дёргайся – не дёргайся, всё одно.

Зачем же было это изнурительное обучение, телесные усилия все эти годы, если сейчас она даже не может его оттолкнуть? Почему она такая слабая?!

– Седая. Но такая же славная. Такая же сладкая, – тем временем, усмехнулся Финист. – Но что за не женский наряд? Где мои любимые сарафаны?

Выругавшись, Василиса изо всех сил плюнула ему в лицо. Сокол с лёгкостью уклонился и вывернул её руки больней.

– Впрочем, вижу, сегодня я не люб тебе, – притворно вздохнул он. – Жаль. Но у нас ещё будет время, Васенька. Свидемся-помилуемся. Это я обещаю.

– Мразь!.. – прокричала Василиса.

Рванулась на свободу, собрав остатки сил, но Одноглазый сокол, не забыв посмеяться, уже отпустил её и перекинулся в птицу. Торжествующий клич хищника – и Финист исчез. Улетел, чтобы вернуться, когда не ждут. Опять ударить исподтишка.

Василиса задрожала и медленно сползла на землю. Её бил крупный озноб.

Годы постоянных кошмаров, годы, когда постоянно держишь ухо востро. Трудное обучение и, наконец, мысли о свободе. Что Он не вернётся, не появится, сгинет где-нибудь далеко-далеко…

«Расслабилась. Осмелела, – с горечью подумала Василиса. – Вот и получила, что заслужила».

Из глаз были готовы хлынуть слёзы. Но нет, такого она не допустит.

«Бери себя в руки, дурочка. Наступают тяжёлые времена».

Да. Внутренний голос не врал. Если Финист вернулся в город после долгих пяти лет службы на границе, если мать позволила это, вновь пообещав ему место в своей дружине, – тогда пощады не жди.

Ей больше не шестнадцать. Синеглазка её больше не пожалеет.

Значит, придётся защищаться самой. Укрепить окно новыми иглами и ножами, трудить себя в учении ещё беспощадней, стараясь, надеясь, не сдаваясь…

Василиса сжала кулаки, и с губ её сорвался единственный смешок. Потом с трудом встала, провела рукой по ножнам, в которых дремал меч, и пошла, почти побежала, к площадке учений.

Она не знала, что будет делать, если вновь увидит там клятого Финиста. Но ей повезло, на площадке танцевали с клинками лишь сёстры: взмах, поворот, искры с лезвий. Взлетают и падают от движений пшеничные пряди, самолично обрезанные до плеч: прямые у одной, и волнистые у другой.

– Явилась, – заметив младшую, протянула Марья и опустила меч.

– А кого мы только что видели… – хитро добавила Елена, сощурив голубые, как у сестры-близнеца, глаза.

Василиса окаменела.

Стервы! Уже знают!

– Твой полюбовничек вернулся, – насмешливо сообщила Марья. – Сокол наш одноглазый.

– Краше прежнего стал, – хохотнула Елена.

– Всё про тебя выпытывал, где ты, что, да как. Мы и рассказали. Чего таить-то, да, дурочка?

Василису затрясло. Марья же оскалилась, обнажив в улыбке белые, точно жемчуг, зубы, и глумливо добавила:

– Выспрашивал, не нашёлся ли какой охотник на твоё невинное яблочко. Не пустил ли туда своего червячка, пока его не было…

Лицо Василисы, что и так не отличалось яркостью красок, вмиг стало почти прозрачным, как яичная плёнка.

– Да кому она нужна! – тут же фыркнула Елена, скривив красивые полные губы.

– А вот ему и нужна. Видать, Соколик любит ущербных, – подмигнув сестре, сказала Марья. – Чего молчишь, дурочка? Согласна?

В глазах её застыло жадное, жестокое любопытство. Чем ответит? И ответит ли? То же самое любопытство, что сверкало в её и сестриных проклятых глазах пять лет назад, в тот ужасный день, когда над младшей, всем напоказ, издевался Финист…

«Хватит!..»

Выхватив меч, Василиса с криком рванула вперёд.

Марья успела встретить удар стали сталью: она была старше и куда опытней. Но лицо её изменилось, стоило ей заглянуть в чёрное пламя, что пробудилось в очах озверевшей от насмешек Василисы.

– Маленькая мерзавка! – прошипела Елена, кидаясь на помощь сестре.

Двое на одного, в ближнем бою. Явно неравные силы. Но Василиса, что всегда проигрывала близнецам в схватке на мечах, Василиса, что обычно предпочитала лук и стрелы, сегодня была столь зла, что в какой-то миг противники дрогнули от её бешеного напора.

Поворот, обманный манёвр. Удар ногой в торс, прямо по хрустнувшим рёбрам, – и, зашипев от боли, Елена кулем свалилась на траву. Зарычав, Марья бросилась мстить, но Василиса успела скрестить с ней клинки.

– Глупая сучонка, – процедила Марья, глядя в глаза младшей. – Финист всё равно тебя возьмёт. А мы посмотрим на это зрелище!

Взревев, Василиса отскочила, чтобы напасть вновь. Безумным вихрем врезалась в сестру и, упав, вместе с ней покатилась по земле.

Мечи вылетели из их рук, но ей было уже плевать: пытаясь оседлать старшую, Василиса била по всему, до чего могла дотянуться, а потом – выхватила боевой нож, что висел в сестриных ножнах на поясе. Она опередила сестру лишь на мгновение, но и его оказалось достаточно, чтобы, взять верх и, хохоча, резануть по уху тут же взвывшей Марьи.

– Нравится, гадина? Теперь я смогу вас различать!..

Комок мягкой, недорезанной плоти повис на тонкой полоске кожи: Василиса не успела завершить своё чёрное дело. Собрав силы в кулак, Марья спихнула её с себя и, вопя от боли и злобы, помчалась на неё.

Вот она выбила окровавленный кинжал из Василисиных рук, вот рядом поднялась багровая от ярости Елена, отрезав Василисе путь к мечу, а вдалеке, на подходах к площадке, появились дружинники, которые сейчас увидят, что творится, и обязательно вмешаются, но…

Быстрая сталь на волосок разминулась с тонким запястьем, чуть не отрубив Василисе руку. И, прокричав боевой клич, близнецы с двух сторон бросились на безоружную сестру с мечами.

Хохоча так, что по щекам уже текли горячие слёзы, Василиса бросилась бежать.

Она знала, что не успеет. Не добежит до оружия, чтобы хоть как-то оборониться. Смерть, что дышала ей в спину, была глупой, и столь же глупым было падение, когда Василиса, бегущая уже по двору, споткнулась и полетела на притоптанную землю.

Она успела перевернуться на спину и увидеть, как всё-таки падает отрезанное ухо, когда кожа Марьи не выдерживает быстрого бега. Увидела, как меч, поднятый над белобрысой головой разъярённой сестры, со свистом вспарывает воздух, чтобы опуститься на её седую голову, рассечь на две равные части, обнажая красно-белое нутро…

Но смерть не пришла. Не явилась за ней, дурочкой, ибо навстречу клинку Марьи, крест-накрест прикрыв Василису собой, ринулись сразу два меча, на которые и пришёлся удар.

Двор заполнили громкие взволнованные голоса, вокруг выросли мужчины-воины. Но Василиса, так и лежащая на земле, могла смотреть только на одного: на незнакомца, что, до сих пор защищая, сейчас стоял над ней, глядя на застывшую, одноухую Марью.

В глазах было мутно, но, приподнявшись, Василиса сморгнула слёзы и увидела молодое лицо, меченое не одним шрамом; густые рыжие волосы, собранные в пышный хвост, и потрёпанный дорожный плащ в разводах грязи и крови.

А потом воин опустил взгляд на неё. Криво усмехнулся.

И спросил, блеснув летне-зелёными глазами:

– Ты что натворила? А, лапушка?