Читать книгу Малахитовый царевич. Сказки проклятых царств - Яна Демидович - Страница 6

Малахит шёл по мокрому царству мшистых кочек, что, смиренно прогибаясь, опять восставали горками, лишь стоило убрать ногу. Работая стареньким посохом, обходил манящие, полные цветов, чарусы, на которых бесстрашно плясали тонконогие крохи-кулики; почти не глядя, проходил мимо водяных окон, подло скрывающих жадную бездну…

И улыбался. Так, как может улыбаться лишь человек, наконец-то идущий домой.

Почуяв его настроение, Квакушка ловко вылезла из-за пазухи и по привычке забралась на хозяйское плечо. Раздула густо-фиолетовое брюшко, прежде чем огласить окрестности громким, приветственным кваканьем. А после, подпрыгнув, разом слопала пяток жирных комаров, неосторожно подлетевших слишком близко.

– Подарочки несут! Подарочки!.. – зачавкали, заквакали, запищали вокруг, и Малахит, тихонько фыркнув, остановился.

Кажется, кто-то заждался.

И правда – со всех сторон ползёт, струится, торопится любопытный, охочий до людских вещей народец. Мелкая нечисть Мшавы, что раскинулась по самому краю Царства мёда: широкоротые болотницы, доселе беззаботно храпевшие в гигантских кувшинках, весёлые обманки-коряжки, укрытые пегой шерстью кудрявых лишайников, драчливые клюквенники с палец высотой, в шапчонках цвета любимых ягод…

Только что дрыхли, прыгали на островках и дрались – и тут нате вам, пожалуйста.

– Вот, значит, как? – подбоченясь, осведомился Малахит и посуровее свёл чёрные, будто углём прочерченные брови. – Скучать не скучали, слёзки не лили, а гостинцев желаете? И не стыдно вам, лакомки?

– Стыдно, батюшка Приблудыш! Ой, стыдно! – тотчас взвыли болотницы, корча из себя плакальщиц. Стали заламывать руки в родинках плесени и бородавках мизерных поганок, стучать, как трещотки, гнилыми зубами.

Клюквенники тонко заверещали, вторя девкам, а коряжки, перестав прыгать, повалились к Малахитовым ногам, стали тереться, будто хитрые коты, почуявшие в его сумке сметану.

– Какой я вам батюшка, – скривился Малахит.

– Добренький! Самый-самый лучший! – немедленно откликнулись болотные подлизы и, подобравшись ближе, протянули к нему загребущие, тонкопалые ручонки. – Ну дай подарочек, дай!

Деланно вздохнув, Малахит полез в мешок, и губы его предательски дрогнули в улыбке.

– На всех всё равно не хватит. Придётся делиться, поняли? И чтоб никаких драк!

– Конечно, конечно, батюшка!

– Ну, смотрите мне, – пригрозил Малахит и стал метать в толпу попрошаек «подарочки»: тут вам и целебные, златобокие яблоки из соседнего Царства яблок, и брусочки их же яблочной пастилы; глиняные свистульки в виде лебедей из Царства птиц, покрытые жемчужно-белой глазурью, и кармашки-кошели, с вышитыми на них пухлыми пчёлами – символом богатства из Царства мёда.

Только из Царства железа ни одного гостинца: не любит нечисть его. Боится.

– Спасибо, Приблудыш! Благодарствуем, батюшка! – птичьим базаром раздалось вокруг.

– Подлизы, – хмыкнул Малахит и пошёл себе дальше.

Домой хотелось пуще прежнего. Да и устал сильно, глаза слипаются.

Вскоре впереди показался тын, скрывающий желанный Малахитов двор: древнюю избёнку с мшистой крышей и пристройками, курятник да огородец с грядками овощей. Тишь, гладь и покой. Никаких тебе шумливых надоед – ни людей, ни болотных жителей. Красота!

На здешнюю землю не залетали даже вездесущие комары с мошкой – те самые, что сейчас тёмным, похожим на дым, хвостиком почтительно следовали за ним, не смея кусать.

Приблудыша здесь уважали. Почти так же, как когда-то уважали прежнюю хозяйку дома среди Мшавы.

«Здравствуй, матушка Кика», – мысленно поклонился Малахит, миновав тын.

Улыбка исчезла с губ. Кажется, что вот-вот, скрипнув, откроется резная дверь. Вот-вот, утирая руки кружавчатой, вышитой ширинкой, на порог выйдет знакомая приземистая фигурка с пёстрым разноцветьем куриных пёрышек в седых колтунах на голове. Прищурит утопленные в морщинках глаза – сплошь гагатовые, без намёка на белок; сморщит блёкло-сметанное, длинное, нечеловечье рыльце. И выплюнет, показав мелкие, по-лисьи острые зубы:

«Что, Приблудыш? Опять ко мне притёк? Скуксился от своих людей? Вижу, вижу, что рожица кислая, будто клюкву без мёду ел! Ну, заходи, коли так. Я тут пирог приготовила».

– Благодарствую, матушка, – негромко промолвил Малахит.

И, разумеется, не дождался ответа. Кика-знахарка, его спасительница и учитель, ушла в топь давным-давно. Сгинула от болезни, от которой не было спасения, той самой, что в урочный час настигала каждую кикимору, и теперь её кости лежат столь глубоко, что не доплывёт и силачка Пиявища.

Помрачнев сильней, Малахит переступил порог дома, чтобы на мгновение погрузиться в душистый, пахнущий чабрецом и ромашкой, полумрак. Но шаг, за ним второй – и на бревенчатых стенах зеленоватыми, хищными огоньками вспыхнули зачарованные грибы и гнилушки. Те самые, что будь они обыкновенными, не тронутыми Кикой, давно бы перестали сиять.

«А мог бы железный светец прикупить. Зажигать лучинку, смотреть на пламя, как все добрые люди. Но ты же у нас особенный! Так ведь, Малахольный?» – съехидничал голосок брата в голове.

– Гнус тебе в глаз, Ядоцвет, – буркнул Малахит и, стараясь отвлечься, стал разгружаться: снял заплечный мешок, заметно опустевший после встречи с болотной мелочью; отвязал от пояса кошель, ножны с охотничьим ножом и маленькую сумку, где всегда носил лекарские полезности: противоядие от большинства ядов, свёрнутые полосы чистой ткани, сухой мох, способный унимать в ранах кровь…

Квакушка, спрыгнув с плеча, скакнула к своей коробчонке, заботливо проложенной куриными пухом и перьями. Уютно устроилась, намереваясь спать до утра.

Посмотрев на любимицу, Малахит невольно улыбнулся. Пора бы и ему на боковую. Но сперва – проведать кур. Как там его несушки? Как Белянка, Пеструнья, остальные? Хоть и знает, что помог болотный народец: подкормил его подопечных, пока его не было, а всё равно повидаться с ними надо. Да и вкусненьким угостить.

Курятник встретил усталого Малахита шумной, искренней радостью. Даже петух Петька, местный царёк – уж до чего гордая птица! – в кои-то веки удостоил его своим вниманием и поспешил навстречу.

– Сладко ли вам, девицы? Сладко ли, красавицы? – усмехнулся Малахит, наблюдая, как жадные куры клюют редкое, принесённое им лакомство – дроблёные семечки тыквы.

Конечно. Ещё как сладко. Вон, как уминают – аж треск стоит.

Взгляд Малахита скользнул по насесту, где на ниточке лыка висел камень со сквозным отверстием. Куриный бог, которым в некоторых царствах люди до сих пор защищали курятники от посягательств злых кикимор. Помнится, его Кика-знахарка сама подвесила камешек здесь. Сколько же лет было Малахиту тогда? Десять, больше?

Нахмурясь, он мотнул головой. Нечего вспоминать прошлое на ночь. Но, как ни старайся не замечать, а прошлое всегда здесь: куда ни гляди, куда ни прячься. Каждый носит его за спиной, как невидимый горб – кто поменьше, полегче. Кто побольше.

Закрыв курятник, Малахит вернулся к дому, но внутрь заходить не стал: помедлил на крыльце, глядя, как в небе, темнеющем к холодной ночи, то там, то тут мелькают первые болотные вспышки. Призрачные, колдовские огоньки, что вскоре опустятся на трясину, отмечая где клады, а где – давно утопшее тело.

Да. В здешних местах с давних пор покоилось множество мертвецов. Местами Малахит и правда шёл по костям – пускай и лежащим где-то глубоко-глубоко, под слоями мха и торфа. На Мшаве всякое бывало.

Он сам вполне мог оказаться одним из мертвяков. Если бы не матушка.

Малахит вздохнул. Сонливость ускользнула, всё-таки уступив упрямым воспоминаниям.

Помедлив, Малахит присел на крыльцо. Ссутулясь, сцепил на коленях руки, чувствуя, как слева, на предплечье, снова жжёт родимое пятно – округлая, лягушачья шкурка. Отметина, невозможная для обычного человека. Дар и проклятье кикиморы.

За тыном, усевшись на корягах и кочках, запели клюквенники, любившие красть голоса людей, что ходили поживиться болотными богатствами. В песне этой, сколько ни прислушивайся, нельзя было различить и слова. А иногда она и вовсе сливалась в тяжкое, тревожное мычание.

Малахит, давно привыкший к местным причудам, мог слушать песню клюквенников, как колыбельную. Она успокаивала, но внезапно в голоса малявок вклинился иной звук, заставивший его похолодеть.

Потому что Малахит вдруг уловил журчащую трель соловья. И песня простой пичуги, столь редкой гостьи на их болоте, вмиг заставила вспомнить гостью иную. Длинные волосы, украшенные косичками и птичьими черепами, обманчиво-ласковый голос и сизый блеск наточенного лезвия в длиннопалой руке.

«Где же ты, маленький? Где ты, мой миленький? Ведь всё равно найду-у-у…» – прошелестело в ушах, сбрасывая с Малахита все годы.

Вновь делая его беспомощным ребёнком. Тем, кто вот-вот сломается, поддавшись такому сильному страху.

Ведь смерть с улыбкой крадётся по пятам. Смерть не боится болота с дурной славой. Смерть беззаботно посвистывает, как невинная птичка-соловей, и держит в руках нож, алчущий его крови.

«Где же ты, мой медовый медведик? Где ты, любименький?»

Малахит стиснул зубы и зажмурился. Но перед глазами всё равно вспыхнуло то, что было до болота, – яркое, красно-жёлтое, раскалённое. Этот ненавистный, взъерошенный, бешеный зверь, который распахнул жаркую пасть, чтобы разом заглотить такой до боли знакомый терем. А в нём…

«Михайло… Тебя ведь так зовут, миленький? Выходи. Поиграем…»

Но терема больше нет. Вокруг лишь топкая, полная нечисти гниль. Погоня за спиной и свист, проклятый свист жестокой дряни, которая не боится никакой нечисти, которая много хуже нечисти, которая…

«Давно мертва. Возьми себя в руки!» – с усилием приказал себе Малахит, открыв глаза.

Соловей исчез. Да был ли он вообще?

Негромко, успокаивающе пели клюквенники; тонко, с подвыванием, вторили им болотницы. Спала в трясине, сплетясь тысячью крысиных хвостов, гигантская Пиявища с миножьими зубами.

Угрозы не было. Всё было хорошо.

А мёртвые…

«Мёртвые не возвращаются», – подумал Малахит. Тронул браслет на запястье, где тринадцать железных, покрытых алой краской бусин чередовались с зелёными деревянными. И, тяжело поднявшись, пошёл в дом.

Мёртвые и правда не возвращались. Даже те, кого так отчаянно хотелось вернуть.