Читать книгу Руководство к воскрешению: от А до Я - Яна Кузнецова - Страница 2

Ранним осенним утром далеко-далеко забрезжил рассвет. Бледно-желтая полоса прорезала темное небо, с каждой минутой увеличиваясь в размерах и вытесняя ночь за пределы горизонта. Она росла, росла до тех пор, пока первые солнечные лучи не озарили узкие улицы города на юге Англии. Перескакивая по крышам домов, они заглядывали в каждое встречное окно и мягко ложились на стены, вазы с цветами, прикроватные тумбочки и спящие лица людей.

Один из них остановился около двухъярусного дома и, проскользнув в окно второго этажа, замер на чьих-то беспокойно подрагивающих во сне ресницах. В этот же миг дом огласился громкими возгласами:

– Келен! – Отклика не последовало. – Келен, вставай! Мне что, делать больше нечего, кроме как тебя будить?!

До ушей слова долетали с опозданием.

Больше всего на свете хотелось спать.

Она с трудом разлепила веки. И тут же получила заряд выжигающего солнечного света прямо в глаз.

Дверь комнаты открылась, стукнувшись о стену. На пороге стояла женщина со строгим, некрасиво осунувшимся от ежедневного стресса лицом.

– Я встаю, мам. – Ее голос был совсем не сонным, а сосредоточенным и собранным, как у солдата в армии.

– Быстрее шевелись!

Мама ушла. А Келен провела рукой по опухшему за ночь лицу, пытаясь унять быстрый стук сердца в груди. И как только оцепенение окончательно отступило, перед ней появились вопросы, на которые сходу она никогда не могла дать ответа.

Какой сегодня день? Он обещает быть хорошим? Есть чему порадоваться?

«Не надейся на что-то веселое», – напомнил внутренний голос.

Келен села, опустив босые ноги на прохладный линолеумовый пол. В голове наконец прояснилось, и мгновенно к горлу подступил мешающий дышать комок.

Лето закончилось. А это означало только одно: да здравствует новый учебный год в средней школе.

«Кошмар».

Келен уставилась в окно рядом с кроватью и неслышно выдохнула. Школа – это шумный, громкий, невыносимый кошмар. Лучше всего было бы забаррикадировать дверь в спальню, не обращать внимания на крики своей матушки, миссис Фаэр, и сидеть здесь до конца дня. А лучше – до конца жизни. И хотя Келен никогда не считала эту комнату чем-то надежным, родным и уютным, все же она выглядела лучше, чем кабинет, набитый ее сверстниками.

Бежевые мягкие обои отклеились в паре мест, а под окном стоял громоздкий письменный стол. Если на улице стояла хорошая погода, от него обязательно исходило приятное тепло и пахло чем-то старым. Наверное, дерево, из которого его сделали, по старой привычке радовалось солнцу. Кровать шириной в полтора человека умещалась в углу рядом со столом. Ее девочка обожала как родную сестру, если бы та у нее была. Еще в комнате стояли шкаф в половину стены, стул со спинкой, мусорное ведро, забитое бумагой и обертками от шоколада, а также висело небольшое зеркало и парочка полок, содержимое которых составляло весьма скромную библиотеку. Комната вселяла неприятное чувство холода, но по крайней мере тут Келен могла посидеть одна.

– Скорее! – вновь прозвучал снизу недовольный голос. – Я опаздываю, у меня нет времени тебя дожидаться!

– Я поем сама.

– Да ничего ты не поешь, как обычно! Не беси меня, спускайся!

Келен откровенно не понимала, что мешало маме не носиться каждое утро по дому как в одно место ужаленной, а спокойно отправиться на работу, оставив завтрак на столе. Но непостижимая логика этой женщины граничила также с ее нервозностью и мыслями, что Келен – неразумное дитя, которое не может кусок хлеба намазать маслом. Причем виновата в этом, по ее мнению, была сама же Келен.

Одеваться девочка приучилась быстро, и не особо раздумывая над тем, какие туфли по цвету будут сочетаться с ее лаком на ногтях. Вообще за последние два года жизни, она научилась многому, чтобы не привносить в шаткие отношения с мамой конфликты.

Первый урок: не выражай никаких эмоций. Такой вариант самый надежный. Потому что если тебе плохо, никто не пожалеет, а лишь накричит, сказав, что меньше надо думать о всяких там проблемах. Если же тебе хорошо, непременно решат, что ты притворяешься, и на самом деле тебе плохо.

Келен посмотрела на себя в зеркало.

К сожалению, для нее это приходилось нелегкой задачей. Живая мимика все равно лезла наружу и в совокупности с потугами сотворить из своей физиономии кирпич выдавала угрюмый взгляд из-под полу-сомкнутых век, чуть нахмуренные густые брови и опущенные вниз уголки губ. Большие ярко-карие глаза совсем не блестели.

Нацепив на всклокоченные каштановые волосы ободок голубого цвета, она еще раз взглянула на свое отражение и с отвращением потерла веснушки, рассыпанные по носу, щекам, лбу и даже ушам. Уродство, от которого не помогали ни лимонный сок, ни косметические средства. И Келен ненавидела эти омерзительные коричневые точки до глубины души. Мало им было появляться на самых видных местах – они стремились заполонить собой все, от плеч и локтей до коленных чашечек. Келен никогда не носила короткие бриджи и футболки, не подкатывала рукавов рубашек во время летней жары и не позволяла себе долго находиться на солнце.

Спустившись со второго этажа вниз по лестнице, она прошла из маленькой прихожей в гостиную, затем на кухню. Там Келен столкнулась с порядком рассерженной матушкой.

– Садись и ешь, – отрывисто сказала миссис Фаэр.

Каша, чай и тосты, намазанные сверху клубничным джемом. Келен оставалось лишь смириться с судьбой. Клубничное варенье она тоже ненавидела из-за мелких, как и веснушки, зернышек в густом приторном сиропе цвета несвежей крови. Они застревали между зубов и противно скрипели.

– Спасибо за завтрак. – Келен откусила четвертинку тоста, где было побольше хлеба. – Я пойду?

– Посуду вечером вымоешь.

– Угу.

Вот он и второй урок: соглашайся со всем, не нарывайся на спор. Проигрыш в любом случае обеспечен.

Келен запила проклятое варенье несладким и терпким черным чаем и ушла в прихожую натягивать на ноги осенние сапоги.

– Поторопись, опоздаешь на автобус.

За дверью ее ждал прохладный ветер. Келен перекинула рюкзак через плечо и быстро зашагала по улице с одинаковыми двухэтажными домами, выжженными беспощадным солнцем газонами и гравиевыми террасами. Только наличие или отсутствие машин возле жилищ отличало их одно от другого. И все это Келен подметила уже достаточно давно, мысли ее были старые. Никаких новых впечатлений или ощущений, каких иных сравнений, метафор, эпитетов. Как будто бы у Келен разом атрофировались все органы чувств, и поэтому, чтобы описать знакомый пейзаж, который она видела до потери восприятия, ей каждый раз приходилось объясняться одними и теми же словами, ведь ничего альтернативного увидеть, учуять или потрогать девочка уже не могла.

«Что мне делать?»

Сознание не позволяло размышлять о чем-то другом.

«Мне хреново. Просто ужасно».

Келен не вела разговоры с людьми чуть больше полутора месяцев. Если бы не ее мать да работник ближайшего к их дому супермаркета, она разучилась бы говорить вовсе. Теперь девочка очень боялась, что ее стошнит, если кто-то в классе вздумает обратиться к ней.

На автобусной остановке Келен увидела группку из трех человек и узнала их, они учились с ней в одной школе. Обратной реакции не последовало. Два мальчика и девочка были заняты разговором, причем последняя широко улыбалась, звонко смеялась над шутками парней и время от времени изящным жестом поправляла прическу. Для нее этот день был самым настоящим праздником. Возвращение в знакомые стены, где ее ждали толпа подружек и куча красивых мальчиков старшей школы, – это, разумеется, повод, чтобы завить волосы, нанести легкую боевую раскраску и надеть туфли на высоких каблуках. Келен опустила взгляд на свои черные сапоги, плохо сочетавшиеся со школьной формой.

Пока автобус маневрировал меж легковушек, Келен шаталась по всему проходу на поворотах и составляла конкретный план действий. Почти никто ее не знал. Почему? Потому что Келен никому не позволяла себя узнать. На то находились определенные причины, но, возможно, если начать вести себя весело и несерьезно, трудности в общении исчезнут сами собой?

«Стоит попробовать. Может, крутые и классные друзья скорее помогут мне вылечиться».

Резкий рывок, Келен чуть не грохнулась на пол. Приехали.

Перед ней из автобуса выскочила троица, встреченная ранее. Украдкой Келен еще раз взглянула на девочку. Так, запомнить: всему улыбаться, с каждым здороваться, делать вид, что тебе очень весело. Поправлять прическу?

«Почему нет», – подумала Келен и, плюнув на руку, одним движением пригладила торчащие во все стороны пушистые лохмы.

Во дворе школы стояли галдеж и суета. Друзья, сталкиваясь, радовались так, будто бы не виделись целую вечность. Ученики высматривали прибывающих учителей и со всех ног неслись к ним, чтобы поздороваться и произвести хорошее впечатление в самом начале года.

– Добрый день, мисс Блек!

– Вы так хорошо сегодня выглядите!

– Эй, чувак, сто лет тебя не видел!

– Как у тебя со Стивом?

– В этом году она снова сдаст все экзамены на отлично, готова поспорить.

Келен протискивалась сквозь массу людей, озираясь по сторонам. Улыбаться было некому. В толпе становилось жарко, любой норовил наступить ей на ногу, и Келен решила, что начнет свою игру внутри школы. А пока нужно было следить, чтобы ее не раздавили.

– Смотри, куда прешь. – Какой-то старшеклассник грубо толкнул ее локтем в бок.

Келен отстраненно посмотрела на него, но тут же исправилась и, подрубив осмысленность во взгляде, произнесла жизнерадостным тоном:

– Извини, чувак.

– Я тебе не чувак, малявка.

Настроение тут же скатилось в пропасть.

– Пошел ты, – хмуро ответила Келен и исчезла среди учеников.

Стала бы она вести себя дружелюбно с такими придурками. По мнению Келен придурков в этой школе было слишком уж много. Ученики старших классов вели себя как капризные пятилетки, отрастившие огромные кулачища, часто хамили, особенно если ты постоянно ходил один. Келен знала, что к другим девчонкам из их класса старшие мальчики лезли с приставаниями и безобидными подколками просто для того, чтобы чувствовать собственную неотразимость. К ней они относились не в меру враждебно, и Келен успела выслушать от них много всего обидного в свой адрес.

«Либо слоняться по школе в одиночку небезопасно, либо я настолько уродлива и неинтересна, что меня не считают за девочку».

Насмотревшись на представление под названием «Я так сильно люблю свою школу!», Келен сверилась с расписанием на информационной доске и поспешила скрыться в пока что пустом классе. Она поставила сумку на среднюю парту среднего ряда, а сама села в дальний угол ближе к окну.

«Пора начинать что-то делать. – Келен разглядывала прозрачное голубое небо. – Я понимаю, тебе плохо. И ты до слез скучаешь по нему. И нет сил… Ни на что не хватает. Но ты должна лечиться, а не пытаться изменить прошлое. Его уже не вернуть».

И тут началось.

Прозвенел первый звонок.

Келен подхватилась с места и перебралась к своей сумке. У нее было десять минут, чтобы положить хорошее начало учебному году.

– Ты исчерпаешь всю свою энергию, но останешься беззаботной и радостной до конца дня, – отрезала она, ставя точку в споре с собой.

В этот же момент в кабинет ворвалась орава учеников. Целая орда из галстуков, юбок, портфелей и разноцветных волос.

«Я умру, ей-богу, я умру».

Вон хихикала Эмма Харперт, душа любой компании, главная сплетница школы, обязательно надо с ней поздороваться, под ручку с Эммой шагал страшно довольный собой Сэм… как же его фамилия? Вот Кэсси, Нортон, Билл, девочка в очках, Грейс, Льюис, Оливер…

«Твою мать. – Келен подавилась воздухом. – Я совсем забыла про тебя, Каэрт».

Оливер Каэрт. Поистине особенный человек, к которому Келен не испытывала немого равнодушия. О нет. Она его глубоко ненавидела, и чувство это оказалось до кучи взаимным.

Оливер был до чертиков рыжим, однако у него веснушек почему-то не наблюдалось. Природа, честно сказать, одарила его прекрасными данными – от высокого роста и точеной фигуры до развитой сообразительности. Мальчика не портили даже оттопыренные уши, и Келен понимала, что благодаря его смазливой морде могла бы с ним сдружиться, если бы не одно «но»: Каэрта было невозможно терпеть. Этот выскочка задирался так высоко, что ни у кого не возникало сомнений в его непревзойденности. А всех, кто смел считать иначе, Оливер, как водится, по-зверски гнобил. Именно поэтому о Келен ходило немало занятных слухов: один раз от нее несло травкой, а на другой она уже разговаривала с жабами и лягушками вместо настоящих друзей. А Келен всего-то однажды подобрала возле школы маленького серого лягушонка. Черт знает, откуда тот взялся и чего забыл у самых ворот возле дороги, но он измотался настолько, что сидел, не шевелясь, забившись в узкую полоску тени. Келен показалось, что лягушонок чем-то похож на нее, поэтому унесла его подальше от проезжей части и выпустила в траву. Видимо, сей поступок не ускользнул от внимания Каэрта, а держать язык за зубами он не умел.

Келен опустилась на место в расстроенных чувствах. Внезапно парта, которую она выбрала, чтобы быть поближе ко всем, стала жутко неудобной и словно находящейся под светом прожекторов. Все, что угодно, лишь бы Оливер не вздумал сесть рядом с ней.

«Пожалуйста, господи, ну не может же он быть такой свиньей».

– Привет, Эмма, – напрягшись, сказала Келен.

– Оу! – Эмма несказанно удивилась. – Привет, Келен. Что как?

– Норма. Ну… а у тебя?

– Ничего так!

– Круто.

– Можно попросить тебя об одолжении?

– Смотря о каком, – сказала Келен, и тут же прикусила язык: – Конечно.

– Не уступишь мне свое место? – Эмма вопросительно посмотрела на нее. – Плиз! Я очень люблю здесь сидеть. А ты сядь впереди меня или позади, хочешь?

– Окей. – Келен перекинула сумку на одну парту назад. Ничего смертельного не случилось.

– Вот спасибо! – Харперт счастливо плюхнулась на сиденье. – Как твои каникулы?

– Сойдет. – Помолчав, Келен добавила: – Могли быть и хуже.

– М-м-м.

«Что ж, все не так плохо», – думала Келен. Пока что она не начала зевать, а это очень хорошо. Келен всегда отчетливо понимала, кто и как крадет ее энергию, скопленную с великим трудом, потому что в такие моменты ей безудержно хотелось спать. Обычно при разговоре с людьми сродни Эмме Келен зевала во всю глотку, ведь по большей части все весельчаки забирают твои силы, нарочно или нет.

«Надо спросить ее о чем-нибудь еще. Может, о чем был новый фильм, ну, тот, который недавно шел в кино».

Келен открыла рот, и вдруг над ее ухом раздался ужаснейший звук из всех, которые она когда-либо слышала:

– Как поживаешь, Фаэр?

Девочка подскочила от неожиданности. По левую сторону от нее возникла ухмыляющаяся рожа Оливера. Он всегда чему-то ухмылялся про себя, щуря зеленые глаза, как большой рыжий кот. Улыбка выбивала Келен из колеи, и потому в любом споре с Каэртом она проигрывала, от этого становилось горько, обидно и хотелось реветь, а тот обычно только стоял и продолжал скалиться.

«Гнусный тип. Таким раньше языки отрубали, честное слово».

– Каэрт, – сухо ответила Келен, – будь добр, сядь подальше от меня, ты портишь весь вид.

– Для начала, где твои манеры? Я, кажется, с тобой поздоровался. И потом, это мое место уже не первый год, – невозмутимо произнес Оливер. – Посему могу попросить тебя о том же. Видишь? Вон там, у окна, замечательное место. Далеко от людей, в тени, сыро, плесенью пахнет. Загляденье! Для тебя – лучше не бывает.

– Сядешь где-то еще, не облезешь.

Оливер надменно хмыкнул. И сел точно позади.

«Упертая мартышка!»

Поразмыслив, Келен пришла к заключению, что легче не трогать его совсем, а на любые колкости не реагировать.

Впереди Эмма разговаривала с Льюисом. Келен прислушалась:

– Там нужно бегать и проходить много разных уровней, прикольно! Хочешь, покажу? – Эмма достала из миниатюрной сумочки, в которую не влез бы ни один учебник, навороченный смартфон. Келен не разбиралась в их моделях и названиях. – Келен, ты в такое играешь?

Льюис искоса поглядел на Келен, словно та могла в любую минуту на него наброситься.

– Нет, – честно созналась Келен. – У меня мобильный телефон совсем старый.

– А! – неловко выдала Эмма. Для нее понятие «старый мобильный телефон» было за гранью понимания.

– И как же тут управлять? – спросила Келен. Желтое невразумительное нечто на экране упорно не поддавалось ее ухищрениям.

– Фаэр, ты с луны что ли свалилась? – За ее спиной Оливер ехидно прыснул. – Познакомься, это – сенсорный экран, его нужно трогать ручками.

Льюис громко хохотнул. Эмма еле заметно улыбнулась, явно сдерживаясь.

– Сгинь. – Келен зло вцепилась в него взглядом.

– Эмма, я бы на твоем месте был осторожнее, – закатывался Каэрт. Его слова привлекали все больше людей вокруг. Они всегда летели на голос Оливера, как мухи на свежее дерьмо. – Смотри, как Фаэр не в меру общительна: говорит с тобой больше двух слов за раз! И села к тебе поближе, и смартфоном твоим яро заинтересовалась. Вот вернешься ты сегодня домой, о-па – а он исчез. И назавтра Фаэр явится в школу с новым «мобильным телефоном».

Келен почувствовала, как краснеют, а затем бледнеют щеки. Ее глаза опять остекленели.

– Что, спалилась? – Оливер снисходительно улыбнулся ей, подперев кулаком подбородок. Кулак у него был ничего себе, но несмотря на это Келен очень хотелось впиться парню в горло.

Ничего не произошло, поскольку второй звонок привлек в класс преподавателя по истории, мистера М.

Весь урок Келен сидела, вперившись глазами в столешницу парты. Вместо того чтобы пытаться вникнуть в повествование учителя, она лихорадочно искала красивый выход из сложившейся ситуации. Неважно, пошутил Каэрт или нет. Не имело значения, поняла его шутку Эмма или восприняла все всерьез. Благодаря Оливеру, тупой эгоистичной твари, Келен не сдвинулась в положительную сторону ни на шаг.

А ведь необходимо было как можно скорее начинать лечение. Келен понимала, что отсчет пошел, и если не предпринять что-либо в ближайшее время… Однако для правильного, полного исцеления ей не оказались нужны ни дорогие пилюли, ни запредельное медицинское оборудование, придуманное лишь полгода назад. «Лечением» Келен про себя называла тот единственный метод, который помог бы ей вырваться из кошмарной, сжирающей ее сердце и мозги, депрессии. Увы, но продолжительность той была неутешительная – два года человеческой жизни. Столь запущенную стадию величают клинической. Вот только Келен никому не позволяла думать, будто бы у нее что-то не в порядке с психикой. И это было ее третье, самое главное, правило. Она хотела разобраться со всем сама, снова начать жить, как раньше, до… До того, как…

– Мисс Фаэр! – Учитель постучал длинной деревянной линейкой по доске. – Можно вас отвлечь на минутку, барышня?!

По позвоночнику Келен пробежал отрезвляющий холодок. Ее однокашники смотрели на нее со всех сторон с презрением и плохо скрываемым недоумением.

– Доброе утро, мисс Фаэр, – ядовито произнес преподаватель. – Если уж вы соизволили проснуться, я задам вам один вопрос на проверку остаточных знаний: в каком году..?

Келен, не двигая головой, посмотрела влево-вправо, ища подсказку. С историей она никогда не находила общий язык, предмет казался скучным и бесполезным. История полнилась бессмысленными фактами, которые не давали ровным счетом ничего. Ей хватало проблем в настоящем, зачем было лезть в суровые дебри прошлого?

– Тысяча семьсот…

Келен прикрыла глаза. Вдруг ей ужасно захотелось зевнуть.

– Восемьдесят третий, – прошептал Оливер ей на ухо.

Келен упорно молчала, плотно сжав губы. Каэрт подсказал правильный ответ. Однако сие вовсе не означало, что Келен его принимала. Никакой помощи, к тому же столь унизительной, от этого павлина ей не требовалось.

– Я не помню, сэр.

– Очень плохо.

Келен стало безумно стыдно под неприязненным взором учителя. Наверное, за последние три года она вывела беднягу из себя так основательно, что он хотел убить ее самым огромным историческим справочником из существующих.

– Ты тупая, – заключил Оливер все тем же проникновенным шепотом.

– Пошел ты, Каэрт, на…

– Ну а что-нибудь о войне между … вы способны мне рассказать?

– Нет, сэр, – ответила Келен, сжимаясь все сильнее. – Но я все выучу и запомню, честно.

По классу прокатилась волна глумливых смешков.

Келен уткнулась в парту. Ничего нового в данной ситуации не было. Успехи в школе ее не преследовали ни по одной дисциплине, потому что девочка не старалась и была безразлична к собственному будущему.

– У вас есть один семестр, чтобы исполнить свое обещание, – холодно молвил мистер М. – Сдавать будете все, что мы успели пройти без вашего участия.

Келен в ответ лишь вяло кивнула и остаток урока сидела тихо, не поднимая головы.

На перемене она хотела подойти к Эмме еще разок, но та постоянно была с кем-то занята, а другие ученики шарахались от Келен как от заразной. Кроме Оливера.

– Тебе совсем мозги отшибло, Фаэр? – ханжеским тоном вопрошал он. – Я подсказал тебе правильный ответ, ты даже повторить за мной не смогла. Или я должен был произносить по слогам?

– Оставь меня в покое. – Келен говорила почти умоляюще. – Не трогай меня, просто отойди.

Оливер пожал плечами, буркнул что-то оскорбительное напоследок и ушел.

Следующие учебные часы Келен провела не так, как планировалось вначале. Отвечая невпопад на вопросы, она сидела в самом конце класса и смотрела в пустоту оцепенелым рыбьим взглядом. В мыслях разверзлась уже знакомая пустота. Нечто огромное засасывало все в свой черный водоворот без возврата. Келен боялась этой штуки. С каждым днем она захватывала над девочкой власть, и Келен не знала, как ее остановить.

Чего она только ни пробовала. Люди и общение с ними не помогали. Наоборот, от них становилось хуже. Ни одно хобби не пронимало ее. Сериалы – нет, онлайн игры – не то, даже в телевизор Келен не могла уйти с головой и начать жить хотя бы внутри этого маленького цветного прямоугольника. Один раз она пошла в церковь, поначалу ей даже стало немножко легче. Но потом навалились разного рода сомнения, и вскоре религия стала нагонять на нее безумную тоску. Для своего возраста – пятнадцать полных лет – Келен была слишком угрюма, а все из-за этой треклятой черной дыры, затягивающей ее сущность внутрь себя в течение двух лет.

Ни к кому больше за день Келен не пыталась подходить здороваться или знакомиться. Лишь на обеденном перерыве, она, словно собака за хозяином, стремилась поспеть за Эммой, объяснить ей неловкий утренний момент и продолжить попытки общения, потому что на ее взгляд Харперт была самая незлобивая из всех. Однако застать ее вдали от людей было невозможно: то к ней прям посреди обеда подбежит какой-то младшеклассник, шепнет что-то на ухо, то другая дамочка зацепится с Эммой языками минут на десять. Эмма была негласным информатором, и лишние новости ей никогда не мешали. Поэтому Келен жевала свою котлету одна, на другом конце столовой.

В пять часов вечера она вышла из школы. Удивительно, но с утра ничего не поменялось. Ученики все так же бегали друг к дружке из группы в группу, здоровались с учителями и делали вид, что переживали лучшие годы своей жизни. Вот только теперь Келен было на них от всей души наплевать. Все они были злыми.

По дороге Келен заметила окруженного толпой друзей и поклонников Оливера. Он отпускал остроумные шуточки, заигрывал с девочками, демонстрировал свой интеллект и даже не задумывался, что испортил одному человеку очередную попытку прийти в себя. Он был худшим из всех. И друзья не могли далеко от него уйти. Келен не хотела иметь с ними ничего общего.

Автобус был забит под завязку, Келен еле сумела втиснуться. Как жаль, что у них не было собственного школьного автобуса.

«Нет. Очень хорошо, что у нас нет школьного автобуса», – подумала Келен.

Следом за ней зашли две девчушки, на каждую из которых нашлось по парню, любезно уступивших им место. Келен молча наблюдала за этой картиной, вцепившись в поручень.

«Неужели я настолько мерзкая?»

Домой идти не хотелось. Келен под давлением выкатилась из транспорта и споткнулась о придорожный бордюр. Пыль из-под колес вместе с выхлопными газами ударила ей в лицо.

Келен немного постояла на пустой остановке, глядя вслед удаляющемуся автобусу. Кругом было пусто, самая жаркая часть дня закончилась, и ветер поднялся еще прохладнее, чем с утра. Она пошарила в карманах и обнаружила там несколько монет, оставшихся со сдачи ее унылого обеда. В груди что-то трепыхнулось – слабая попытка порадоваться.

– Я, конечно же, знаю, на что вас потрачу, – тихо обратилась она к холодным кругляшам, пахнущим металлом.

Неподалеку на перекрестке дорог находился большой супермаркет. Туда девочка часто заглядывала летом, когда особенно хотелось удавиться. Самое замечательное, что в любое время люди там были незаметны, хоть и от недостатка покупателей магазин не страдал. Келен он нравился. Аккуратно расставленная по полочкам еда в красивых упаковках создавала ощущение какой-то определенности и домашнего уюта. Можно было представить, что она, как раньше, бегала от одного отдела к другому, выбирала самые вкусные (и самые недешевые) на ее взгляд продукты и клала их в гигантскую корзину на колесиках, страшно гордясь, что столь ответственную покупку поручили именно ей.

Келен вздохнула. Ныне у них в доме дешевизна любого пищевого продукта выдвигалась на первое место. Поэтому девочка позволяла себе немного. Она готова была пропустить обед, но сохранить деньги на то, без чего существовать не могла, – одна плитка молочного шоколада. Сладость дарила ей крупицы энергии, и покупала ее Келен почти ежедневно. Миссис Фаэр возмущалась, когда Келен «портила себе зубы», так что той приходилось прятать шоколад под подушку своей кровати. Это было не очень практично, но так ей больше нравилось.

В магазине стояло тепло, приятное после мерзкого влажного ветра. Келен прошла мимо печенья, зефира, рулетов с кремовой начинкой и всего, на что у нее капала слюна, в быстром темпе. Денег у нее осталось исключительно на шоколад.

Пока девочка силилась сопоставить свои желания со своими финансовыми возможностями, из-за стеллажей выполз работник магазина. В одной руке он держал ведро с мыльной грязной водой, в другой – длинную швабру. Келен была с ним немножко знакома: звали его все Дени, просто Дени, лет ему стукнуло под пятьдесят, и все, чего он добился в жизни – должность поломойки в супермаркете. Девочка так и видела в нем неудачливую себя спустя долгие, мучительные годы. Дени выглядел потрепанным и ужасно одиноким. Он разругался с семьей, схватил воспаление легких на нервной почве и погряз в долгах – об этом Келен против воли слышала вскользь, стоя в очередях.

– Добрый день, – поздоровалась она с уборщиком.

– Привет, дочка. – Дени кивнул. Поставив ведро на пол, он потянулся, кряхтя и скрипя точно старая половица. – Как твое ничего?

Келен кисло улыбнулась, ей не нравилось, когда тот называл ее «дочкой». Но Дени всегда здоровался с ней, несмотря на степень своей занятости и настроение.

– Нормально, – ответила Келен.

– Ну, вот и славно. – Дени задумчиво почесал нос, еще раз кивнул девочке и отправился в молочный отдел отмывать от пола вишневый йогурт.

Отдав скучающему на работе кассиру последние деньги за шоколад, Келен была вынуждена отправиться домой. Никогда еще ей не хотелось убежать от своей кровати как можно дальше, но больше, чем комнату, Келен не желала видеть маму. Не потому, что не любила. Потому что ей не хотелось в очередной раз ощущать на себе укорительные взгляды и задумываться о собственной бесполезности. И все-таки идти девочке было совершенно некуда, а сидеть на улице на радость озверевшему ветру представлялось не слишком великим удовольствием.

– Я дома, мам, – произнесла Келен, разуваясь в прихожей.

Где-то на кухне еле слышно тикали часы. Они единственные нарушали гудящую тишину, царившую во всем доме. Значит, желание Келен исполнилось: миссис Фаэр пока что не вернулась. Она часто задерживалась на работе, у бедной женщины не оставалось иного выбора. Келен было ее жаль, еще и потому, что дома маму, уставшую и замученную, ждала бестолковая дочь.

Прежде чем подняться к себе, Келен на скорую руку сотворила подобие ужина из подгоревшей яичницы с остатками жирного бекона и оставила все на столе. Вдруг это поднимет маме настроение? К сожалению, ничего круче яичницы Келен приготовить не могла, ее кулинарные навыки, как и остальные, сводились к минимуму.

В спальне было прохладно. На столе под невесомым слоем белесой пыли покоился огромный ноутбук, которым при желании можно было серьезно покалечить. Келен сдернула с кровати плед, обмоталась им наподобие халата и забралась с ногами на стул.

Ноутбук просыпался медленно, шумел, будто самолет, приготовившийся к взлету, а старый зачахший в грязи и пыли вентилятор едва справлялся. Келен с отупелым терпением ждала, потихоньку обгрызая шоколадку.

Около года назад она основательно подвисла в социальных сетях и примерно в то же время познакомилась с неким парнем, записанным как Дэвид Ливингстон. Точного его возраста Келен не знала, фотографий тоже не видела, единственное, чем она располагала, так это информацией, что жил сей тип где-то в Уэльсе. Переписка их завязалась случайно, а вскоре, набрав скорость, начала катиться по наклонной. Дэвид был не бог весть каким собеседником, но его из рук вон пессимистический настрой совпадал с мироощущениями Келен. И она рассказала ему все о своей болезни, о ее причинах, о жизни, а в ответ получала кое-какое подобие поддержки. Ненадолго приходило облегчение, но уже на следующий день ей снова требовалось общение с ним, а точнее рассказы и жалобы со своей стороны и мрачное молчание с его, все то же самое, по тридесятому кругу. Это походило на наркотик, день без него – и начиналась ломка. Келен часто казалось, что еще немного и ей будет не о чем плакаться, все уйдет в буквы и слова, а голове ее наконец-то станет свободно. Нужно было лишь чуть-чуть больше времени, всего пару недель…

Однако все закончилось намного раньше. На финишной прямой ей внезапно объявили, что забег отменяется. Если конкретнее, то Дэвиду просто-напросто наскучило нытье Келен. Потребовав от нее другого общения, парень перестал говорить слова сочувствия, а затем вообще любые слова. Вся история заняла не больше девяти месяцев. Но вредная привычка заглядывать на популярный сайт изо дня в день у Келен не исчезла. Иногда мелькала надежда, что Ливингстон напишет сам, спросит как дела, и вот тогда-то Келен вновь расскажет ему обо всем, а потом – момент опустошения, когда плевать на все она хотела. По правде говоря, он приходился ей единственным, каким-никаким, а другом, и без него становилось еще горше.

– Есть, – Келен расплылась в нездоровой улыбке. Дэвид был онлайн. – Поговори со мной… Пожалуйста…

– Привет.

– хай

– Что нового?

– сходил в кино. новый фильм полный отстой.

Келен закатила глаза. По их переписке складывалось впечатление, будто бы Ливингстон дни напролет проводил в кинозале. Его не интересовало ничего, кроме этих движущихся громких картинок, и неважно, какой в них вкладывался смысл, лишь бы они были напичканы впечатляющими спецэффектами.

– А что так?

– спецэффекты дерьмо.

– Ясно. Ну как ты в целом?

– я-то нормально

Да! Вот оно! Келен сбивчиво застучала по клавишам, поправляя за собой каждое второе слово. Кажется, разговор поворачивал в необходимое ей русло.

– Это хорошо. А у меня вот первый день занятий прошел. Полный отстой.

– ммм

– Помнишь, я рассказывала тебе про Оливера Каэрта? Мой одноклассник. Этот *censored* сегодня…

Келен долго ждала ответа на это неожиданно длинное и развернутое сообщение, в котором появилось вдруг все: горечь, обида, одиночество, безысходность. Ей не требовалось многого, простого «Не переживай, все будет хорошо» было бы достаточно.

– слушай, я кажется доходчиво все объяснил в прошлый раз. меня не интересуют твои однообразные проблемы. может интересовали раньше, но сейчас нет. у меня своих забот по горло, хочешь верь, а хочешь не верь. мне между прочим ничуть не лучше чем тебе, но я же не плачусь об этом ежесекундно? забудь о своем Оливере и перестань делать и себе и мне мозги. сто раз я уже слышал о твоем папаше. мне его жаль, и тебя жаль, но пора уже придумать что-то новое. ненавижу, когда мое внимание используют в целях самоподдержки, я не жилетка для нытья. или я тебе друг, с которым есть о чем поговорить, о фильмах например, или тебе лучше мне не писать.

Келен прочитала сообщение дважды. Внутри все дернулось и мертвенно затихло. Она закрыла ноутбук и начала переодеваться.

Сняв через верх рубашку, Келен накинула на плечи плед и села на кровать, обхватив колени руками.

Тишина в доме стояла ужасная. Даже со второго этажа слышался ход часов. И в этой тишине Келен услышала кое-что.

Она была одна. Совершенно одна.

В солнечном сплетении разлилась тупая ноющая боль. Келен глубоко вздохнула.

И, уткнувшись лицом в колени, зарыдала.

Все стало хуже некуда. Ей не удалось выздороветь за эти два года. И теперь она не знала, что ей делать дальше. Что делать? Что делать, если нет ни стремлений, ни целей, ни друзей, ни любви, ни радостей, ни смеха, ни удачи… ни семьи.

Те самые «два года назад» начались именно с него, с отца Келен, Альфреда Фаэра. В те времена, бесконечно далекие, все было иначе. Миссис Фаэр чаще улыбалась и находила с дочкой общий язык, в доме всегда оставалось тепло и уютно, на кухне пахло едой, а не мусором, телевизор развлекал, а не заглушал. А сама Келен была не в пример беззаботнее и жизнерадостнее, как и подобает обычному ребенку.

Однажды все изменилось. В один миг, точно по щелчку чьих-то уродливых пальцев, которые Келен при случае с удовольствием переломала бы один за другим. Однажды вечером мистер Фаэр не вернулся домой в положенное время. Келен ждала его час, и два, и три, но на пороге никто не появлялся. А ближе к полуночи им в дверь позвонили люди в полицейской форме. Миссис Фаэр пыталась прогнать Келен наверх, но девочка не поддавалась. Вид полицейских пугал, их поздний визит не предвещал ничего хорошего. Сердце Келен прыгало где-то в глотке так, что дышать было трудно.

Когда она услыхала это слово, мир остановился. Около двух дней он не двигался, несмотря на то что вокруг все кипело и горело, подгоняемое горестными стонами и криками; она не реагировала, не думала и ничего не чувствовала. А после похорон, когда Келен осталась наедине с собой в ее комнате, мир рухнул. Девочка проплакала целую неделю, целый месяц и целый год. В этот же период она и подхватила свою, как выяснилось, неизлечимую болезнь.

Ее папа был ее единственным, самым лучшим другом, его Келен любила как ни одного другого человека в мире. Пока он был рядом, все было хорошо. Он всегда улыбался. Он никогда не кричал. С ним и не возникало нужды спорить – его слова были истиной, к которой хотелось прикоснуться. Келен не понимала проблем, которые рано или поздно возникали в других семьях между родителями и их упрямыми, нескладными чадами. Она соглашалась с папой во всем, что бы тот ни сказал, безраздельно была на его стороне. И когда он погиб, она, по привычке, снова доверилась ему, уверенная, что все это – лишь часть его плана, что пройдет три дня и он, несомненно, воскреснет, ведь не могло же божество умереть, в самом деле. Шло время, но чуда не происходило. Никто не мог ничего сделать или изменить, а Келен навсегда потеряла всяческий интерес к жизни. Больше ей ничего не было нужно.

Нынешняя Келен потерла глаза. Ужасно хотелось спать. Не переодевшись до конца, она легла в кровать и отключилась от всего.

Бессмысленно. Ничто не имело смысла. Келен была обречена на вечную смерть.

«Если только не случится какое-нибудь чудо».

Каждый новый день делался холоднее предыдущего. Осень не медлила и рвалась занять свое законное место с бешеной скоростью. Спустя каких-то две недели без куртки на улицу стало невозможно выходить, а в комнате Келен температура по утрам была почти как на северном полюсе. Девочка жалась к слабо прогретой батарее, ставшей жертвой их извечной экономии, и еле продирала глаза. Ей казалось, что только человек, находящийся в тесной близости со своей кончиной, мог спать столько же, сколько она. Хотя по внешним показателям, она была вполне себе здорова: жара не наблюдалось, давление не понижено, резких болей нигде нет. Зато держалась ужасная слабость.

Днем она неприкаянной душой слонялась по школе, ни с кем не идя на контакт первой. На вопросы Келен отзывалась развернуто, но после каждого ответа ее веки все больше наливались свинцом. Поэтому вечером вместо того, чтобы учить историю, она заваливалась в кровать и не шевелилась до рассвета.

Миссис Фаэр была страшно недовольна дочерью.

– Будь ответственной, в конце концов! – надрывалась та. – Сколько можно сидеть у меня на шее?! Ты не в состоянии даже проснуться пораньше и помочь мне приготовить завтрак! Посмотри на себя. Во что ты превращаешься? Живешь как амеба, ничего…

И так далее.

Келен нигде не могла укрыться. Дома – мама, в школе – Оливер.

– Эй, Фаэр, – однажды сказал Каэрт. – А ты случайно колесами не балуешься?

Келен недоуменно посмотрела на него, состроив гримасу.

– Чего?

– Наркотики, – пояснил Оливер. – У тебя с восприятием серьезные проблемки. А в зеркало ты давно смотрелась? Страх один: под глазами синяки размером с два моих пальца, кожа серая…

– Заткнись, – неубедительно произнесла Келен. – У меня грипп.

– Так иди домой и лечись, идиотка, – безразлично сказал парень. – Будешь еще тут инфекцию распускать.

– А ты не подходи ко мне и не заболеешь, – огрызнулась Келен.

«Интересно, если я и вправду умру, будет ли хоть кто-то обо мне жалеть?»

На самом деле умирать Келен не хотела. И очень этого боялась. До того она была глупая, что каждый вечер, перед тем как провалиться в сон, воображала, что наутро уже не проснется.

– Мам, – как-то раз обратилась Келен. – Мне кажется, у меня какая-то болезнь. Я нехорошо себя чувствую. Может, купим какие-нибудь витамины? Самые недорогие.

– Спать надо меньше, тогда и чувствовать себя будешь лучше, – отрезала миссис Фаэр. – И что я тебе говорила о шоколаде? В твоем мусорном ведре не меньше пятидесяти оберток! Лучше бы фрукты вместо него покупала.

Хуже всего Келен приходилось на уроках, связанных со спортом, кои их школа любила чрезвычайно сильно. Плавание и легкая атлетика были особенно в чести, и каждый раз Келен умирала вдвойне: от стыда за собственный вид в купальном костюме, и от прикладываемых усилий. Она мечтала о том, чтобы потерять сознание посреди урока и освободить себя от страданий хотя бы на недельку. Однако тело действовало ей назло: передвигалось с горем пополам, но сдаваться не хотело. И ведь ни одному врачу не объяснишь, что она действительно была больна…

– Хочешь, чтобы я отстал от тебя раз и навсегда? – в один день спросил Каэрт.

Келен хотела. И предлагала ему сделать это с давних пор. Собственно, из-за этого наступила между ними непримиримая вражда. Последние два года средней школы Келен пребывала в трансе, и поначалу Оливер всячески пытался ее растормошить. Непонятно, делал ли он это из добрых побуждений или из вредности, но на его подколки Келен, нервная и вечно заплаканная, реагировала крайне остро и не знала, как ответить. Ей все это казалось унизительным, и спустя пару месяцев они с Оливером здорово подрались – Келен кинулась на него с кулаками первой. С тех пор оскорбления Каэрта приняли настоящий вид, потому что: «Да ты ненормальная, Фаэр».

– Ну что, хочешь? – повторил он.

– Что тебе надо? – ответила вопросом Келен. От него ничего хорошего ждать не приходилось.

– Предлагаю тебе игру. Ежели победишь ты, я у всех на глазах заберу любые свои слова о Келен Фаэр, попрошу прощения, короче, все, что захочешь.

– Если проиграю?

Оливер недобро оскалился.

– Пока что не решил. Придумаю по ходу дела.

Келен нерешительно замерла, переводя дух. Последнее время ей тяжело дышалось.

– Что за игра?

– Моя любимая. Не волнуйся, никаких лишних движений твоей хилой тушке выполнять не придется. Проверим, – Оливер постучал себя по лбу, – твои мозги. Если сделаешь меня, это утроит твой авторитет.

Каэрт выдержал паузу. Келен стояла, чувствуя, как сердце дробно билось у нее под ребрами.

– Партия в шахматы, – наконец заявил ее недруг. Девочка прикрыла глаза.

Шахматы, значит.

Насколько Келен было известно, шахматную доску она видела примерно дважды в своей жизни, да и то сторонним наблюдателем. А Оливер знал ту вдоль и поперек, числясь лучшим игроком во всей школе. Он этим часто хвастал, стоило появиться слушателям, потому Келен и была в курсе. Самолично она его игру ни разу не созерцала.

– С какой стати, – спросила она, – ты предлагаешь это именно мне?

– Не знаю, просто мне очень скучно. – Оливер пожал плечами.

– Я не играю в шахматы.

– Ага, но ведь тебе есть ради чего бороться? Оттого куда как интереснее бросить вызов тебе, а не какому-нибудь профи.

– Отказываюсь, – отчужденно бросила Келен.

– Я дам тебе семь дней на подготовку.

– Ты думаешь, я совсем тупая? Ни одному человеку в мире не под силу научиться играть в шахматы за одну неделю. Пока, Каэрт.

– Хорошо, давай иначе, – Оливер не собирался выпускать жертву с такой легкостью. – Соглашайся на партию – и тогда я на полном серьезе выражу мое почтение, даже если противник из тебя выйдет никудышный. Коль рвешься сдружиться с ребятами, мое одобрение пойдет тебе только на пользу.

Хоть Келен и была смертельно уставшей, это не помешало ей прийти в ярость.

– Мне не нужно от тебя ни черта, – прошипела она. – Засунь свое одобрение себе в зад, самовлюбленный, эгоистичный, тупой…

– Ух ты, елки-палки, какие мы слова знаем. – Оливер натурально оскорбился. – Тебе язык с мылом надо мыть, бешеная.

– Пошел вон, – Келен скрестила руки на груди, чтобы те не тряслись.

– Знаешь, если продолжишь кидаться на всех подряд, помрешь в одиночестве.

– При чем тут все, если не нравишься мне только ты?

– По моим наблюдениям тебе не нравится никто, – холодно заметил парень. – Раз уж ты такая угрюмая, почему бы тебе не сброситься с крыши, а?

– Через неделю я уделаю тебя в хлам.

Келен не поняла, как это получилось. Однако идти на попятную было бы самоубийством.

– То-то же, – Каэрт порядком разозлился, но тут же взял себя в руки. – Жду от тебя чего-то приличного, Фаэр.

Келен, не глядя на него, развернулась на каблуках, и колени у нее подкосились от перенапряжения.

«Чтоб тебе язык выдрали!»

– Эй, ты! – раздался сзади ненавистный голос. – Только не вздумай и вправду кидаться с крыши! Слышишь меня, Фаэр? Мне не нужны лишние проблемы из-за твоей тупости. Ты меня поняла?

Но Келен не слушала. Внутри все горело от обиды, легкие жгло из-за недостатка кислорода, голова кружилась, как будто бы ее владелицу прокатили на смертоносной карусели. Она едва заставляла себя шагать вперед. А в ушах эхом раздавались слова Каэрта: «Раз уж ты такая угрюмая, почему бы тебе не сброситься с крыши, а? А?»

«Нет. Даже не думай».

Обычно в этих случаях говорят «тебе есть ради чего жить». Но прикинув, Келен к своему ужасу поняла, что это ее не касалось.

Тем же вечером она сделала над собой нечеловеческое усилие, и вместо того, чтобы лечь спать, нашла самоучитель шахматной игры. Стоило попробовать не обыграть Каэрта, так хотя бы дать ему по зубам. Впрочем, спустя несколько минут Келен совсем запуталась в правилах и бросила бессмысленную затею. Коротенькое предисловие учебника гласило, что победа в шахматах во многом зависит от умения человека логически мыслить, а не от знаний разных замороченных стратегий. И Келен легкомысленно решила, что если уж дойдет до дела, она как-нибудь разберется.

«Надо только выучить, куда и как ходят фигуры».

И все же из ее головы не шел совет, бездумно брошенный Оливером.

Келен не раз размышляла о том, зачем ей жить, и кому ее «живые» дни могли бы принести хоть какую-то пользу. Тем не менее, столь дикий путь, как прыжок с крыши, не прельщал ее по одной простой причине: в этом смысла не было ровно настолько же, насколько в ее существовании.

Как-то, всего около месяца назад, Келен услышала в вечерних новостях о безымянном гражданине, покончившим с собой именно таким способом. У него была большая семья, жена и двое детей, приличная работа и в целом не такая уж скверная жизнь. Келен сидела за обеденным столом, слушая стенания и причитания родственников, друзей, знакомых покойника, и никак не могла взять в толк: что руководило этим дебилом, когда он делал свой последний шаг в пустоту? Возможно, он что-то недоговаривал жене или угодил в чей-нибудь черный список, но о чем именно он думал, стоя на краю карниза? Что чувствовал?

«Должно быть, это не так страшно, как кажется».

Это было последнее, о чем Келен успела подумать перед тем, как усталость сломила ее. И этой ночью ей ничего не снилось, как обычно. Келен давно перестала видеть сны.

Через день почти все в школе узнали о споре между ней и Каэртом. Эмма изводила Келен вопросами, на которые той не хотелось отвечать.

– Я никогда не слышала, что ты увлекаешься игрой в шахматы. Сколько лет уже за доской?

– Я не играю.

– И в чем смысл вашего с Оливером поединка?

– Спроси у него, – довольно грубо ответила Келен. – Он тебе, конечно, наплетет что-нибудь гадкое.

Настроение было отвратительное. Чем больше Келен старалась уйти от расспросов, тем сильнее ее донимали одноклассники. Их возгласы, полные саркастичного удивления, издевательские взгляды, предвкушающие ее бесславное поражение, вонзались в нее точно ядовитые клыки многоглавого чудища.

– Ну что, как быстро собираешься поставить Каэрту мат? Пяти минут тебе будет достаточно?

– Ты только если проиграешь, не убивай его, пожалуйста.

У Келен жутко болела голова. В кабинетах было душно, а небо за окном покрылось свинцовыми тяжелыми тучами.

Ее вдруг одолела безумная хандра. Никто в этом мире не мог дать Келен то, что было ей нужно. Ни одно доброе слово, сказанное в ее адрес, не утешило бы девочку. Единственное настоящее тепло, которое она чувствовала за всю свою жизнь, исчезло вместе с папой. Из-за безграничной грусти с трудом удавалось держаться, чтобы не завыть во весь голос, грудь опять залила та самая нестерпимая боль. Келен едва не заплакала от собственной беспомощности.

А подростки вокруг нее продолжали издеваться и разводить безмозглые шутки. И с каждым новым словом ненависть к ним и жалость к себе возрастали десятикратно, до небывалых высот. Но Келен зло молчала, не произнося в ответ ни слова. В голове начали проскакивать дурные мысли. До конца учебы они болезненно распухали, становясь шире, занимая больше места. Келен не собиралась их останавливать.

Слишком сильно все надоело.

Выйдя за пределы школьного двора, она не отправилась ждать автобуса. Вместо этого Келен развернулась и побрела в сторону центральной части города.

«Когда я сдохну, им не над кем станет смеяться».

Над головой стоял низкий серый потолок из кучевых туч. Келен считала, что тому месту, где она жила, больше шел дождь. Есть такие города, которые никак не смотрятся в лучах солнца, этот был одним из них. Сколько всякой дряни она начинала видеть, когда на улицах стоял яркий свет, а мягкий мрак успокаивал и скрывал любые недостатки. С дождем Келен всегда было уютнее. И сейчас от влажной прохлады воздуха она несколько пришла в себя, сменив радикальное решение на нечто неопределенное.

«Мне и правда кажется, что я скоро умру. Как же мне страшно».

Что-то все равно держало ее в этом мире, раз она так не хотела из него уходить.

«Но мое тело, наверное, не выдерживает. Я умру от самой настоящей тоски».

Город был небольшой, зато машин здесь хватало за глаза и за уши. Постройки из домашних и приземистых трансформировались в строгие угловатые здания. Шум дорог стал заметно сильнее, и Келен внутренне сжалась. Она не любила машины.

Келен не нравилось бывать здесь, в центре этого подобия благополучия и процветания. Куда бы она ни пошла, везде ощущала соленый морской воздух. Напоминание о большой воде под боком сквозило во всем: указатели, ведущие к пляжам и на пирс; бетонные, отсыревшие стены домов; въевшийся запах соли и рыбы; стянутая кожа рук. Сейчас до сих пор стоял туристический сезон, несмотря на мерзкую погоду, но Келен знала, что через месяц улицы города осиротеют и станут выглядеть еще хуже и противнее, чем сейчас.

«Может, мне стоит размяться немного. Погулять, посмотреть на людей еще раз».

Она взглянула на часы, висевшие под крышей одного из зданий. Все, что надо, – так это вернуться в установленный срок да не попасться на глаза маме в городе.

Келен заглянула в ближайший кафетерий, где ей пришлось отдать неоправданно много денег за пластмассовый стаканчик горячего шоколада. Она не верила, что серость в ее лице могла появиться из-за него, как утверждала миссис Фаэр.

Дождь пока не начинался, на улице стало темно как поздним вечером. Келен старалась уйти подальше от шумного проспекта, виляя меж людей. Горячий шоколад обжег ей язык, но сердце забилось чуточку оживленнее, чем раньше.

«Значит, я выиграла для себя еще один день».

Сидеть на лавочке Келен не хотела, потому что, находясь на одном месте, она чувствовала себя глупо и неуверенно. Гораздо легче было куда-то идти, втихомолку рассматривая прохожих. Келен не искала для себя никакой цели, просто отмеряла шаг за шагом.

«Главное, перестань думать. Это тебя и убивает».

И все же не думать Келен не могла. Проходя мимо яркой магазинной витрины, ей на ум пришло соображение, что имея много денег, можно справиться с любой проблемой. Вот она бы, будь богата, каждый день покупала себе любую еду, какую захотела. Или проматывала бы время в развлекательных центрах. Там всегда все напускное, до одури веселое, и Келен растеряла бы там свою печаль. Вместе с мозгами.

«Пожалуй, я смогу устроиться на какую-нибудь подработку».

Но это было скорее желание себя успокоить, чем настоящее решение. Келен знала, что физически и морально не сможет делать что-то однообразное ради денег. Только если для мамы, чтобы облегчить ей жизнь.

Она завернула на узкую улицу, где по левой стороне стояли жилые, пошарпанные дома. Глядя, как постепенно заливаются светом окна, девочка представляла себе квартиры, в которых жили ее одноклассники. Эмма и Льюис – те, наверное, были баснословно богаты, их апартаментам оставалось лишь позавидовать. Каэрт тоже был не из бедных, небось сейчас лениво развалился в трехкомнатной огромной квартире в самом центре. Грейс и Сэм – ребята попроще, жили себе в уютных красивых домиках…

Келен остановилась, смяв в руке пластмассовый стаканчик. Дорога заканчивалась тупиком, упираясь в старое строение из красного кирпича. А по правую сторону стояло полуразрушенное высотное здание, одно из немногих в Брайтоне, заброшенное ввиду бесперспективности и отсутствия финансовой поддержки. Покореженные оконные рамы с выбитыми стеклами смотрели на улицу зияющей пустотой, потрескавшиеся бетонные стены выглядели крайне хлипко.

Вид развалины вызывал у Келен смешанные чувства. Отчетливее всего в ее нутро проникали страх и одиночество.

«О чем же все-таки думал тот мужик из вечерних новостей?»

Тут девочку посетила идея. Убедившись, что ни одна душа за ней не наблюдала из какого-нибудь окна, Келен приблизилась к черной дыре, изначально задуманной, как вход.

«Все дело в том, что я не знаю, чего мне ждать от смерти».

Она перешагнула через мусорные обломки и очутилась внутри безнадзорного здания. Здесь до сих пор воняло всем тем, чем обычно воняет во время стройки: пылью, штукатуркой и железом. Внутри было совсем темно. Келен проклинала себя за свой идиотизм, но обратно не повернула. Двигаясь как можно тише, она отыскала лестницу, из которой в горизонтальное плоскости опасно торчали штыки. Хруст щебня под ногами в очередной раз напомнил ей о неустойчивости конструкции.

«Если я представлю, что собралась сделать это, – Келен осторожно преодолевала одну ступеньку за другой, – если пойму, что мне должна принести смерть, может, проживу остаток своего времени в относительном спокойствии».

Выбраться наверх ей хотела помешать заклинившая дверь на ржавых петлях. И все же после некоторых усилий и пары ударов, та открылась, издав громкий скрежет. Келен, упершись ладонями в грязную крышу, выкарабкалась наружу.

Черная мерзкая пыль, где-то смешанная с дождями и превратившаяся в грязь, копилась в этом месте месяцами. Под ногами Келен что-то хрустнуло, она отступила назад и увидела раздавленный использованный шприц. На нее нахлынула безысходность, а от тяжелого и долгого подъема снова разболелась голова. Келен швырнула стаканчик из-под шоколада, который до сих пор держала в руках, в общую кучу хлама. Небо над головой стояло так низко, что Келен показалось, будто бы ее сейчас раздавит. Ветер тут тоже стоял ничего себе, холодный и агрессивный.

Келен пробралась дальше и остановилась в паре метров от края крыши. На самом деле она до дрожи боялась высоты, и мысль о падении вызывала у нее лишь нудную боль в животе.

«Ну же. Представь, что у тебя соскользнула нога, и ты упала».

Тем не менее простые инстинкты самосохранения не позволяли ей шагнуть вплотную к краю. Громко выругавшись, Келен пнула ногой почерневшую жестяную банку. Та с гулким эхом стартовала на другой конец площадки.

– Собираешься с духом, чтобы прыгнуть?

Келен вздрогнула так сильно, что на самом деле чуть не свалилась вниз. Сердце застучало как бешеное.

– Кто здесь? – она завертела головой по разным сторонам.

В нескольких метрах от нее на углу крыши сидела молодая девушка. До того она была неподвижна, что Келен ее и не заметила среди грязной кучи и догадалась о половой принадлежности той лишь по голосу. Девушка сидела со скрещенными по-турецки ногами, ссутулившись в плечах, и смотрела поверх крыш на пляж и на широкую светлую полосу, тянущуюся вплоть до самого горизонта. Впрочем, понять, куда именно был направлен ее взгляд, оказалось трудно, потому что верхнюю половину лица неизвестной закрывали винтажные летные очки с полупрозрачными желтыми стеклами.

Келен настороженно замерла, не сводя с нее глаз. Доверительно относиться к людям, рассиживающим по крышам заброшенных зданий, не входило в ее принципы.

– Или просто прицениваешься? – снова раздался женский голос.

– Простите?

– Я имею в виду: ты выбираешь, где лучше распрощаться с жизнью? Атмосфера должна быть соответствующая, все дела.

Келен не смогла найти, что ответить. Поэтому опять тупо переспросила:

– Простите?

Тут девушка повернулась к ней и сдвинула дурацкие очки себе на голову. Улыбнулась, сощурив один глаз, который странным образом выделялся на ее лице и был как будто бы не к месту. Щеки у нее были худые, впалые, с ярко очерченными скулами.

– Меня Дженни зовут.

Келен кивнула. Дженни ей не особо понравилась. Запачканная майка, потертые джинсы и дохленькая куртка не вызывали симпатии.

«Еще и эти очки».

– Так что ты делаешь?

– А вы? – в свою очередь поинтересовалась Келен. Ноги у нее словно к месту приросли.

– Целый день сижу. Тоже хочу прыгать, – совершенно спокойно объяснила Дженни.

– Неужели?

– Именно. Хочешь, давай вместе?

– Нет, не хочу. – Келен наконец-то вышла из ступора и сделала шаг подальше от края крыши. – Я и не собиралась.

– Зачем же сюда пришла?

– Просто пришла.

– А, ну если просто…

Келен молча таращилась на нее. Дженни не была похожа на самоубийцу, только на сумасшедшую.

«Внимательно следи за ее руками».

Дженни снова напялила очки летчика на глаза, посидела так несколько секунд, и вернула их обратно, взлохматив коротко остриженные волосы. Улыбка девушки стала какой-то другой.

– Тебя кто-то обидел?

– Не поняла? – Келен начала раздражаться. Она не любила, когда разговором ее ставили в неловкое положение.

– Просто так нормальные люди на крыши заброшенных домов не забираются.

– Могу сказать вам то же самое, – ответила Келен, забыв, что с такими, как Дженни, следует обращаться крайне вежливо.

– У тебя в уголке рта что-то коричневое.

Келен стерла рукавом остатки горячего шоколада. Она уже тысячу раз пожалела, что забралась на эту чертову крышу. Теперь ей хотелось как можно быстрее отсюда свалить.

– Какая-то ты совсем кислая, – нежданно серьезно произнесла Дженни. – Сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – неохотно ответила Келен.

– А выглядишь старше. Я бы тебе восемнадцать дала, не меньше.

Дженни поднялась и отряхнула от пыли свой зад.

«Пора уходить», – мгновенно подумала Келен. Вдруг эта чокнутая прямо сейчас решит прыгнуть. Еще и ее с собой прихватит.

– Хочешь перекусить? – Девушка достала из кармана джинсов на удивление приличный кошелек. – Я могу угостить чем душе угодно, не стесняйся.

– Спасибо, но нет.

Дженни подняла вверх брови. Жест этот носил характер одобрения или приятного удивления. Но Келен не взялась бы утверждать, будто понимала, что творилось в мыслях у человека напротив нее. Ведь всего пару минут назад она говорила, что желает покончить с собой, а сейчас уже предлагала пойти и набить брюхо.

– Вообще-то мне пора, – сказала Келен и не соврала.

– Тебя ждут дома? – Дженни была словно липучка.

– Да.

– О, тогда повезло. Все меньше поводов грустить, если есть те, кто тебя ждет, правильно?

Сердце у Келен неприятно екнуло. Видимо, это как-то отразилось на ее лице, потому что улыбка моментально испарилась с уст Дженни.

– Извини.

Келен удивленно посмотрела на нее.

Теперь стало ясно, отчего правый глаз девушки так плохо вписывался в общую картину лица: зрачки Дженни были абсолютно разной величины. От этого ее вид делался еще более безумным.

– Иди-ка домой, – посоветовала Дженни. – И не стоит больше расхаживать по крышам, можешь напороться на неприятных и опасных ребят.

«Кто бы говорил!»

– Не против, если я дам тебе кое-что?

Келен была еще как против. Приготовившись уносить ноги, она вся напряглась. Однако Дженни не кинулась на нее с ножом, а всего лишь вытащила из кошелька маленький листочек, свернутый вчетверо. Она подошла к Келен неторопливо и очень сдержанно, словно боялась спугнуть. Келен учуяла в воздухе странный запах, который был ей незнаком. Больше всего это походило на свежезаваренный чай.

Вдруг сердце девочки перестало отбивать чечетку. Впервые за несколько недель Келен почувствовала себя не как ходячий труп.

– Мой телефон, – уведомила Дженни, тыча бумажкой ей в ладонь. – Если захочешь получить благодарного слушателя, обращайся.

– А?

– Да так. Короче, будет желание позвонить – звони. Могу попытаться помочь с проблемами, посочувствовать, подбодрить.

– Зачем? – недоуменно спросила Келен.

– Ты выглядишь такой несчастной, будто бы тебе совершенно некому рассказать о том, где ты сегодня была.

Келен разозлилась, но ничего не ответила. Не поворачиваясь спиной к Дженни, она добралась до выхода с крыши. А та, как ни в чем не бывало, уселась посреди мусора и вновь принялась залипать в хмурое небо.

«Я позвоню тебе, если только сойду с ума», – решила Келен и со всей возможной скоростью побежала от разрушенного дома к автобусной остановке.