Читать книгу S.T.N.M. Часть «SA» - Янис Ником - Страница 13

Моё одиночество не в силах быть описанным словами, его возможно выразить только в живописи. Моё одиночество сродни картине Радована Йокича из серии «параллельного одиночества». Я так же одинок, как силуэт женщины на этом полотне, похожей на Мию из фильма «Криминальное Чтиво» – точная, сука, копия бывшей, как минимум по фигуре. Такие же персики, орехи, помидоры, дыни и арбузы. И всё это под аккомпанемент Jen Titus – «O, Death».

Но чувствовала она себя так же, как и я. Стоит, значит, такая, спиной к миру, в неимоверном уединении, зажатая от холода: ни то сквозняков с улицы, ни то сквозняков из души, напротив витрины, где изображена Мона Лиза со своим магнетически притягательным взглядом, но с улыбкой, закрашенной ярко-красной помадой. Помнится, в Древней Греции девы борделя красили губы именно в этот цвет, чтобы сделать их более похожими на половые для оральных утех. Ух! Мерзость. Возбудительная! Примечательно и то, что в свою очередь, в Древнем Риме тем же способом выделялись дамы из богатых семей. Одно другому не помеха?

В моей жизни женственная загадка, способная придать уют моей пустой квартире, превратилась в развратную ярко-красную обыденность, где женщина лишь плод вожделения, зарождающегося в яичниках и отступающего около крайней плоти. Красная помада была свидетельством её целей на вечер, а смрад сигарет изо рта говорил о её воспитании. Где женщина не больше тряпичной куклы, накрашенная как девица из борделя, и набитая опилками несбывшихся надежд, осколками стекла разочарования и грязью от сапог, побывавших у неё в гостях мужчин. Где женщина не срывала Эдемское яблоко и не совращала первого мужчину, а сама вкусила этот плод и через поцелуй, через обман с запахом ванили передала его мужчине. Там не было совращения – предательство в чистом виде. Да и плода там уже не было, лишь пережёванное послевкусие. Попасть в ад из-за пережёванного вкуса греха – вот, что значит поверить девушке.

Я в мире безумных подозрений, где первая женщина была змеёй в обличье девы. Я во власти стереотипов. Я несчастен. Как можно быть счастливым в мире, где самые красивые существа – самые смертельно-опасные? Подобно Чёрным Вдовам и самкам богомола срывают головы тех, кто их полюбил? Как можно быть художником, где Муза – это суккуб? Где «она» равно «к беде». Где сука – мать, сестра, жена, дочь.

Я сам был виноват в содеянном. Искал лишь подтверждения и их лишь находил вокруг. Везде предательницы, «манипуляторши», изменницы. Нет ни единого примера чистоты. Потеряв надежду на них, не обретя в них веры, отказаться от их тел не составило труда, когда принял, что никогда не смогу испытывать к ним чувства. Я не любил женщин, но я их не ненавидел.

Казалось бы, что очевидный вариант – мужчины, но с ними ху _(й) же. Да, я их чувствовал, и чувствовал их мёртвыми. Поэтому для меня «очевидный» вариант был не очень виден. Как если бы человеку, испытывающему жажду, но по какой-то причине отказывающемуся не то, что пить, даже касаться воды, предложили залить раскалённое железо в рот и уверяли в «очевидности» подобной альтернативы. Я хотел пить, я не был просто идиотом. Просто то, что я хотел – не существовало в реальности, но оно было где-то во мне, раз я знал, что оно есть. А откуда мне было тогда о таком знать, если примеров не имелось? Только выдумать. Тогда и замуровал себя в своих мечтах. Найдя свой созданный идеал, я, как безумец, требовал его снисхождения с небес, с картин, со строк стихов. За малейшее несоответствие карал грузом стереотипов, обрушивающихся на новоиспечённую Музу, как лавина, что обычно не оставляло от неё ни черта, ни чёрточки.

Сейчас, лежа в пустой ванне и маринуясь в керамическом холоде, в бесконечной очереди попыток пытаюсь уловить Музу. Теперь творю её сам. Не жду, как прежде, особенного состояния, вдохновения, а созидаю, и в процессе уже выдавливаю музу подобно фурункулу. Я называю это выдохновением.

Часами напролёт освобождаясь от немногочисленных ненастоящих друзей, от тягостной работы души. В такие часы мой досуг всегда пребывает в ванной комнате. Там я творю своё безобразие, то, что будет нарисовано на клочке бумаги, то, что я пытаюсь снова и снова изобразить не изуродовав и преобразить не испортив в реальный мир. Снова и снова материализация претерпевает крах, моя произведение-попытка задыхается на глазах и до утра обычно не доживает. Она будет разорвана или сожжена, как и многие до неё другие, потому что мертва. Мертвая Она подобна вашей мёртвой «очевидной» альтернативе, если не хуже. Всё же родил её я. И как что-то отвратительно-позорное, я уничтожу её. Раз за разом, зараза, всё разом. Так будет до сегодняшнего дня… Сегодня произойдёт чудо. Пришествие, которого не ждали.

Сегодня в ней будет что-то странное. Едва заметное переливание цветов, подмигивание искр, приводящее нечто в движение. Дойдя до грани, когда картина ещё не дописана, но уже прекрасна, я остановился. Я знал, что не смогу закончить и лучше остановиться сейчас, чем испортить то, что уже есть. Как там сказал один никчёмный человек? «Лучше сотворить д*рьмо, чем не сотворить шедевр»? Ну, да и на отходы найдутся свои потребители. Лучшего оправдания современному искусству и не придумаешь.

По-хорошему, я знал, что лучшее произведение – недописанное, сделанное анонимно, но не мог признаться себе, что желание обязательно завершить до конца, закончить начатое, разрушало любые логические выводы. Эта необходимая зависимость поставить подпись в конце меня изнуряла. Решительно отложив картину, я вышел на улицу. Она всё ещё дышала, когда я уходил, но сегодня получилась на редкость прекрасной и я не хотел как обычно, не сегодня не было сил становиться свидетелем её последнего выдоха до рассвета.

«Всё летит в п… бездну, конца не избежать, как и начала», – подсказали мои ноги, пересекая порог подъезда и что-то внутри меня решительно созрев лопнуло. Это что-то приговорило картину к уничтожению по возвращению домой, во что бы то ни стало, даже если вернусь до рассвета и она всё ещё будет живой.

«Она не заслуживает таких мучений, возможно и я,» – отчаянная мысль воссоединения проникла в мою голову, я пробовал двигаться только в одном направлении, но что, если рискнуть в другом? Если её нет в живом исполнении, а оживление терпит каждый раз крах, может тогда преисполнится в её неживом мире? Может я раскрою весь свой потенциал как творца в самоубийстве? Я пропал. Точней пропаду. Совсем скоро. С подобной уверенностью прогулка оказалась очень воздушной, налегке так сказать, без того креста, что вынес из квартиры и обменял у подъезда на смертельную веру.

Мой ночной город, безусловно носивший женское имя, очень коварен своим загадочным уродством. Первый раз, побывав в нём, вы пропитаетесь к нему такой ненавистью, что не раз ещё вернётесь. Вернётесь в своих самых жутких снах. Вернётесь, чтобы умереть.

В начале будете думать, что в нём вы напоминаете себе, как хорошо у себя дома даже если у вас дома нет, не важно, где угодно прекрасно, где угодно хорошо, везде, только не здесь, но поздно, вы уже влюблены и сделаете его своим дном, личный кошмаром. Вы полюбите его болезненной страстью с отвращением, которое обычно окутывает людей, увидевших столь ужасную картину, пронизанную мерзостью в каждом мазке, которую так и хочется купить, повесить в самый тёмный угол комнаты, и старательно избегать её. Владеть тем, чего боишься. Чтобы больше никто не увидел. К чему по какой-то причине вас манит, но оно настолько для вашего нутра чуждо, что даже физически больно. Настолько эта образовавшаяся связь удивительна и необъяснима, что вы никогда не посмеете себе в ней признаться. Особенно наедине с самими собой. Сюда возвращаются либо те, кому осталось жить недолго, либо те, кто всё потерял, либо те, кому нечего терять, либо те, кому всё надоело, либо те, другие, самые пугающие, не объясняющие причины, но всегда возвращаются. Надеюсь, я хотя бы приблизительно смог передать уровень отвратительного коварства моего города.

В эту самую ночь, долгожданную городом, я нашёл её – свою Музу. Или лучше сказать, что она меня нашла?

Вначале, конечно, меня чуть не сбила машина – видимо городу не хватило терпения дождаться моего возвращения в дом, он попытался ускорить события. Я засмотрелся на силуэт белой краски на пешеходном переходе в форме большого уродливого пса. Как минимум точно пса Ада.

Я частенько оживлял разные пятна, соединял в фигуры силуэты различных тварей, поэтому предпочитал не смотреть на пол в вагонах метро. Не знаю, что за сюрреалист постарался, но постарался он знатно.

Пьяный водитель за рулём – конечно же, женщина, отделалась сильным ушибом. Но это не заслужило должного внимания, как и моя травма. Что мне до ран на теле, когда душа порвана, когда готов совсем скоро выдохнуть в последний раз?