Читать книгу А слона-то я приметилъ! или Фуй-Шуй. трилогия: RETRO EKTOF / ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ - Ярослав Полуэктов - Страница 8

Год 1909г. Лето.

Настоящая природная чудо—беда заглянула в дом деда Федота.

Это случилось ровно в тот момент, когда, словно для будущего всеобуча, в дом понаехали гостевать дальние кузены полиевктовской малышни. Вновь прибывших было двое: девочка и мальчик. Между кузенами – тоже Олей и маленьким шкетом Толькой – и уже сбитой группировкой «Ленка, Михейша, Даша и Оля» тут же составилось некое физически разношерстное сообщество. Разобраны они по возрастам, лицам и характерам как разнокалиберные и разноцветные стекляшки на дне калейдоскопа. Нет ни одного камушка одинакового. Но каждый камушек дополнял другого. Собираясь вместе, вертясь босиком на траве, захаживая ежедневно в домашний зверинец, скользя по доскам пола, бегая вверх—вниз по лестницам, звеня ложками в «РВВ» и роняя – кто тарелку, кто ложку, а кто стаканы, они были счастливы. Они были так прекрасны вместе, будто то был ангельский узор божественного на поверку калейдоскопа. Взрослые не могли нарадоваться игрушке.

И что же? Именно в это время, одним из дождливых вечеров, когда, как назло, старших, кроме бабки Авдотьи, дома не было, следовательно, за всей ситуацией трудно было углядеть, где—то совсем рядом громыхнул гром. Дети в тот момент играли кто в «слова—шарады» под предводительством Авдотьи Никифоровны, кто возился с куклами. А кузен Анатолий – картавый, всклокоченный малыш, крепкий и загорелый как сушка, которую он жевал, – раскачивал босой ногой табурет и вспоминал считалку про крыльцо и короля. Он забыл, какой персонаж шел за сапожником.

– Кагхоль, какхалевич, шапожник… кто, кто!? – крикнул он одновременно со вторым, еще более мерзким и страшным раскатом.

Но дети, даже не услышав его, закричали, повскакивали с мест, ринулись со страху кто куда.

– Надо окна закрыть! – гаркнул Михейша. Да так полезно и умно крикнул, как его по предмету грозы учили—погоняли отец с матерью, а тут весьма кстати случился экзамен.

– И двери! – присовокупила Ленка. И сказала так пискляво, и так покойно и несоответственно силе беды, будто она – взрослая – сидела в детском кабаке, а тут случилась драка. А она была сильней и спокойней всех. И она просквозила слова через трубочку так спокойно, будто ей абсолютно безразлична вся эта детско—кабацкая паника. Или как будто ей напрочь опостылела бурная, шумная жизнь, И она по законам обычно—драчливого и изредка забавного ковбойского времяпровождения продолжала вместе с не такими уж важными словами испускать розовые коктейлевые пузыри.

Но было уже поздно. В Ресторан Восточного Вокзала величаво и медленно – как гроб первой категории – вплывал без спросу и приглашения томящийся огненно—красным цветом, колеблющийся и потрескивающий искрами то ли полупрозрачный и включенный в небесную электросеть Плафон, то ли приличной астраханской величины огненный арбуз.

Народ догадался тут же.

– Это шаровая молния, – прошептала, остановившись, упершаяся локтями в печь, Оля. И по—взрослому, будто рядом с пожаром, лаконично и по делу заорала: «Люди, беда!»

– Я боюсь, – тут же захныкала Даша. У нее непроизвольно затряслась голова. Чтобы остановить ее, она присела на корточки, схватила косички, закрыла ими накрест лицо и застыла в такой позе.

– Мне страшно, – крикнули схватившиеся друг за дружку Оля и кузина Оля—Кузнечик. И так монолитно и враз, будто заранее сговорились, или всю жизнь желали быть сиамскими близняшками.

Упала Толькина табуретка: «Лазыщь!» Упал и завертелся по полу надкусанный Анатолием сухарь. И будто сухарь, а не Толька, заорал благим матом: «Шпашайша, кто может!»

Панику следовало прекращать.

– Слу—ушай мааа—ю каа—ман—ду! Играем в… в «застынь на ме—е—сте—е»! – Это протяжным и неузнаваемым, нарочито безмятежным, словно привычным к катаклизмам боцманским голосом закричала—забурчала бабуля: « Кто не застынет – я не виновата! Всё поняли? Не шевелиться!»

Ее незаметно внешне, но мелко потрясывало изнутри. Потрясывало так мерзопакостно, словно она держалась за оголенный провод с несмертельно мощным, но зато ощутимо неприятным электрическим током.

Дети послушно застыли. Они натренированы лучше всех на улице. Игра в «замри на месте» была знакома, а вот с шаровой молнией раньше никто не виделся. Никто не хотел дружбы со страшным и загадочным незнакомцем—нетопырем.

Авдотья, белая как рояль у батюшки Алексия, и подобно Иисусу на Голгофе, стояла почти неподвижно, сначала по швам, потом медленно вытянув в стороны руки. И, похоже, собиралась в случае беды притянуть шар к себе подобно героическому самоубийце громоотводу.

Дети честно играли свою роль. Даша, обе Оли и Анатолий попытались было снова захныкать, но бабка опять тихо цыкнула.

– Всем молчать – кому говорю! И не дышите, – пригрозила, – накажу строго!

Степенно, не торопя событий, летал по дому и трепыхался светящийся, наполненный внутренней страстью, строгий в наказаниях электрический судья. Он как будто выбирал для расправы жертву.

Побродивши минуты с три, показавшимся детям вечностью, и не найдя в нижних интерьерах ничего интересного, напрочь не заметив онемевших, недышащих детей, шар, еще сильней колеблясь, нашел невидимую глазу струю воздуха. Заторопился, и по невидимому течению поплыл на второй этаж.

Шло время… Будто вечность растворила в себе Ресторан Восточного Вокзала с полуживыми статуями. На самом деле все заняло минут четыре – пять, не больше.

Вот бабка Авдотья решилась на подвиг. Она на цыпочках и медленно, словно больное привидение, стронулась, подкралась к лестнице и, держась за перила, стала подниматься наверх.

Через некоторое время оттуда раздался хрипловатый возглас радости и не вполне литературный текст. Оставляем только литературный:

– Ушла тварррюга! Эй! Лю—у—ди! Дети, Оля, Даша, Толик, отбой! Всё! Размораживаемся: молнии в доме нет.

– Как нет? Где нет?

– Нет, как не было. Сбежала тварь!

Оказывается, шар нашел приоткрытую дверь на южной галерее и покинул дом на пару со сквозняком.

– Свистать всех наверх! – заорал благим матросским матом Михейша. – Стройся!

– Мишка, брателла, где твой пишталет? У меня три штальных пиштона ошталось!

– Стрелять в шар собрался?

– Толька, дурень ты, не вздумай! Разорвет напрочь! По пуле ток пойдет и каюк тебе. И нам всем.

Полетели наверх, сшибая друг друга со ступеней. Огляделись. Проверили соломенные качалки, цветы в кадках. Целые! И шторы целые и стекла. Выперли на воздух. Посмотрели прижженную в середке дверь.

– И как только в такую щелочку проскочила? – удивляется бабушка.

– Сплющилась тарелкой, – предположила Оля—Кузнечик.

– Он мягкий, я видела, – это Оля.

– У—у—у, тварь! – присвистнул Михейша, поднеся палец к краю двери, – горячая подлюка. Еще чуть бы и пожар!

– Тваррр! – радуется Анатолий возможности ругаться, – пожар? Ух ты! А где дым? Где дым?

– Ура!

– Победа!

– Мы выиграли войну… то есть игру, – сказала Ленка, – с кого—то причитается.

– Нам баба Авдоша тортик спечет, – догадалась Оля.

– Я хочу с черемухой, – пожелала Оля—Кузнечик.

– Мяу!

– А вот и наша… кошка, – заметила Ленка.

Кошка Манька выкатила откуда—то из под дивана, распрямилась, взъерошенно выгнула спину и еще раз недовольно мявкнула.

Котенок Шишок взялся неведомо откуда. Взвыл, пахнул гарью, пронесся, опрокинув цветочный горшок, и покатил по ступеням. Обрызгал лестницу навозной жижей.

– Что же он съел такого? – удивляются дети.

– Все самое интересное проспала, дурила! – пропел паяцем Михейша и собрался шутливо пнуть бедное животное женской полонаправленности в мягкие ее, бабьего рода, множественного числа ребра.

Кто—то гладит Маню: «Ма—а—ня, Ма—а—ня—а. Маленькая киса. Ну, и где Маня была? Прошляпила молнию?

Все засмеялись.

– С ее шкуры искры сыплют, – заметил Анатолий.

– Не трогай, ёпом шибанет!

Анатолий отдернул руку.

Опять рассмеялись.

– Бросьте ее мучить, Она и так со страху чуть не обоссалась.

– Михейша, при детях—то…!

– Чего такого необычного сказал?

– Я вам на радостях три разных тортика спеку, – решительно и бесповоротно пообещала баба Авдоша.

– И сверху еще один черемуховый, – озаботилась Оля за Олю—Кузнечика… первый черемуховый она определила себе. – И пирожок с яблоками, – это к утрешнему чаю.

Авдотья Никифоровна, грамотная в подобных природных явлениях, после шаровой оказией сначала успокоила всех, а потом, будто в школе, подробно разжевала детям свойства электрического пузыря. Вспомнила несколько случаев из жизни и один натурально школьный пример. Попутно сокрушаясь, поведала – отчего с ней и с детьми произошла такая великая оплошка.

– Заигралась я с вами, вы такие чудесные детки, а мне так нельзя. Я должна за вас отвечать.

– За всех?

– Конечно за всех.

– И за хороших и за плохих?

– А кто из вас плохой, ну—ка сознавайтесь! Есть плохие?

– Мы никому не расскажем!

– Все хароршие, – закричала Даша, – я самая—самая хароршая.

– И я! Я как моряк, ничего не испугался, – рассудил Анатолий, – а вы орали как…

– Как кто?

– Как дед Пихто!

– Кхы! – сказала Лена, – как дед Пихто. Кто—нибудь его слышал? Видел? Ну и вот. Все орали просто как оглашенные и напуганные люди. А потом замолкли…

– Благодаря бабе Авдоше, – стала подлизываться Оля—Кузнечик, – она вовремя смекнула как себя вести.

– Да уж, сообразила. Нашли, кого хвалить. Я самая последняя…

– Кто последняя?

– Не важно. Самая последняя глупая баба, вот кто. Повинюсь перед вашими родителями. Махра я старая, ей богу. Вот кто! Ох и дура! Ну и дура!

Люди замолкли, не ожидав такого поворота. Всем казалось, что они проявили себя героями. Каждый! Впору выдавать ордена.

– Вот клянусь, – крестится баба Авдотья, – чтобы еще раз такое… Нет, нет… допущать такое… вот обошлось же. Господи, господи! Мария богородица, спасибо, не дали… и как можно, нет, нет, нет! Молитесь, детки, что мы не погибли, а могли ведь сгинуть. Бабах и всё! Могли же?

Народ жмет плечами: «Вроде могли, но не погибли ведь: Бог миловал».

– И что никто не пострадал – какое счастье! Все живы!

– Мы живы, живы! – радости нет предела.

– Лена, Оля, Михейша, свечи с комода несите, да там вверху, за серебром, вы знаете, где ложек—вилок новый набор… Будем Бога с судьбой благодарить.

Зажгли свечи. Помолились: кто во что горазд. Даже засыпающий на ходу Толька. Сели за стол снова. Теперь учиться уму—разуму. Толька уткнулся в стол и тут же заснул.

– Бедный, бедный мальчик, как устал, а как испугался… Бабка погладила его по вихрам—кудрям и вспомнила себя учительницей. Принялась ходить взад—вперед, произведя за собой ручной замок.

– Даже при наличии на крыше громоотвода, – объясняла она, – а вы пейте чаек—то, закусывайте перед сном… Шаровой молнии наплевать на громоотвод и на мокрые сосны: это не молния, но он рожден или молнией, или наэлектризованным воздухом… Пейте, пейте. Не горячо ли? Холодной воды, Михейша, принеси—ка девочкам… Сахар вон ломайте, щипчики где?

И в замедленном темпе, как при наговаривании диктанта: «Яркий шар… колеблется… оболочкой… словно мыльный… пузырь…»

– Как так, – рассуждает кто—то, – может это и есть водяной мыльный пузырь, только с током…

– Взвешенное статическое электричество, – утверждает всеядный и всеумный Михейша. – Слышали как потрескивало? Шерстяное одеяло так же трещит. Видели ночью?

Кто—то, действительно видел, а кому—то пришлось пообещать показать. Показали. Для этого пришлось создать темноту и разбудить Тольку.

– Трещщщыт! – Ух ты! – Сколько там току? – Ерунда, не убъет. – А щиплет маленько. – Щиплет же, Даша?

Щиплет всех, кроме толстокожей и старшей Ленки. Вернее, она прикинулась толстокожей. Он хотела, как всегда, быть оригинальней всех.

На этот раз известному вралю Михейше Игоревичу поверили. Любитель розыгрышей доказал подозрительные утверждения опытом.

– Продолжим занятие. Или спать?

– Нет!

– Никогда!

– Рано!

Толик снова уткнулся лбом в кашу.

– В лучшем случае… шар улетает… в открытую… Куда?

– Бабуля, ты разве сама не знаешь? – спрашивает удивленная Даша.

– Я экзаменую!

– В форточку, – кричат.

– Тише, Толенька, бедненький мальчик, накувыркался сегодня. Заснул в тарелке. – И добавила, желая развеселить малышню: «Будто пьяный Кок».

Никто пьяных ни коков, ни кокосов не видел, потому юмора не понял. Отметил только Михейша, потому что он читал «Капитана Блада», а там на пиратских кораблях «квасили» все, не исключая коков—поваров.

– Михейша, неси его в кроватку.

– Опять я?

– А кто еще тут у нас мужчина? Опять Ленка… Что ли? Ну?

Михейша замычал. Даша с Олей засмеялись, но уже так напряженно, словно силы уже вышли и они сами уже вот—вот попадают со стульев. Оля—Кузнечик неопределенно хмыкнула: даже она иной раз носила брата в кровать.

– Правильно, в форточку… Откуда и приходит чаще всего… либо в другое отверстие… В какое, дети? Ну, кто ответит?

– В подходящее по размеру…

– И где есть сквозняк.

– В задницу, – сам себе под нос сострил проснувшийся в очередной раз Толька, не пожелав опубликовать громче. И непозволительно злорадно засмеялся, представив как из задницы сестры тонкой струей появляется и раздувается в пузырь шаровая молния.

Все равно услыхали: «Вот ты и есть пьяный Кок! Съел?»

– Правильно. – И уже быстро, почуяв, как надоела: – Страшный шар он может что? – И сама отвечала: – Взорваться сможет, наткнувшись на препятствие, а может и просто поиграть—пожалеть, не затронув смертью никого. Дети, а что нужно закрывать в случае грозы?

– Окна, двери, форточки…

– Трубу, заслонку, подпол!

– Как же подпол! Как туда молния залезет?

– Там дырочка есть.

– Точно есть, ее еще на зиму затыкают.

– Задницу заткнуть, – совсем осмелел Толик.

– Накажу! – прекращает бабушка дебаты.

– А как накажешь, бабуль?

Дети желают схватить, повалить, связать и наказать гнусного шутника. Но не получается: все руки заняты: они держатся за животы.

Дети многое знают, не взирая на возраст. Но! Учить малых детей осторожности все равно, что предупреждать цыплят. И снова учеба.

– И те – детки неразумные, – говорит учительница менторским тоном, – и другие. Цыплята – еще хуже детей. Сами бросаются под ноги. За ними нужен глаз да глаз. Это опасно. Одни играть хотят, клюя сандалии. Другие что? А только играть и целовать… Кто? Кого?

– Мы – цыплят.

– Они на пуховые шарики похожи, – заметила Оля—Кузнечик.

– Ленка: – А помните как Даша… сразу двоих…?

Это сказано зря. Даже ради учебы зря. Даша мгновенно заплакала: «Я не виновата—я, они сами—и—и, а—а—а!»

– Я и говорю: никто не виноват, случайность, а вот ведь как выходит иной раз…