Читать книгу Букет Миллениала - Ярослав Солонин - Страница 17

Кто по-настоящему радовал – так это зверьё. Вместе с домом нам достался Васька – здоровенный полосатый котище, который время от времени приходил восстановить силы и пожрать. Впервые я ощутил на себе тяжелую лапу дикого кота. У Васьки была очень неприятная привычка. Когда я его брал на руки, он не сопротивлялся, мурлыкал и тёрся, даже придрёмывал. Но в любой момент он мог вскочил и за секунду оцарапать и укусить. Его когти и зубы впивались в кожу, как вилка протыкает шкуру сардельки. Васька был настолько суров, что мог стащить шампур с шашлыком прямо из раскалённого мангала. Единственный, кого Васька боялся – это здоровенный сиамский кот Сима. Стоило ему показаться на пороге нашего участка, как Васька начинал выть. Вопреки представлениям о сиамских котах, Сима не царапал людей и принимал их ласки с благодарностью. А вот Ваське доставалось. Они могли часами кататься единым комком по траве, и из этого комка летели полосатая и светлая шерсть. Верх всегда одерживал Сима, и подранный Васька уползал зализывать раны. Единственным существом, кто не боялся ни Симу, ни Ваську, была наша кошка Джина. Тоже полосатая как арбуз, с буковкой «М» на лбу. Знак Мухаммада. Она переехала в Гусиновку вместе с нами. И вот что интересно. Прожив всю сознательную жизнь в квартире, Джина быстро влилась в законы джунглей. Сначала она на несколько дней пропала, и мы решили, что всё – убежала. Вернулась одичавшая и голодная, в глазах бесовские огонёчки. Первое её знакомство с Васькой закончилось тем, что Джина расквасила ему нос, да так, что несколько дней он жалобно хлюпал разбитой сопаткой. В одно из утр я проснулся от кошачьего крика. На заборе сидели Сима и Джина. Кошка орала и лупила Симу по голове. Сима стоически принимал удары. Эпоха патриархата сменилась стопроцентным матриархатом. Васька и Сима, единственные альфа-самцы в этом квадрате, убегали, едва завидев Джину. Про бета- и омега-котов я и вовсе молчу. Примирение наступало с началом брачных игрищ. Когда Джина гуляла, коты её не боялись. Ради любви они готовы были на всё. Кошку мы закрывали дома, и она билась в окно, просилась туда, где 10—15 котов одновременно пели свои серенады. Тогда я не знал ещё, какая великая штука – стерилизация. Она бы нам очень пригодилась, учитывая, что Джина и ещё одна кошка Соня, переехавшая с нами, потом каждый год приносили приплод по несколько раз.

Ещё с нами переехал пудель Ральф. Был он уже стар, глух и слеп.

У профессора Мойше было две полуовчарки, Найда и её сынок Рекс. Мойше любил вести со своими собаками долгие содержательные сократические беседы. Обычно это выглядело так. В полупустой комнате его дома стояла кровать с панцирной сеткой, возле которой стояла табуретка с почти пустой бутылкой водки. На кровати лежал и похмельно стонал Мойше. В углу комнаты лежало несколько собачьих куч. А ещё стоял здоровенный сундук с амарантом, о котором следует рассказать отдельно. Возле кровати сидели Рекс и Найда. Мойше гладил и хлопал собак по голове и приговаривал: «Найда, охламонка ты. О-о-охламонка… Ре-е-екс, а ты разъебай, Рекс. Разъ-е-бай». Потом вваливалась сожительница Мойше, потерявшая его, иногда она делала это с подругой. Гарпии врывались в холостяцкую обитель, выгоняли собак на мороз, обливали Мойше холодной водой, расцарапывали ему морду. Если в доме оказывался Цыганок – его бабы выгоняли пинками, попутно выдирая ему остатки волос.

– Ух, ёлки палки, что же вы делаете, ёлки-палки, ай-ай-ай.

– А ну канай отсюда, козёл, пока мы тебе яйца не оторвали.

– Уйди, ведьма, – заклинал взъерошенный всклокоченный непохмелённый Мойше, совсем как Бунша-Грозный из комедии Гайдая.

Женщины входили в раж, и, по-моему, наслаждались экзекуцией. Мойше увозили на такси. Иногда его отдавали в наркологию, где он несколько дней смирно лежал, потом не выдерживал и прямо в больничном халате сбегал. И возвращался в родную Гусиновку. Как я понял, он разошёлся со своей любимой женой, и вот второй брак, незарегистрированный, был совсем неудачным. Мойше играл роль непослушного мальчика, а его пассия отрабатывала роль строгой мамаши-садистки. Животных, насколько можно судить, она не любила. Они ей отвечали взаимностью: рычали на неё и выли. Кого по-настоящему любил Мойше, так это свою дочь, выдающуюся оперную певицу Марисоль и внучку – будущую оперную певицу Горицу. Катя рисовала собак, кошек и дедушку. И тоже его очень любила. Интуитивно она понимала, что дедушка вступил в неравную борьбу со смертью, что-то надломилось в потомке гордых казаков.