Читать книгу Омертвение - Ярослав Толстов - Страница 6

Давая обещание и Славе, и самой себе, она понимала, что сдержать это обещание не сможет. Не рисовать! Проще было не дышать. Не жить было проще. Всякий раз, когда она видела подходящую натуру, когда угадывала чудовищ, живущих в ней, руки начинали трястись в предвкушении несбы-точного. Ах, как бы она могла нарисовать его, как бы мастерски она его поймала и перенесла… глаз, мозг, рука… ведь она победила Дорогу, она победила самого Андрея Неволина. Но то и дело Наташа сурово одергива-ла себя. Победила? Это еще было неизвестно, и она еще не знала, как на ней скажется эта победа, еще неизвестно, что будет дальше с картиной. Правда одергивания действовали плохо, и она понимала, что продержаться будет трудно. Это понимал и Слава и, уезжая в Красноярск, чтобы спря-тать в надежном месте портрет Дороги, а также две неволинские картины из коллекции деда, он попросил ее:

– Ты продержись хотя бы до моего приезда, лапа, хорошо? Я постара-юсь вернуться побыстрей. А там попробуем что-нибудь придумать, ладно? Только продержись.

Она кивала, а сама мысленно видела себя посреди Дороги, по которой метались в панике келет – жуткие гротескные существа – метались и взмывали один за другим в небо и растворялись в нем, выдернутые из До-роги ее силой. Каково это было – стать тысячью людей, тысячью ненавис-тей, тысячью вожделений, смеяться тысячью ртами и любить тысячью сердцами… разрастись до размеров тысяч Вселенных… ведь каждый че-ловек – это Вселенная и Вселенная обитаемая. Никому не понять, каково это чувствовать цвет на вкус, слышать цвет, дышать цветом, согреваться им. Никому не понять, каково это победить такое чудовище. Даже Славе, который был так близко, этого не понять. Только Андрей Неволин пони-мал это… слишком хорошо понимал.

Славы не было почти две недели, и за это время Наташа окончательно осознала, что теперь ее жизнь изменилась навсегда. Она закрасила седые пряди на голове, но на сердце седина осталась. Наташа начала охладевать к окружающему миру – он казался ей лишь яркой оберткой, скрывающей нечто уродливое и черное. Постепенно ею овладела глубокая апатия. Все, кроме собственного искусства и чужих пороков, стало ей безразлично. Не в силах сидеть дома в обществе матери и тети Лины, которые своими хло-потами, советами и заботами только утомляли ее, Наташа, словно приви-дение, бродила по улицам родного города, подолгу сидела в парках, на троллейбусных остановках и наблюдала за людьми сквозь солнечные очки, чтобы никто не смог увидеть выражения ее глаз. Теперь у нее было много свободного времени – Виктор Николаевич все-таки уволил ее, а новую ра-боту она искать не спешила. Устроившись на берегу, Наташа тихо и рав-нодушно наблюдала, как жизнь течет мимо. Через каждый день она педан-тично ходила к своему прежнему дому взглянуть на дорогу и убедиться, что та мертва – ходила всегда вечером, когда уже темнело – ей не хотелось случайно столкнуться с бывшим мужем. А по ночам, оставшись в комнате деда одна, Наташа то и дело перебирала оставшиеся неволинские картины, внимательно их изучая и улыбаясь чему-то внутри себя. Но при этом в комнате всегда горел свет – все лампочки до единой, чтобы не было теней, не было убежищ для нелепых навязчивых призраков. Наташа начала включать полный свет с тех пор, как однажды, засмотревшись на одну из картин, которая в полумраке казалась особенно притягательной, вдруг случайно подняла глаза и увидела на кровати деда – он съежился под клетчатым одеялом и смотрел на нее своими выцветшими глазами, кажу-щимися огромными за стеклами очков, а на одеяле аккуратно скрестились его морщинистые руки, покрытые пигментными пятнами, и тонкие блед-ные губы раздвинулись, обнажив остатки зубов. Она вскрикнула и… про-снулась, сидя на полу с неволинской картиной в руках.

Возможно, Наташе было бы намного проще, если бы она могла заняться чем-нибудь, что хоть немного отвлекло бы ее от мыслей о рисовании, но, потеряв работу, она лишилась этой возможности. Изо дня в день выходила она на улицу, словно охотник, бродящий по лесу в ожидании открытия се-зона, и наблюдала. Жажда работы становилась все острее, стремясь к не-кой кульминационной точке, она поглощала все, и единственное, что пока сдерживало эту жажду, – это ответственность. Наташа знала, что будет, ес-ли она кого-то нарисует – слишком свежо было в памяти то, что произош-ло с дворником и его сожительницей. Не только ради удовлетворения соб-ственных желаний, но и даже ради чьего-то блага она не имела права рис-ковать чужой жизнью.

Вскоре появилась новая проблема. Деньги, которые Наташа получила при уходе с работы, таяли неудержимо, никаких сбережений у нее не было, крошечные пенсии матери и тети Лины были не в счет, их едва хватало на оплату коммунальных услуг. Кроме того, она, набравшись смелости, съез-дила в Славкин магазин, чтобы проверить свои подозрения, и узнала, что Слава больше не является совладельцем магазина – он забрал свою долю деньгами и вышел из дела, и случилось это за несколько дней до того, как Наташа встала перед мольбертом возле Дороги. Подготовка к ее работе, насколько Наташа могла судить, стоила немалых денег, да и поездка в Красноярск тоже, а это значило, что по приезде Слава окажется в таком же финансовом положении, как и она. Над этим следовало задуматься, и от-сутствие денег стало тем фактором, который заставил ее поднять голову и оглядеться вокруг. Если она сама и относилась теперь к деньгам достаточ-но равнодушно, от этого в устройстве жизни ничего не менялось – деньги нужны были, чтобы содержать мать и тетю Лину, достучаться до которой в ее собственном маленьком мире становилось все сложнее; деньги нужны были, чтобы вернуть все долги Славе; деньги нужны были, чтобы как-то поддерживать собственное существование – ведь теперь она была не толь-ко художником, но и хранителем – ей нужно было следить за картинами, пока все их не перевезут в Красноярск, опять же, деньги были нужны, что-бы оплатить эту перевозку.

Размышляя над этим, Наташа, за четыре дня до возвращения Славы, си-дела на скамейке возле старого кинотеатра, в котором теперь расположил-ся небольшой рынок, и курила. В поисках работы она обошла несколько магазинов, но никому не нужен был продавец или уборщица, и теперь она, уставшая и расстроенная, отдыхала в тени пышного клена, сбросив босо-ножки и вытянув ноги. С этой стороны кинотеатра люди ходили редко, ни-кого, кто бы хоть чуть-чуть заинтересовал ее, Наташа пока не увидела, по-этому рассеянно смотрела на разлегшегося неподалеку, возле стены, ог-ромного дымчатого кота, похожего на авторитета в краткосрочном отпус-ке. У кота не хватало глаза и изрядного куска носа, он лежал на боку и блаженствовал, снисходительно наблюдая за миром оставшимся глазом, поблескивающим в узкой щелочке полузакрытых век.

На соседнюю скамейку присели две женщины среднего возраста, ухо-женные и хорошо одетые. Одна из них натерла ногу только что купленной босоножкой и, сняв ее, начала жаловаться подруге на то, что ей вечно не везет с обувью, и на то, что сегодня муж опять отдал вторую машину «этому рохле Куликову» – мол, у них дела, а жена опять должна пешком ходить да на такси тратиться. Слушая ее краем уха, Наташа чуть прикрыла глаза, начиная дремать. На колени ей упал пожелтевший кленовый лист, и все глубже погружаясь в мягкие растворяющие воды сна, Наташа лениво подумала, что уже почти середина сентября, скоро год скатится к концу, а что будет тогда с ней – начнется она опять вместе с новым годом или ис-чезнет в прошлом вместе со старым? Сколько она еще сможет прожить без работы, как долго будет сходить с ума, увидев чистый лист – чью-то пус-тую клетку? Сколько, сколько… как… Мысли начали путаться, рваться. «Бур-бур-бур, машина, бур-бур, – смутно слышалось рядом. – И опять ка-кой-то бабец… бур-бур-бур… так я говорю ему… бур-бур-бур…» Наташа вздохнула и чуть передвинула голову, пристраивая ее поудобней. И вдруг встрепенулась.

– Я, Вер, уже и не знаю что делать – это ж никакой возможности нет. Ну все тянет, все… и как какая-то копейка появится – сразу к своим про-клятым автоматам несется и все просаживает! На второй курс еле-еле пе-реполз! Целыми вечерами там торчит – только и слышно от него: «Пошпи-лять, пошпилять!» Я не знаю… Валерка его убьет скоро! Он позавчера у него опять сто баксов спер и все просадил! Я не знаю, Вер… он почти ни с кем не общается, девчонки у него нет… только, блин, автоматы! Хоть к батарее приковывай!

– Ты скажи спасибо, что он не колется и не в казино играет, хуже было б! Может, его врачам показать – знаешь, из этих?..

– Да пробовали, приезжал тут недавно один хрен… забыла, как его… Ну и что! Бабок ему шлепнули, а толку?! Что-то там про поле объяснял… что-то про какие-то дыры, притяжение… Фигня все эти целители, проще руки пообрубать… я не знаю! Скоро уже весь дом вынесет. Ты что дума-ешь – я уже выхожу куда – все золото с собой – дома же невозможно спря-тать и у матери тоже нельзя. А таскать – страшно. Валерка его скоро из дома выгонит к черту! Борька ведь уже даже интересовался, сколько за нашу тачку выручить можно бы было – представляешь.

Наташа осторожно скосила глаза на говорившую. Это была полная женщина лет сорока пяти в длинном бирюзовом платье и с пышной при-ческой. Поблескивая массивным обручальным кольцом и не менее массив-ным перстнем, она курила длинную сигарету, отставив мизинец и безы-мянный палец, и казалась очень расстроенной.

Через несколько минут подруги встали и пошли прочь от кинотеатра, оживленно переговариваясь. Наташа поспешно надела босоножки, схвати-ла сумку и двинулась следом на почтительном расстоянии.

Некоторое время она бродила за ними по обувным и парфюмерным ма-газинам, а потом минут тридцать терпеливо сидела на скамеечке возле до-рогого летнего бара, пока женщины обсуждали сделанные покупки, отку-шивая мороженое и попивая прохладный ананасовый сок. Наконец жен-щины распрощались, и, отбросив недокуренную сигарету, Наташа после-довала за бирюзовым платьем. Женщина шла неторопливо, даже как-то лениво, и Наташа едва сдерживалась, чтоб не кинуться, не остановить ее и не поговорить немедленно, но они шли по людному району, и заводить разговор здесь не следовало.

Бирюзовое платье ненадолго задержалось возле цветочниц, приобрело большой букет розовых и ярко-оранжевых герберов, перешло дорогу и на-конец-то направилось к длинному стройному ряду девятиэтажек. Дождав-шись, пока оно зайдет во двор, Наташа догнала его и, слегка задыхаясь, произнесла:

– Простите, можно вас на минутку?

– Зачем это? – надменно спросила женщина, слегка повернув голову, но не остановившись.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Если это соцопрос или ты что-то продаешь, тогда – до свидания!

– Я хочу поговорить о вашем сыне.

Женщина резко остановилась, быстро и тщательно ощупала ее взглядом сверху донизу, потом спросила с легким беспокойством:

– А что мой сын?

– Может, мы присядем?

– Ты кто такая? – она вдруг резко отвела взгляд. – Сколько он тебе дол-жен?

Наташа успокоила ее и кое-как уговорила сесть на одну из скамеек. Женщина закинула ногу за ногу, внимательно и в упор глядя на Наташу ярко накрашенными глазами. Букет она положила на колени.

– Недавно, возле кинотеатра, вы и ваша подруга сидели неподалеку от меня, и так уж получилось, что я случайно услышала ваш разговор – то, что вы рассказали о своем сыне. Он играет, да?

Лицо женщины дернулось, и Наташе показалось, что та сейчас ее уда-рит. Женщина вскочила, уронив цветы, но тут же опустилась обратно.

– И что?! – ее голос слегка дрожал. Она наклонилась и начала собирать герберы. – Из-за этого ты шла за мной аж оттуда?! Тебе-то что за дело?!

– Я могу попробовать вам помочь.

– Так, – женщина встала и махнула рукой в сторону. – А ну пошла отсю-да! Теперь-то понятно! Ты из этих целительниц чи колдунов, которые не умеют ни хрена, а строят из себя неизвестно что! Только и умеют, что баб-ки драть! Спасибо, проходили!

– Я не возьму с вас никаких денег, – мягко сказала Наташа. – Только мне нужно будет посмотреть на вашего сына, и тогда я скажу – смогу что-то сделать или нет.

Они проговорили минут пятнадцать, и женщина вначале ощетинивав-шаяся, постепенно успокоилась. Не то, чтобы ее подозрения улеглись – нет, то же обстоятельство, что Наташа не желала назначать цену, насторо-жило ее еще больше – она считала, что когда люди говорят, что им ничего не нужно, то, как правило, на деле заберут все. Наташа еще раз пояснила: потом, если все пройдет удачно, женщина сможет найти ее и заплатить. А может и не заплатить – это ее личное дело.

– Мы придем не одни! – угрожающе заявило бирюзовое платье, которое, как уже знала Наташа, звали Людмилой Тимофеевной. – И не думай, что тебе удастся как-то нас развести. Почему бы сразу не назначить цену?

– Не в моем праве оценивать это, – тихо сказала Наташа. – Оцените са-ми, если будет что оценивать. И если захотите. Мы не в магазине.

– Ты не похожа на целительницу, – заметила Людмила Тимофеевна уже более дружелюбно. – Ты очень странная… но, может, это и хорошо, что ты не пыжишься и не строишь из себя… Ладно, ты посмотришь на моего сы-на. Как же ты будешь его лечить? Делать пассы? Лечить биополе? Или… как это… полоскать ауру? Или ты по колдовству?

Наташа покачала головой. Женщина хотела спросить еще что-то, но тут увидела идущего через двор невысокого плотного парня в шортах и фут-болке и закричала так громко, что у Наташи зазвенело в ушах:

– Борька! Иди сюда! Быстро!

Борька неохотно повернул к ним. Когда он подошел, Наташа подумала, что видит верно самого не выспавшегося человека в мире. Парень не удо-стоил ее взглядом, а недовольно посмотрел на мать.

– Ну, чего?

– Постой здесь минуту. Эта милая девушка хочет на тебя посмотреть.

– Что я – картина?! – хмуро пробормотал Борька. – Слушай, ма, у меня дела!

– Я знаю твои дела! Стой и не дергайся! – отрезала мать и повернулась к Наташе. – Ну, как? Подходит?

Наташа уже сняла очки и смотрела на стоявшего перед ней человека, и чем дольше она смотрела, тем шире становилась улыбка на ее лице. На мгновение весь мир исчез и исчез Борька, и за ним, словно за отодвинутой занавеской, она увидела иную реальность, похожую на заповедник, насе-ленный диковинными существами – одно, другое… а вот и то, которое ей нужно – темное, хищное, желанное. Наташа, удивленная и испуганная, вцепилась в скамейку, тяжело дыша. Раньше такого не было – раньше она всегда видела только какое-то одно качество, один порок – теперь же она видела все – и доминирующий, огромный, и более мелкие, даже незначи-тельные, и даже какие-то светлые черты. Она вдруг словно увидела внут-ренний мир человека в разрезе – и основной верхний слой, закрывающий собой все остальное, и глубинные слои, давно ушедшие с поверхности, а может, и никогда не находившиеся на ней. Акула, чей плавник выступает из воды, и донные животные, никогда не видевшие солнца. И все вместе, все видимы в одном человеке. Такого не было никогда.

Умел ли так Андрей Неволин?

– Эй, ты что?! – услышала она словно издалека резкий окрик, потом ощутила довольно бесцеремонный толчок в бок. Погруженный в пасмур-ную серость «заповедник» разрезали яркие лучи полуденного солнца, он смазался, расплылся, и вместо него в воздухе сгустилось опасливо-раздраженное лицо Борьки. На носу у Борьки блестел большой зрелый прыщ. Наташа хмыкнула, поспешно надела очки и повернулась к Людмиле Тимофеевне.

– Я попробую.

– Ну-ну. Все, иди, – Людмила Тимофеевна махнула на сына рукой, и Борька, закатив глаза и буркнув самому себе: «Опять начинается!» – нето-ропливо ушел. – Все, давайте договариваться! А вы точно сможете рабо-тать с… такой рукой, это ничего не испортит?

Они договорились следующим образом: Наташа дает Людмиле Тимо-феевне свой телефон, и та звонит завтра в десять утра, и Наташа сообщает ей, куда прийти. Время, которое займет «сеанс», не ограничено. Удовле-творившись этим, Людмила Тимофеевна ушла, предупредив на прощанье:

– Еще раз повторяю, я приду не одна. И не вздумайте нас надуть – это вам дорого встанет. Всего хорошего.

Проводив ее глазами, Наташа едва сдержалась, чтобы не дать самой се-бе пощечину. Ну что она наделала?! Как она могла?! Неужели то, что слу-чилось, ее ничему не научило?!

Не растворись в своих картинах.

– Нет, я буду осторожна, – шепнула Наташа, не отдавая себе отчета, что говорит вслух. – Теперь я могу видеть больше. Я буду очень осторожна. Я не стану заходить так далеко, как он. Я не полезу в боги. Но я не должна пропадать без пользы, Надя. Ведь я могу кому-то помочь.

Я наконец-то смогу поработать… глаз, мозг, рука… и никому не по-нять, каково это, когда сквозь тебя летит чье-то зло.

Наташа встала и, пошатываясь, побрела прочь, все еще околдованная недавно увиденным: все прочие качества человеческой натуры – словно табун лошадей, запертый за высоким забором, выход из которого стережет тигр. И завтра состоится охота.

Из телефона-автомата неподалеку она позвонила старому знакомому по художественной школе пейзажисту-сатанисту Леньке-Черту и сказала, что ей срочно нужен небольшой холст в долг и немного масляных красок, за которые она заплатит немедленно. Черт похмыкал, немного поломался, но все же назначил встречу через два часа.

Свободное время Наташа употребила на поиски квартиры. Безрезуль-татно поговорив с несколькими знакомыми и уже почти решив снять квар-тиру наугад, посуточно, Наташа вдруг вспомнила о тете Ане, знакомой толстенной торговке овощами, одной из тех, мимо которых раньше проле-гал ее, Наташин, маршрут на работу. Тетя Аня ежемесячно упорно сдавала квартиру новым жильцам и ежемесячно те, съезжая, так же упорно прихва-тывали на память что-то из вещей.

Идя через площадь и здороваясь со знакомыми продавцами, Наташа особо не надеялась на успех, но, к ее удивлению, тетя Аня согласилась сразу и даже цену назначила приемлемую.

– Новые только через неделю должны въехать, квартира стоит… а так, опять же, заработок, – пояснила она, взвешивая толстенькие полосатые ка-бачки. – Да и тебя выручу с удовольствием, а то столько на тебя всего сва-лилось… и козел этот, хозяин твой… – тетя Аня со вкусом вклеила изо-щренное ругательство, – и те сучата, что вас грабанули… Женщина! – вдруг рявкнула она на потенциальную покупательницу, взявшую помидор. – Не нужно выбирать, я сама вам все положу! А то один придет помнет, другой… Недели-то хватит тебе? Хорошо, приноси пока деньги за сутки. Я дам тебе адрес – съездишь ко мне, мать отдаст тебе ключ. Я ей сейчас по-звоню.

Под вечер Наташа перевезла все необходимое на место предстоящей работы. Квартира была двухкомнатная – именно такая, как ей было нужно – комнаты располагались «вагончиком». Наташа внимательно осмотрела ее, жалея что попала сюда только после захода солнца, отдернула занавеси на всех окнах и попыталась прикинуть, как примерно утром будет падать свет и где разместить натурщика, а где устроиться самой. Для себя Наташа выбрала «слепую» комнату, натурщика же решила разместить в комнате с большим окном и балконом, дверь которой вела в коридор. Она перенесла стулья в угол комнаты, туда же с трудом оттащила стол и передвинула по-ближе к дверному проему небольшое облезлое кресло. В своей комнате она установила старый добрый этюдник, разложила все необходимое для работы и потом около получаса просто сидела на табурете и хмуро смот-рела на приготовленный чистый холст, словно на пустую могилу, а комна-та все глубже и глубже погружалась во мрак, по мере того как ночь все ближе и ближе подтягивала к себе вечер.

– Не стоит, – шепнула Наташа на исходе тридцатой минуты. – Не стоит все-таки. Это не мое дело. Хватит уже! Хватит…

Она закрыла глаза и вдруг ей привиделось лицо: слегка восточные чер-ты, длинные волосы, черная бородка, глаза, полные бесконечной фальши-вой доброты…

Мы сходны и в мыслях, и в движениях души…

Проклятый призрак!

Наташа встала и быстро прошлась по всей квартире, нажимая на вы-ключатели. Яркий свет съел темноту, и при нем все стало гораздо проще, в особенности решения. Часы показывали начало десятого, и она заторопи-лась. Достала из сумки большой отрез плотной темной байки, валявшейся у матери в шкафу с незапамятных времен, гвозди, кнопки, молоток и нож-ницы и придвинула стул к проему, соединявшему обе комнаты. С трудом управляясь разболевшейся рукой, Наташа тщательно пришпилила сложен-ную вдвое материю кнопками к притолоке и косяку, а потом прибила ее несколькими гвоздями. Только с левой стороны материя осталась незакре-пленной на расстоянии примерно в половину человеческого роста. Отвер-нув ее, Наташа вернулась в комнату с ножницами, еще раз все проверила, просчитала, как удобней всего будет наблюдать и вырезала в занавеси квадратный клапан. Отвернула его, закрепила булавкой, потом отошла к этюднику и убедилась, что кресло в соседней комнате видно прекрасно. Больше делать здесь было нечего.

На следующее утро Людмила Тимофеевна позвонила ровно в десять. Договорившись встретиться с ней через пятнадцать минут на троллейбус-ной остановке, Наташа кинулась в свою комнату так стремительно, что мать, протиравшая в коридоре зеркало, окликнула ее:

– Наташка! Ты что, на свидание?!

– На свидание… – пробормотала Наташа, открывая шкаф и доставая ко-роткое свободное синее платье. Она слегка встряхнула его и тут ее взгляд упал на жемчужный сарафан, в котором она ходила на встречу с Дорогой. С тех пор Наташа не надевала его ни разу, и он, скомканный, так и валялся в углу, словно сброшенная змеиная шкурка. Сарафан напомнил ей о том, через что пришлось пройти из-за чужих ошибок и чужой гордыни. Ее соб-ственные ошибки исправлять будет некому. Из пыльной темноты шкафа ей словно погрозили упреждающе пальцем. Наташа, скривив губы, отверну-лась, и начала быстро расстегивать пуговицы халата.

Когда, уже полностью готовая, Наташа открывала входную дверь, мать сказала ей:

– Ты сегодня такая счастливая. Давно я тебя такой не видела – все как в воду опущенная ходила… Что случилось?

– Ничего, мама, ничего, – Наташа подалась вперед и быстро чмокнула ее в щеку. – Ты меня сегодня не жди, я могу не прийти.

– А ты куда?

– В гости, – Наташа поудобней пристроила на плече ремень сумки и взглянула на часы. – К одной… подруге.

– Но у тебя ведь нет подруг, – мать укоризненно покачала головой и хо-тела добавить, что их и не будет, если Наташа будет продолжать так жить, что за последнее время она сильно изменилась и не в лучшую сторону… уж не принимает ли она какие наркотики… но из-за ее спины выглянула тетя Лина и, ласково оглаживая себя по щекам, прошелестела:

– Что, она опять на улицу? А уроки она сделала?

– Не ждите меня, – повторила Наташа и тихонько прикрыла за собой дверь.

На троллейбусной остановке она ждала недолго – почти сразу ей про-сигналил темно-зеленый «вольво», потом передняя дверца распахнулась и выглянула Людмила Тимофеевна. Она приветственно кивнула и, не говоря ни слова, небрежно указала большим пальцем назад. Наташа открыла пас-сажирскую дверцу осторожно уложила на сиденье сумку и села сама. Кро-ме нее на заднем сиденье оказался Борька, более сонный, чем вчера, и с распухшей скулой. Когда Наташа села, он даже не соизволил повернуть головы, зато на девушку внимательно посмотрел водитель – крупный ко-ротко стриженный мужчина с двойным подбородком и твердым недобрым взглядом глубоко посаженных глаз. Его лицо и шея были ярко-малиновыми, точно он долго работал в поле под палящим солнцем. С ним Наташа поздоровалась.

– Если ты что-то напортишь, – пробурчал водитель, не отвечая на при-ветствие, – я тебя сам исцелю, персонально. Вы, целители хреновы, меня уже…

– Если вы сейчас же не поедете, то я вылезу, – перебила его Наташа, от-кидываясь на спинку дивана, – нравоучений мне хватает и дома.

– Ты, Валера, и вправду бы закрыл лучше рот! – неожиданно пришла на помощь Людмила Тимофеевна. – Весь настрой человеку перепоганишь. Поехали уже! Адрес-то какой?

Пока добирались до места, Наташа слегка задремала на удобном мягком диване, мерно покачиваясь в такт плавному движению «вольво». За всю поездку никто в машине не проронил ни слова, только Валерий один раз сочно обложил водителя подрезавшего его «москвича», и сквозь полудре-му Наташа чувствовала, как он внимательно изучает ее в зеркальце обзора.

Сидевшие на скамейке возле дома тети Ани старушки неодобрительно пронаблюдали за припарковкой «вольво» и еще более неодобрительно ог-лядели пассажиров, когда они, закрыв дверцы, шли через двор к подъезду. Наташа, прошедшая мимо скамейки ближе остальных, услышала, как одна из сидевших прошипела: «Ишь, жируют как, а! Во жопы отрастили! Толь-ко девка тощая – мож, домработница…»

Оказавшись в полумраке подъезда, Людмила Тимофеевна аристокра-тично сморщила нос:

– Господи, ну и вонь! Как здесь жить можно?!

Наташа сердито скосила глаза на ее круглое, надменное, ярко накра-шенное лицо и подумала: а давно ли Людмила Тимофеевна сама живала в таком подъезде?! Сомнительно, что свое детство клиентка провела в особ-няке, бродя по надушенным коврам и скользя ручкой по перилам из поли-рованного дуба. Наташа быстро открыла дверь, вошла сама и впустила в квартиру сварливую семейку. Не дожидаясь приглашения и не снимая обуви, клиенты вошли в комнату, и тучный глава семьи немедленно спро-сил:

– А что за занавеской? Я посмотрю, – он двинулся к затянутому байкой дверному проему, но Наташа быстро преградила ему дорогу.

– Договоримся сразу. Туда вы не заходите ни под каким видом. Если вы хотя бы попытаетесь отдернуть эту занавеску, я немедленно сворачиваю всю работу и вас отсюда выпроваживаю. Это условие я требую выполнить без всяких возражений.

Валерий хмуро посмотрел на жену, и та кивнула, пожав плечами, – мол, мало ли какие у целителей причуды.

– Ладно, – сказал он и, отойдя к окну, уселся на стул, жалобно скрип-нувший под его телом.

– Дальше. Пока я не выйду из той комнаты и не скажу, что работа окон-чена, ваш сын должен находиться здесь неотлучно. Если ему понадобится в туалет, пусть бежит бегом и все делает быстро – не больше чем за мину-ту. Но это в том случае, если совсем припрет, а так пусть терпит.

– А долго все это будет? – спросила Людмила Тимофеевна, с любопыт-ством оглядывая комнату.

– Всегда по разному. Может, часа три, а может, и сутки. Во всяком слу-чае, вы должны быть к этому готовы. Вам, кстати, тоже желательно никуда не выходить. Все понятно?

– Сутки – это… – начал было Валерий, но жена тут же перебила его:

– Все, хватит! Давайте, начинайте. Мы все поняли.

– Тогда располагайтесь. Кухня – вон там, ванная и туалет – налево. Ты, – Наташа поманила Борьку, и тот, вопросительно взглянув на мать, нетороп-ливо подошел, глядя на Наташу с откровенным презрением и насмешкой, – садись сюда.

Она усадила Борьку в кресло, заставила его принять нужную позу и приказала расслабить мышцы лица, потом отошла к занавеси на проеме и еще раз проверила, как падает свет. Вроде бы все было в порядке. Людми-ла Тимофеевна, устроившаяся на стуле возле стены, внимательно смотрела сыну в затылок и слегка покачивала ногой, ее муж с кислым лицом разгля-дывал развешанные на стенах буколические картинки, вышитые крести-ком.

– Запомните, что я сказала, – повторила Наташа. – И последнее – не ме-шать мне. Не звать, не стучать, даже если дом обрушится. Все.

Она повернулась, чуть отодвинула незакрепленный край материи и про-скользнула в комнату. Тут же приколола материю к косяку, потом отвер-нула клапан и закрепила его. Вскользь глянула в образовавшееся малень-кое окошко – кресло с сидевшим в нем Борькой было видно отлично, сам же Борька в это окошко мог видеть либо ее глаза, либо шкаф за ее спиной – больше ничего. Спасет ли ее занавеска – ведь во время работы Наташа не сможет следить за своими клиентами, она будет глубоко внутри… и если кто-то попытается проникнуть в комнату, она ничего не сможет сделать. Остается только надеяться – просто надеяться, что они, несмотря на все свое любопытство, все же будут достаточно разумны.

Отвернувшись, Наташа отошла к этюднику, и тотчас маска скучающего спокойствия слетела с ее лица, уступив место тревожному хищному воз-буждению, и сама Наташа словно бы ожила. Ее движения стали быстрыми, ловкими и уверенными. В несколько минут она закончила последние при-готовления, а потом вдруг на мгновение застыла, глядя на чистый холст. В голове мелькнула мысль, маленькая, робкая – хрупкий бестелесый зверек – уйти, убежать, пока еще не поздно, оторвать от косяка эту занавеску и по-кинуть квартиру, никому ничего не объясняя. Но проклятая, неуемная, ис-сушающая жажда творить, предвкушение охоты и власти, горячие гроте-скные образы, уже роившиеся в мозгу – все они набросились на хрупкого зверька, задушили его, утащили и похоронили глубоко в сознании. Наташа вздрогнула, почувствовав, как в кончики пальцев правой руки словно вон-зились крошечные ледяные иглы, и пальцы начали мелко подрагивать. Все было готово – оставалось только повернуть голову. Оставалось только по-смотреть. Оставалось только увидеть…

…цвет страха, оттенки ненависти, очертания боли… кто может это увидеть, кто… кто знает вкус света и тени… кто может взглядом пой-мать чудовище… глаз, мозг, рука – кто знает такую замечательную фор-мулу, кто знает…

Наташа медленно повернула голову. Ее взгляд пробежал по темной за-навеси и скользнул в маленькое окошко, за которым его ждал Борька, не-брежно развалившийся в кресле; взгляд проник внутрь ухмыляющегося лица, раздробился и пошел вглубь, в самую тьму, и разрозненные туман-ные образы, словно отдельные клетки организма, вдруг сложились в нечто единое – более яркое и отчетливое, чем всегда, чем даже вчера.

Еще…

Может, в этот раз повезет…

…приподнимусь…

…еще… если я досчитаю до двадцати и этот…

…и ведь почти… Еще! Еще! Сегодня! Это случится сегодня! Еще!

Наташа не знала, что в ту минуту, когда она повернула голову и взгля-нула в матерчатое окошко, в книге ее жизни с шелестом перевернулся лист, открыв новую страницу без единой красной строки и со множеством многоточий.