Читать книгу История болезни коня-ученого - YBS - Страница 18

Под Новый 1964-й год мы возвращались домой, и сразу после пересечения госграницы я понял, что в стране кое-что серьезно изменилось: на погонах одного из пограничников была широкая продольная лычка – таких знаков различия, когда мы выезжали из СССР, не было! Путем дальнейших наблюдений и умозаключений я понял, что таковы нынче погоны старшин, у которых раньше лычки были Т-образными.

Прибыв в Москву, я первым делом отправился к школьным друзьям Мишке и Вовке, и мы отправились гулять по району, а я по дороге рассказывал им сказки из жизни волшебной страны Заграницы. Бог знает, что нас понесло в соседний 76-м квартал, а там мы налетели на деревенских – полсела Хорошево тогда еще существовало…

Ничего особенного, просто у пацанов, которые были на вид года на два-три постарше нас, кулаки чесались. Почему-то Вовка им не понравился, и «конкретные претензии» предъявляли ему, уже хватая за грудки. Я как-то выпал из поля зрения шпаны, и, видя, что Вовку сейчас просто буду бить, обратился к хулиганью с речью на болгарском, которым овладел за полгода довольно прилично, о том, что советские товарищи ведут себя странно, и настоящие пионеры так поступать не должны. Ребятки офанарели – я таких тупых ничего непонимающих харь и потом встречал немного – и поинтересовались у Мишки: – А он хто?

Мишка с воодушевлением им объяснил, что я болгарский пионер, присланный по обмену… Один из пацанов ухватил меня за брючину и произнес: – Импортные!

Видимо, это окончательно убедило агрессоров, что лучше с нами не связываться, и они отвалили, постоянно оглядываясь на ходу…

После болгарского достатка и изобилия фруктов неприятным сюрпризом оказались трудности с продовольствием. Очередной неурожай заставил ЦК КПСС известить советский народ, что в хлеб теперь разрешается подмешивать кукурузу, горох и прочие ингредиенты, чтобы хватило на всех. Совершенно исчезла из продажи мука, и ее распределяли через ЖЭКи[74] для праздничных пирогов два раза в год – к 1-му мая и 7-му ноября… Мама меня ставила в очередь с книжкой и исчезала по делам, а я стоял там часами и, по мере приближения к окошку выдачи, постепенно сатанел, потому что ни паспортов, ни свидетельств о рождении, по которым выдавали муку, ни денег она мне не оставляла, и я боялся, что мы пропустим очередь. Однажды мама ворвалась в ЖЭК, когда до меня оставалось всего два человека, и я настолько перенервничал, что впервые в жизни наговорил ей всяких резкостей.

Новая классная руководительница сощурилась, обнаружив меня в классе после зимних каникул, и произнесла, что, де, «а у нас новенький», на что я, обидевшись, ответил, что это она новенькая, а я-то старенький… То ли в отместку за непочтительность, то ли потому, что это была первая в моей жизни учительница, которой мы были откровенно пофигу, но отношения у нас не сложились, и седьмой класс я закончил с худшими отметками за всю свою школу. Надо признать, что интернатская беспризорность тоже внесла свой вклад в успехи.

Тут еще оказалось, что в моем классе интерес к футболу расцвел пышным цветом. Парни знали всех игроков, включая дублеров, на уроках, не требующих напряжения мозговой мышцы, играли в настольный футбол, который изобрел я, или настольный хоккей, который изобрел кто-то из ребят. Учителя на всяких историях и географиях недоумевали – почему мальчики каждый раз сидят по-новому – а у нас был круговой турнир. Между прочим, полгода физкультуру у нас вел Василий Иванов – бывший вратарь ЦСКА, пришедший к нам из «Спартака». Он учился в институте, а к нам попал на педпрактику. К сожалению, в футбол с ним поиграть не удалось – зима была.

Кстати, тогда к таким переходам относились вполне спокойно. Скорее, обратили бы внимание на несоблюдение клубных цветов. Нашим полагалось быть в красно-синем со звездочкой, Спартаку – в красных майках с обязательной поперечной белой полосой, динамикам – в бело-синем с белой полоской на трусах, а паровозникам – тоже в красных майках, но белая полоса – вертикальная. [75]К сожалению, отказ от традиционных цветов начался именно с нас – вдруг в 60-е стали играть в белых трусах. Я это воспринял как личное оскорбление.

Армейских болельщиков в те годы было примерно столько же, сколько динамовских и спартаковских, и намного больше, чем торпедовских и паровозных. Кличка спартаковских «Мясо» появилась относительно поздно, когда их Мосмясокомбинат взял под крылышко, а, особенно, когда они уписали все стены в городе своим «С», к которому доброхоты добавляли недостающие буквы. Впрочем, тему их желудочно-кишечного происхождения обыгрывали и раньше – они ведь были и «Пищевиками»…

Когда меня в первый раз мусора конем обозвали, я обиделся. Потом как-то привык – конь животное благородное, умное и боевое – и укусить может, и лягнуть, и затоптать… К сожалению, сталкивался я с этим нашим тотемом в жизни редко – только в детстве да в виде ментовских лошадок. А ведь в 60-е на улицах Москвы еще можно было встретить бойцов и командиров с синими петлицами с подковой и перекрещенными саблями – из последнего кавэскадрона.

Динамиков звали мусорами – по естеству их, торпедовцев – кастрюлями – за цех ширпотреба[76] ЗиЛа, который до холодильников клепал эти изделия. Ну, паровозы и были паровозами. Этих никто всерьез не брал, потому что были они слабее всех и периодически вылетали вон.

При этом взаимоотношения болельщиков долго оставались на том идиллическом уровне, который я уже описывал. Наибольшее неприятие у меня вызывали динамики. Когда-то на наших зеленых полях было только две силы: мы и они. За шесть послевоенных лет мы нанесли им пять нокаутирующих ударов, и они, будучи не в состоянии что-то этому противопоставить на поле, просто «смели красных с доски», и предопределили наша последующую корявую судьбу.

Потом была эпоха, когда соперничество армейцев с динамовцами отошло на задний план, но в редкие моменты, когда наши собирали силы и выбирались на самый верх, там их чаще всего встречал наш извечный исторический враг. В 55-м наша только что восстановленная команда отомстила динамовцам в финале Кубка, в 67-м – тоже в финале Кубка уже они разгромили нас, а в 70-м мы вернули себе чемпионство в сражении именно с ними… И стычки в те годы, конечно, намного более редкие и намного менее зверские, происходили именно с динамовскими, особенно для тех из нас, армейских, кому повезло уродиться прямо рядом с их вотчиной в Петровском парке. Они очень гордились и частенько поминали, что их клуб – это Органы. На что немедленно получали – «половые»… Потом еще на место главного супостата стал претендовать Киев – командочка из той же конторы…

Со спартаковскими нам тогда было просто нечего делить – когда поднимались мы, горели они. Антагонизм с этими последними, переходящий в «а ты кто такой?!» – дела куда более поздних времен. В 1976 году униженные вылетом из высшей лиги[77] спартачи сбились в агрессивную шоблу под вывеской «народной команды». Ходили разговоры, что кому-то наверху понадобилась «темная сила» в качестве пугала. Поддержка мясных стала модой, этим в полицейски дозволенных рамочках фрондировали. Мы тогда посыпались вниз, а они на волне успеха загребали молодняк, и, считай, то поколение для нас почти пропало, и так мы оказались в «подавляющем меньшинстве».

Думаю, именно с «народной» командой связано появление в России класса болельщиков-фанатиков, которым интересен собственно не футбол, а «об выпить водки и об дать кому-нибудь по морде» © Бабель, а на поле могло при этом происходить что угодно – от игры в дочки-матери на деньги до борьбы нанайских мальчиков.

Как-то попал я в метро в их «бурный поток». Толпа мясных карланов плотной массой куда-то перла, вопя «Спартак – чемпион!» и сметая все на своем пути. На беду, им категорически понадобилось вломиться толпой в вагон, из которого мне категорически надо было выйти. Когда я врубился во все это ударами коленей и локтей, масса локально подалась, но тут же натекло новое. По-моему, они не чувствовали ударов, пребывая в молитвенном экстазе. Вырвался с трудом, хотя карланам было лет по 12–14, а я уже взрослый был мужик.

Вернувшись в Москву повзрослевшим, я возобновил свои походы на стадионы уже с Хорошевки. И для начала отправился на русский хоккей «Динамо» – СКА (Свердловск). Играли на Малом поле, и я по наивности поехал прямо к началу игры в совершенной уверенности, что билет добуду легко. Куда там! У кассы топталась огромная «борода» из болельщиков, причем вывеска гласила, что билетов нет. Но вечная надежда держала там этих несчастных – ходили слухи о какой-то мифической «брони». Что-то мне подсказало, что тут ловить нечего, и с толпой безбилетных я отправился на поиски дыры в заборе. Их там было немало, я их знал, но менты их знали тоже – у каждой щели, в которую протискивалась моя голова, торчал патрульный. Но кто ищет, тот найдет!

У самого забора со стороны поля стояла какая-то кладовка, и через секунду я, вскарабкавшись по прутьям, в компании еще десятка орлов устроился на этом насесте. Менты, естественно, тут же заорали, чтобы мы немедленно мотали оттуда к нехорошей матери. Но допрыгнуть до нас не могли. Согласитесь, это специфическое ощущение – с трехметровой высоты наблюдать беснующихся ментов, которые ничего с тобой не могут сделать. Они нас стращали, что вот сейчас они обойдут сзади, и настанет нам конец. Ну, это еще обойти надо! Правда, с особо наглыми индивидами они все ж таки боролись: попытки под шумок спрыгнуть с крыши пресекались – этих менты не ленились выводить со стадиона, а на нас как-то притерпелись смотреть как на неизбежное зло. Типичная «Лиса и виноград».

Про ментов я забыл довольно быстро – такая была игра! Тогда Свердловск еще не растерял свое звездное поколение, половина которого потом в это самое «Динамо» и переползла – на поле были и Атаманычев, и Дураков, и Измоденов. Ну, они динамикам и всыпали, даром, что поле чужое.

В начале второго тайма, когда у меня замерзло все – сидел на корточках, заледенел, почти уже не мог этого терпеть, и мне показалось, что менты про нас вообще забыли, я таки спрыгнул. Но эти гады в синих шинелях[78], оказывается, не дремали, и старшина за мной рванул в толпу. Ну, никак мне в ментовку не хотелось, потому я выполнил маневр уклонения, рванул к забору и по гладкой поверхности взлетел обратно на крышу, куда меня втянули остававшиеся там мужики. Старшина попробовал снизу полаять, что вот настал наш час, что нас терпели, но мы совести не имеем, сейчас всех сгонят к ЕМ. Мужики отругивались, и как-то это дело замяли. На меня, правда, пошипели, что не хрена подставлять народ. Но не выгнали, хотя чуяли, что я армейский, а на крыше собрались, само собой, в основном динамики. Либеральные были времена. Вскоре все кончилось победой свердловчан, и мы, позванивая замерзшими членами, посыпались с крыши. Согрелся я после этой прогулки не скоро.

За несколько лет до того команду ЦСКА по бенди разогнали. Долго простить не мог Мельникову и Осинцеву, что они за «Динамо» стали играть. А что ж им было делать? А за Свердловск болел я от некуда деваться – все же армейцы.

Летом стал я уже регулярно ходить на футбол, больше на дубль и на первенство Москвы – на Песчанку. Тогда у нас еще тоже был клуб, как у всех – с 1-й и 2-й мужскими и далее – мал-мала меньше. Первый раз на клуб приперся, смотрю – никого. Главное поле пустое, на трибунах никого, только мужички иногда сквозят иногда куда-то вбок. Полчаса так промаялся, пока не осмелился спросить – так где же играют?! Отвели в глубину территории на гаревое поле, где, как раз старшие мальчики пыль месили. Потом 1-я мужская играла, но никого из знакомых доигрывающих в тот раз на поле не оказалось. Потом клуб кому-то помешал, и его разогнали. Осталась только школа.

Песчанка мне очень нравилась – уютная, и поле тогда там было одно из лучших в Москве (я был уверен, что – самое лучшее), и кругом все свои. Раньше у нас в Сокольниках был стадион, я его чуть-чуть не застал – к американской выставке в 60-м его снесли, и мы остались с Песчанкой, которая, вообще-то ВВСовская. Хороший стадион, для дубля – в самый раз. Только спрятаться там от дождя было некуда. Как-то попал на матче под ливень, смотрю – какие-то мужики сидят – держат над головой лист фанеры. Ну, я сбоку и притулился. Тесно, мужики на меня косятся, но терпят. Потом пригляделся я к ним – мамочки, это ж кто рядом-то! Поликарпов, Басалик и массажист команды. Юрий Басалик, единственный за многие годы киевлянин у нас в команде, был правым краем по тогдашней 4–2–4, держался в команде довольно долго, забивал, хотя к сильнейшим в команде и к моим кумирам никогда не принадлежал. Запомнился тем, что был порядочным пижоном, «стилягой» – одевался с шиком, видно было, что и прическа на голове не пятерней делана, тогда он этим выделялся. Москвич Володя Поликарпов, как раз наоборот – скромный, немного мягковатый, но вошедший в сотню лучших бомбардиров СССР. Между прочим, тогда посещение матча дублеров было для игроков основы обязательным.

И тут не могу не вспомнить легендарную Машку, которая питала особенную слабость к Поликарпову. Как-то раз на «Динамо» на каком-то матче армейцев я вдруг услышал резкий женский голос – вперемешку с матом веселые и ехидные характеристики игроков, совершенно непечатные оценки вот этого – в черном. Дальше полилась инсайдерская инфа – кого берут, кого прогонят, кто женился, кто развелся, как сыграли в Орехово-Зуеве, куда гоняли на левака, кто растет в мальчиках и так до самого конца матча. Как-то застеснялся я ее сначала, но слушал в оба уха. Спросил соседа по скамье, кто это, а тот мне – ты что, это ж Машка, наша сумасшедшая болельщица!

А сам ее окликает: – Матильда! Ну, что, Володька Поликарпов тебя еще любит? – Да ну его …, женился он! Да, Машка на Песчанке на дубле (куда, между прочим, основной состав ходил обязательно) его доставала воплями «Володька! Трам-тарарам, ты почему женился на этой! Ты ж знаешь – я тебя люблю!» Поликарпов по-настоящему смущался, здорово краснел и прятался в клубном автобусе, а Федотов и другие ребята прикрывали его бегство.

Ей тогда и сорока не было. И работая где-то то ли разнорабочей, то ли подсобницей, проводила на ЦСКА все свое время, не было такого матча, чтобы я ее не встретил, хоть хоккей, хоть футбол, хоть баскет.

На дубле было мне даже интереснее, чем на основе. Там играли парни близкого ко мне возраста, играли здорово – дубль у нас был один из сильнейших, много своих ребят, клубных. Да только вот в основу из них практически никто не пробился, хотя талантов, вроде, было полно. В те годы там бегали Кондрашкин, Чернышенко, Касимовский, Просиков, капитанил кучерявый Виталий Поляков, все они в разное время играли за юношескую сборную и за молодежку, пробовались, кто по разу, кто по несколько в основе, но при тогдашнем потоке игроков шансов у них было немного. В защите играли Щебляков и Разюпин, они и в основе выступили удачно, но по-серьезному так в составе и не закрепились.

Особенно обидно было с Щебляковым – Владимир Пономарев травмировался, и в основе появилась вакансия на правом краю защиты, парня поставили в первом туре, и на первых же минутах он получил тяжелейшую травму… Заменил его, от некуда деваться, Истомин, которого только что взяли из киевского СКА. Росточка небольшого, но скоростной, резкий и злой. Поначалу – отчетливо грубый. При нынешней системе карточек в редком матче дотянул бы он до середины. Потом как-то постепенно стал брать скоростью и тем, что подзапугал оппонентов. А еще позже даже и грубить стал поменьше – техника отбора улучшилась. В золотом матче 70-го он вместе с Федотовым тащил команду в безнадежной ситуации.

Парой лет позже на меня большое впечатление на дубле произвел правый бек Егоров – легкий, скоростной, головастый. Явно выделялся, играл очень остро, а его в основу даже не подпустили. Сгинул где-то, так ничего и не сделав в большом футболе. Как это вообще получается – что одни пробиваются, а другие, которых ставили выше, от которых ждали большего, так ни во что и не вырастают?

Самый показательный для меня пример невозможности что-то точно предсказать – это история с первым звеном нашей хоккейной молодежки Викулов – Полупанов – Еремин. Ерема за молодежь был безусловным лидером, забивал тучу шайб. Говорили – новый Бобров. Полупанов хорошо подыгрывал, пасовал, прилично забивал, думали в третью троечку попробуется. А Викулов – самый из них в то время корявый, шел довеском, надежд на него не возлагали. Был я на их матче молодежного первенства СССР против питерского СКА. При том, что ленинградцы были совсем не слабы, разнесли их с двухзначным счетом. Еремин крутил защитников оптом и в розницу, заколотил четыре штуки, Полупанов хорошо пасовал, да и сам не терялся – забил три, а Викулов только дрался да штрафы получал.

А получилось, что Еремин так и не заиграл ни у нас, ни вообще. Викулова с Полупановым попробовали в основе сначала с Фроловым, потом его быстро заменили на Фирсова, и уже к зиме тройка вошла в сборную страны, хотя конкуренция со стороны динамовского звена [79]была сильнейшая и, вроде бы, для наших безнадежная. Но Тарасов уговорил, а старший тренер «Динамо» и сборной Чернышов дал себя уговорить.

Полупанов стал корифеем – чемпион всего на свете, игрок первой пятерки, и по праву. Но потом… Обычная песня трибун: – Кто может выпить пять стаканов – это Витя Полупанов! Уходил, возвращался, но на высшем уровне продержался лет пять. Потом я его видел за «Красный Октябрь» против ЦСКА на первенство Москвы. Ну, был хорош – шире самого себя вдвое, на первый период опоздал, потом приходил в себя, а потом отвозил парнишек наших, как бог черепаху. Птицу и тогда было по полету видать, только уже летал низенько. Викулов же как-то потихоньку вырос в виртуозного техника и распасовщика. И играл долго, пережив и партнеров своих многообещающих, и еще одно поколение. Не могу не отдать должное Тарасову, который все это прозрел и дал нашему хоккею этого великого мастера.

В той же молодежке во второй тройке играли младший Юрзинов и Спектор – на мой вкус были иной раз не хуже первой тройки, а их даже не пробовали в основе.

Еще с одним нашим талантом из молодежки – Щуренко – несколько позже приключилась совсем уж нелепая история. Парень был у нас одним из лидеров, собирались его пробовать в основе. А тут приехала какая-то канадская молодежка, играли с ней в Сокольниках. Раздавили наши заморских, как положено, ну, а те, понятное дело, раз в хоккей не получается, – занялись террором. Вообще-то в ЦСКА отвечать на такие провокации довольно строго запрещали. И официальный подход был такой – это враг от бессилия бесится, мы его голами накажем. Ну, а молодые-то себя так контролировать не умели, Щуренко и отделал кого-то из канадцев по полной программе. Якобы это спровоцировало зрителей, началась давка. Щуренко дисквалифицировали, выгнали из ЦСКА, и только через несколько лет он смог заиграть в «Химике», где надолго стал главным бомбардиром.

А на самом деле, мне рассказывали ребята из нашего класса, которые были на той игре, что Щуренко всыпал канадцу абсолютно по делу, а давка возникла из-за того, что кто-то с канадской скамейки стал бросать в толпу пацанов жвачки… Про трагедию в Луже на матче Кубка УЕФА между «Спартаком» и голландским «Хаарлемом» теперь все знают, а про ту историю, где были и задавленные, не вспоминает никто.

Видимо, где-то около этого времени драматический момент возник и в нашей семье. Не то чтобы от меня скрывали, но поначалу и не особо спешили посвящать… Однако постепенно я разобрался, что на Ангарской ГРЭС произошла тяжелая авария с человеческими жертвами и обрушением кровли блока. Мой отец был автором схемы пуска и останова прямоточных котлов тепловых станций, которая неофициально называлась его именем. Никаких профитов это, естественно, не приносило, а вот после аварии автора схемы быстренько вспомнили и привлекли к ответу. В ночь перед тем, как отец отправился на разбирательство, по-моему, никто в доме толком не спал, и только сильно после обеда он отзвонил, что все для него закончилось благополучно. «Разбор полетов» выявил тройную ошибку персонала, прямые нарушения инструкций, совсем, как впоследствии на Чернобыльской станции… Характерно для того времени, что разбирательство происходило не в Министерстве энергетики и электрификации СССР и не в прокуратуре, а в промышленном отделе ЦК КПСС. Вот же была всем бочкам затычка, эта КПСС!

Тем не менее, весной 64-го года мой отец защитил диссертацию кандидата технических наук по совокупности опубликованных работ, что тогда было редкостью, и стал первым в нашем роду, получившим ученую степень.[80]

В день своей защиты папа, которому по этому случаю подарили новые золотые часы, снял с руки свою старую, еще 52-го года стальную «Победу» и отдал мне. Я ее проносил до 2-го курса универа – еще 5 лет, а потом обменял на новые. «Победа» все эти годы шла исправно, спеша на 1–2 минуты в сутки. Новые часы отказали через полгода, и потом всю остальную жизнь все новые часы, сколько бы я их ни приобретал – механические или электронные – все выдерживали от недели до месяца, а потом безнадежно выходили из строя. Видимо, что-то в моем организме действует на них разрушительно.

Зря я за модой погнался, может быть, папина «Победа» еще и сейчас тикала бы, а так – приходится смотреть в компьютер или мобильник – эти от моего присутствия почему-то не ломаются.

Очень вовремя мы вернулись из Болгарии, как раз к первому сезону Валентина Александровича Николаева, который до того никого и не тренировал. Когда разогнали нас в 52-м, он и Нырков окончили Бронетанковую академию, служили в войсках. Николаев принял команду после череды так и мелькавших тренеров и сразу привел ее к медалям, бронзовым, таким же, какие были последней наградой, завоеванной армейцами до того – в 58-м, когда их тренировал Борис Аркадьев.

Можно по-разному относиться к тренерскому мастерству и идеям Николаева, но в оба его прихода в команду она начинала играть весело и гармонично. В той первой команде Валентина Александровича в защите уже были Пономарев, Шестернев и Багрич, а в атаке молодой Владимир Федотов исключительно результативно взаимодействовал с Борисом Казаковым. В том сезоне случился суперрезультат, когда мы единственный раз в своей истории сыграли в первенстве с двухзначным счетом – ободрали Шинник 10:2 [81]. Удивительно, но никакой сверхъестественной игры не показывали, просто Шинник был слабенький, хотя там доигрывали бывшие спартаковцы заслуженные мастера Исаев и Масленкин. В ворота влетело все, что летело в их сторону. Трибуны дохли со смеху. Под конец уже и радоваться-то сил не было. Федотов покер сделал, да и остальным хватило.

А через неделю там же играли с «Молдовой» – абсолютно такая же игра, абсолютное превосходство, но при этом абсолютная непруха, мазали из 200-процентных положений, вратарь молдовский чудеса творил – тащил все, как кошка. Забили наши всего один, и тот – с пенальти.

В 64-м команда финишировала всего в трех очках от чемпиона, и казалось, что армейцы вышли на восходящую траекторию, но в следующем году, при том, что снова была завоевана бронза, отрыв от лидеров оказался намного большим.

Забавно, как менялись мои представления о ценности линий команды. Оставляя в стороне вратарей, припоминаю, что поначалу витриной игры команды считал нападение – тогда это была самая многочисленная линия в команде – целых пять игроков. Затем под влиянием Эрреры и его катеначчо на первый план вышла линия обороны, которая к тому же разрослась количественно. Пожалуй, именно тогда, в первое пришествие Николаева, в команде стал складываться баланс между этими линиями, а вот с нашего чемпионского состава 70-го года и поныне основным стал вопрос: что у вас за полузащита? [82]

А между тем в жизни случился еще один поворот – вдруг оказалось, что всенародно любимый глава государства, которому к 70-летию только что выпустили совершенно панегирический фильм «Наш Никита Сергеевич», товарищ Хрущёв – волюнтарист и чуть ли не ревизионист. Вряд ли дело было в том, что случился недород и не стало муки. Знающие люди говорили, что причина заключалась в одной из затей Хрущёва: опустить властные полномочия на места, а там разделить между двумя хозяевами. С этой целью сначала расформированы многие союзные министерства и были созданы совнархозы[83], числом более пятидесяти, а потом местные партийные комитеты стали делить на городские и сельские. Партноменклатура взволновалась – ей померещилось покушение на ее всевластие или, во всяком случае, попытка создать двоевластие, когда городским пришлось бы как-то договариваться с сельскими. А тем временем противоречия между городом, в котором люди более или менее зарабатывали, и деревней, где на «трудодень»[84] выписывали гроши, все обострялись из-за совершенно сумасшедшего государственного ценообразования. Хлеб стоил копейки, и выращивать его за такую плату с каждым годом находилось все меньше желающих, да еще под командой безграмотных бюрократов, которые указывали, когда, где и что сеять, не понимая в этом ни черта.

Народ же в целом смену караула в верхах воспринял, скорее, благожелательно – хрущевские инициативы вроде повсеместного насаждения посадок кукурузы – чуть не до Полярного круга – всех достали, отсутствие муки и приличного хлеба в хлебородной по старой памяти стране воспринималось как оскорбление. Многие выражали сомнения, что народ выдержит удвоенное количество партийных органов… Вот никто особо и не загоревал, и только самые дальновидные нахмурились при первых же попытках брежневской клики вынуть из нафталина культ Сталина, хорошо хоть сам он уже успел испортиться, когда его вышвырнули из Мавзолея, а то обратно бы втащили.

Райкомы снова объединили, и партаппарат на местах вновь обрел всевластье. Взамен похеренных совнархозов насоздавали бесчисленное количество союзных и союзно-республиканских министерств – от министерства финансов (без которого никуда не денешься) до отдельных министерств тракторной промышленности, радиоэлектронной промышленности, промышленности средств связи и т. д. – имя им легион, отняв у областей, республик и краев всякую хозяйственную инициативу. Появился анекдот о предстоящем разделении Министерства путей сообщений на «туда» и «обратно»…

Я тем временем взрослел по-разному и 2 мая того года, где-то через неделю после ледохода, по случаю праздника провел эксперимент на себе – искупался у нас в канале Москва-Волга у Карамышевской плотины. С разбегу залетел в воду и ощутил, что попал в кипяток, тем не менее из упрямства сколько-то проплыл… А через пару недель я вместе с одноклассниками сделал еще один шаг по лестнице общественно-политического взросления – нас вступили в комсомол. По-моему, к этому времени ни у кого никаких иллюзий идеологического характера не осталось, просто вот стукнуло 14, и вместо поднадоевшего пионерского галстука, который потихоньку перестали носить, можно было приколоть маленький значок, удостоверяющий, что ты уже довольно взрослый.

Процедура приема запомнилась тем, что девятиклассник секретарь школьной комсомольской организации попеременно задавал вступающим два вопроса: какова высота Асуанской плотины[85] и как называется столица Мальгашской республики. Мне досталась плотина, я знал, конечно, что первое – это 111 метров, а второе – Антананариву, но совершенно не мог взять в толк, как наличие или отсутствие этих знаний связано с вступлением в коммунистический союз молодежи.

Четыре года спустя моя будущая жена нарвалась на совсем уж анекдотическую ситуацию. В райкоме 14-летнюю девочку, страстно увлекавшуюся биологией, спросили, кто такой Павлов, и Танька, вытаращив от удивления глаза, ответила, де, кто ж не знает нобелевского лауреата великого русского нейрофизиолога Ивана Петровича Павлова?! Райкомовские поморщились – они-то ждали ответа про первого секретаря ЦК ВЛКСМ Сергея Павловича Павлова…