Читать книгу Валерия. Том 2 - Юлия Ершова - Страница 7

Ярила устал. Радуница ему уже не в радость. Шёлком ночи выскользнула власть из его царских рук. Профессорская усадьба забылась тревожным сном. На старом диване спит Лера и порывисто дышит. Она опять в прошлом. Ей снятся гномики с детскими глазами и жёлтыми зубами стариков. Они проливают слёзы и заколачивают прозрачную крышку гроба у Леры над головой. Она кричит, но гномики не слышат и бьют молоточками по хрусталю. Рядом ни души. Валера даже не обещал вернуться сегодня, а любимая подруга давно дома, и сыночек. Зачем она не позволила ему остаться здесь, на даче, или не уехала вместе с Аллой? Зачем осталась одна в пустой родительской усадьбе? Прошлая ночь так напугала её, а нынешней лютует ветер, выламывает руки деревьям в саду.

Вот гонит он с глухого леса тучу, чернее чёрного. Взросла она и напиталась злобой в гнилом болоте, бока её терзали острия смолистых ёлок. Несчастная прильнула к свету своих соседок-звёзд, но яркие богини отвернулись от её рыхлого тела, и только майский ветер не отверг дурнушку, а облепил небо чёрной ватой её души.

Беснуется майский ветер, носясь по городу. Его цель – любой прохожий. Ветер жаждет исхлестать его лезвиями жёсткой воды, завлечь в свои адские пляски.

Старый джип с тремя пассажирами на борту катит по мокрой улице столицы. За рулём – высокий тонкий юноша в чёрных обтягивающих джинсах и жилетке с седой бахромой. Волосы его, темнее ночи, собраны в конский хвост, а шея обвита толстой цепью из лунного серебра. Он любуется стихией за окном и, приподнимая уголки нежных губ, с придыханием говорит молчаливому другу, который дремлет на заднем сиденье в объятиях молодой женщины:

– Леон, на воле жёсткий трэ-э-эш!

Человек на заднем сиденье приподнял косматую голову и открыл один глаз. Ему, наверное, хотелось дать ответ, но усталость оказалась сильнее, даже ус не шевельнулся над губой. Он рыкнул горлом и прижал к груди спящую подругу. Леон, обычный музыкант, талантливый и нищий, гитарист рок-группы, возвращается домой с затянувшейся в ночь репетиции. За рулём – новый вокалист, а под боком – единственная женщина и жена, которая кормит его семью и покупает ему гитары, а главное, верит, что он уникален, гениален и добьётся своего. И вера эта творит чудеса, Леон пишет музыку, которой удаётся увидеть свет и обрести своих поклонников.

А жена его выбивается из сил на работе. Директор поручает ей идти туда – не знаю куда и принести то – не знаю что, и она выполняет и приносит. Василиса Премудрая, а не бухгалтер. И дня не было, чтобы она хоть часа на два не задержалась на рабочем месте, даже в канун Восьмого марта, даже в день рождения единственной дочери. Сегодня, например, жена Леона пахала до трёх ночи, а начальство в офисе задержалось не более чем на час и ласточкой упорхнуло.

Леон опять поднимает голову и на этот раз открывает оба заспанных глаза. Ветер лупит по лобовому стеклу и будит в его душе тревогу. Гитарист напряжённо вглядывается в подсвеченную фарами мглу и с видом пиратского капитана перебрасывается с вокалистом перчёными фразами.

Женщина в его руках опускает голову ему на колени – Леон тут же рявкнул на водителя и сам онемел. С нежностью матери он, заросший щетиной, склоняется над ней, чувственные пальцы расправляют волосы над её ухом. «Hands opening GOD», – читают его глаза и округляются. «Hands opening GOD», – скользят его пальцы по тату, набитой за ухом. Дыхание льва коснулось сомкнутых век любимой женщины, упало в надпись, открытую только двум во Вселенной. Так рождается музыка, а в бездонных глазах её родителя сверкает отблеск Stratocaster.

А пока кто-то рвёт минуты для сна, кто-то не смыкает глаз от нарастающей тревоги. Весь минувший день бывшая жена Саньки Гацко мучилась головной болью. А ночь приготовила ей сюрпризы: подушка горяча, матрас жжёт бока, позвонки выламываются. Люба села на край вечно разложенного дивана и опустила голову почти до колен, рубаха из белого сатина сползла с плеч.

У окна на раскладном кресле спит сынок, мокрым носом тычется ветер в оконное стекло и по-собачьи воет, но мальчик не слышит, девичьи реснички дрожат во сне. Мимо его постели проплывает мать в белом сатине, ладонями закрывая лицо. Её втягивает мрак кухонного коридора…

…Доски на полу лоджии ледянее льда, пальцы на ступнях немеют, а лицо пылает жаром. Люба вдавила лбом стекло. По лужам катит велосипедист в дождевике. На руле горит фара. Поток её света мечом разрубает колючие нити дождя, прокладывая путь отважному велосипедисту. «Стой, – просит Люба. – Я с тобой…» Надо спешить за светом… Люба очнулась, когда порыв ветра окатил её водой с ног до головы. Ступни хватаются за подоконник и скользят, а руки в воздухе выписывают кривые восьмёрки. Люба вздыхает, кажется, в последний раз, когда поток света напряжением ударил ей в грудь и живот. «Велосипедист…» – промелькнуло у неё в голове, и мысли, словно стайка испуганных птиц, тут же покинули её сознание.

На время бурю унял старый джип, который с проспекта выскочил на газон Любиного дома. Колёса затормозили и бешеным свистом пронзили двор. Магда Даниловна вздрогнула в своей постели и перекрестилась. На травяном ковре, как на мокром снегу, остались следы от зубастых шин джипа.

Ветер бьётся о лобовое стекло. Из джипа выпрыгивает юноша, волосы взмывают и падают на голые плечи, из травы выплёскивается вода от нажима грубой подошвы его ботинок. Крик юноши «Стой!» отражается эхом от стен соседних домов и бьёт в барабанные перепонки распятой в окне девятого этажа женщины, из-за которой старый джип свернул с прямой дороги. Та стоит в окне лоджии советской панельки и, раскидывая, словно крылья, белые руки, готовится к полёту.

Старый джип выплёвывает ещё одного пассажира, косматого и грузного. В его руках автомобильный фонарь, похожий на прожектор. Косматый шлёпает тяжёлыми ботами по ковру из воды и травы, в подошве его ботинок запаян свинец, дыхание его сбивается и превращается в крик. За ним в офисных туфлях скользит по траве светловолосая женщина в светлом плаще. Косматый бьёт по тумблеру фонаря, и поток ослепительного света крушит воинство тьмы. В распахнутом настежь окне лоджии последнего этажа, как чайка на ветру, зависает раскинувшая крыльями белые руки женщина. Ослепительный свет остановил её последний полёт…

Который год Магда Даниловна жалуется на сердце, но спит хорошо, а из лекарств пьёт только корвалол по полрюмки и «да врачей не соввываеца». Этой ночью она вздрогнула – на спину словно лёг лёд, и она проснулась. Вместо невестки рука её нащупала пустоту на остывшей простыне.

Магда Даниловна вскочила на больные плоскостопием ноги и поскакала в тёмный коридор, на кухню, откуда тянет сыростью, прихрамывая на обе ноги и выдыхая краткую молитву.

Поток белого света в распахнутом окне лоджии ударил ей по глазам. В потоке зависла женщина: рубаха до колен, ступни рыбами бьются о подоконник, а руки хватают воздух. Магда Даниловна всплеснула руками. «Люба, – шепчут её побледневшие губы. – Гэт так?»

Колени её хрустнули от боли. Прыжок не по годам смелый. Руки вцепились в ситцевый подол невестки, зависшей в нереальности, и вырвали несчастную из власти сил нетяготения.

…Люба приподняла голову, спина её была будто прибита к деревянному полу, волосы облепили щёки и грудь, а ноги исходятся дрожью. «Люба, – сипит Магда Даниловна, склоняясь над ней. – Да гэткаж?»

В открытое окно льётся свет, белый, как новорождённая Луна. Магда Даниловна кряхтит, закрывая окно лоджии, но распахнутая створка не поддаётся её крестьянской силе, стоит на месте, стекло не затмевает свет. «Да гэткаж?» – хмурит брови Любина свекровь и бьёт кулачищем по пластиковой раме. Люба шевелит онемевшим языком: «Там… там». А там, на улице, Магда Даниловна хорошо рассмотрела, на газоне около дома, стоит косматый, как лев, мужик в кожаной косухе. Он расставил ноги шире плеч и сжимает руками горящий белым пламенем то ли прожектор, то ли автомобильную фару. Свет из фары бьёт по окнам Магды Даниловны. Вокруг косматого льва вьётся слишком нервная и тонкая барышня в светлом плаще. Вьётся и причитает, всем соседям слышно: «Лёня, Лёнечка, всё, всё… она ушла. Лёнечка, всё-всё, пошли-пошли…»

Но Лёнечка надрывает жилы на шее и светит, как будто из пулемёта строчит боец, которому некуда отступать. Рядом с осветителем покачивается на длинных ногах, тоже расставленных шире плеч, юноша с голыми плечами. Волосы его прядями цвета ночи струятся по спине, руки сжаты в кулаки и грозят окнам Магды Даниловны. Он сипит открытым горлом, как охрипший петух.

Слишком нервная и тонкая барышня оставляет наконец осветителя и падает на грудь к осипшему юноше. Они обнялись, она шепчет ему на ухо и целует, как младенца, он напряжённо вглядывается в открытое окно лоджии девятого этажа, где в потоке света мелькает широкая сутулая фигура Магды Даниловны. «Она ушла, ушла…» – баюкает голос барышни, и юноша с голыми плечами вздыхает.

Вместе они вырвали фонарь из рук великого осветителя, остановившего дождь. Туча провисла над их головами, будто старое чрево. Косматый мужик тут же обмяк и упал на руки своим спасителям. Рухнул, как загулявший пьянчужка. Спасатели тянут его обмякшее тело к своему старому джипу, который уже распахнул заднюю дверь.

– Шо здарылася (что случилось), Люба? – ослабшим голосом кричит Магда Даниловна, протягивая руки невестке. – Шо робицца (что делается)?

– Это не май, – прошептала Люба, приподнимаясь на локтях. На её глаза накатили слёзы.

«Глупая баба», – корит себя Магда Даниловна. Она же знает – Люба никогда не засыпает после Санькиного визита. К горлу Любы подступает ком, она молчит и смотрит, как муж возится с сыном. Мать – та бегом на кухню и кастрюлями стучит. «Сынка! – вопит она не своим голосом. – Ходзи есци». Тот кривит улыбку и бросает: «Вот дурость! Дома поем». Мать, как солистка ансамбля «Берёзка», выплывает из кухни, только у неё лицо Бармалея и кулаки угрожающе сжаты. «Дома?» – сквозь зубы цедит она и хватает Саньку за грудки…

Люба опускает глаза. Сынок прибежал к ней и обнял за шею…

Прожектор погас только в машине. Юноша с голыми плечами, захлёбываясь дымом сигареты, несколько раз ударил по выпуклой кнопке ручного фонаря и бросил его, ещё горячий после сражения с тьмой, под соседнее кресло. С глаз долой. В это же мгновение два скорпиона на чёрном браслете юноши повели клешнями, их стальные иглы поднялись, словно штыки. И вот ветер сорвался с цепи и пролил на землю океан дождя.

Магда Даниловна закрыла наконец окно и напряжённо вглядывается в подсвеченную фонарями тьму, в которой зажигает фары старый джип. Она провожает загадочный автомобиль и крестит его на дорожку.

– А ты ж что? В окно кидаться? Гора няма? – запричитала она, обнимая свою названную дочь. – Дитятко моё, чаго? Дыпрэссия? Вот хворь поганая. Чаго мяне не торкнула у бок? Я таблетку – и усё! Отпустила бы. А так. Ты на хлопчыка глядзела? Што б з им здарылось, коли б маци ранницой под балконом знайшли? (Что бы с ним случилось, если бы мать утром под балконом нашли?)

– Нет, – мотает головой спасённая потоком света Люба, – это не я, это ветер… Я подышать только.