Читать книгу НеСказка - Юлия Ковалева - Страница 5

Шепчу я во сне:

– Где ты сейчас, Одиссей?

Минуло тридцать четыре месяца с тех пор, как выпустил его в странствия. Разошлись мы в стороны разные. Он – на Север. Я – на́ море. В заводи к местному Богу Ямы13 – Яме14.

Тихо здесь. Мертвое чрево Червонного озера, словно склеп для душ мирового потопа. Консервация времени. Хранилище для сокровищ дракона. Но какого?

– Чурчхелла, пиво, пахлава, – на жаре в тридцать четыре и два (34,2) захира15 местная призывает к сошествию в сахарную Вальгаллу16.

Солнечный удар. Виде́ние:

Орнитогалум – «Звезда Вифлеемская»17 взывает ко мне из мест не столь дальних. Полуостров Тамани, запад. Темрук – «сын железа»18. Из-под небес бьют в тамтамы19 ловцы древних птиц за жабры. Слева кто-то жалобно то ли поет, то ли стонет, причитая «помер».

И вдруг с истошным воплем «Жива!» – славянский знахарь врезает под дых мне. Воздух морской проникает в прорези век. Вот и привет, новый клиент.

Так и ходил к нему лечиться. После куницы, волчицы, ослицы – от звонка до звонка. Тот одним вправлял лапы, другим – ставил мозги на место. Так, говорят, одна и стала его невестой. А как бы не стать? Статен, будто сам Аполлон, как Черномор хитер. Да меж ног – конь двухколесный немецкий. Дивлюсь красоте его. Но Звезда Вифлеемская от Тамани взывает, манит.

– Живи, Джей! – так, смеясь, приветствовал знахарь меня после удара.

Я в ответ улыбался. Но словно падал в безвестную пустоту потери…

– Мы все атомы, Джей, пойми. Плывем в Океане темной материи. Теряем частицы, конечности, время. А нет ничего ведь, кроме любви.

На раз, два, три – выдох. Дергает знахарь за правую ногу. Я ору. Орлу Духа, летящего надо мной, вручаю весточку: «Привет, Единый мой Одиссей».

Знахарь чешет рыжую репу в надежде понять сию невидаль.

Дабы не слыть невеждой прищуривается, достает телефон:

– Вот тебе номер шамана. Он раны душевные исцеляет. Методы, конечно, странные, но, говорят, помогает. Мой привет передай, пусть зачтет. Ну все, бывай!

С тех пор о знахаре – ни слуху, ни вести. А невеста, говорят, спохватилась всех сбережений. А чего ожидать, когда в КриптоСтолице20 растишь фикусы, фиги и финики21.

Вернулся звон в ушах. Бьют тамтамы небесные. Как Тамерлан22 хромаю к шаману чудесному. Кругом – голубиные трупы. Расширяются медные трубы, качают валюту. А отходы да плесень – галлонами льют в Червонное. Невыносимо. Повсеместно афалины выбрасываются на берег. Кто-то кричит: «Помогите». Прохожу мимо.

В отеле «Четыре звезды» на закате у моря в номере – ждет меня шаман. Стучусь.

– Проходите, – скрипит то ли дверь, то ли голос.

Хромая, снимаю предохранители с ног. Волочусь к кудеснику. Ожидаю увидеть чудо заморское – с бубном да в ожерелье с костями. Глядь! А то простой русский парень, меньше меня на два фунта.

Вот так круто знахарь развел меня.

– Вы шаман по ногам и душам?

Парень кивает. Резкий запах спирта. Ладонями растирает колено раздутое и мычит: «ОмммНамах». Сердце стучит нитевидно, будто я – покойный монах.

– Кто же вам, батенька, в ногу и душу кол-то вонзил? Да к тому же осиновый.

Парень в корень зрит.

– Это на что Вы сейчас намекаете? Кровососом обзываетесь?

– Не серчайте. Такое случается от проклятья неразделенной влюбленности ведьмы. Встречались ли вам они? Вы им отказывали?

Тут смотрю – силуэт шамана рябит. А над теменем восходит нимб, как свет прожектора. Превращается лик его в морду… Моего ушедшего Пса. Трясу щеками – развеять мираж. Шаман приникает ко лбу.

– Уу, да у вас агония. Ну, тогда в добрый путь! Готовы?

Чувствую – плохо мне. Бледно кивнул да лег на платформу.

Шаман приносит склянку округлой формы. В ней пчела жужжит, паникует. Будто чувствует – недолго жить.

Шаман говорит о каком-то заговоре. О надежде. Привороте не первой свежести – на кости́. Не материи уже, а черной магии.

– Чтоб соблюсти все формальности по-канону, ответьте, батенька: готовы ли вы проститься?

В пылу лавины жара, всеохватывающего изнутри, киваю жадно. Заслон склянки рука отворяет. Жало впивается в ногу. Пчела дергается. Падает оземь. Раз – два – три, последний выдох.

Шаман глаза закрыл и с почтением молчит. От испуга я отключился.

Море шумит. Вуалью пенистой волна, как вдова, омывает место почившего афалина. Слышу в грудине – эхо тонкого далекого пения. Открываю глаза, грудь пронзает кручина.

– С почином и возвращением назад!

Шаман протирает ладони спиртом. Берет оплату. В колбе пустой молчит тельце воина полосатого.

Спустя тридцать четыре часа я ногою легкой ступаю на берег морской. Народ еще спит. Со стихией наедине мы.

Вдалеке – афалинов стая резвится, решаюсь плыть к ним. Гребу, запыхаюсь. Все-таки отражаются на здоровье жара, чурчхелла и пахлава.

Вдруг впереди, смотрю – барахтается детина… За воздух хватается, жужжит. Поглощают волны-то чертовские полосатую спину… пчелы! Разверзается гром под куполом. Афалин уже мчит, но я быстрей. Из-под толщи воды подставляю правую руку. Сажаю пассажира на палубу да разворачиваю корабль к берегу.

Ветер тучи нагнал. Поднял волны, что выше темени. Гребу, не помня себя, контролирую руку. Ладья тела едва уже тонет с одним плавником на ходу. Еще волна – и ко дну. Чую вкус водорослей во рту. Кричу: «помогите». Мимо плывет афалин. Незримая сила толкает на берег. Меня подбрасывает.

Рука разжимается. На ладонь льется жемчужный свет. Пчела отряхивается, распростирает крылья и возвращается – в небесный улей.

Выплюнув водоросли, не в силах больше двигаться – оглядываюсь на горизонт. Хвосты резвящихся дельфинов ударяют о волны. В память врезается вдруг момент из пути, когда отпустил Одиссея.

Волга. Правый берег. Я жил на левом – в деревне. И вот в самый центр приезжает танцовщица с Севера. Увидел её, да екнуло сердце. Виду не по́дал, подписал протекцию перед другой. Снились тогда мне вещие сны. Так в одном из них – две ведьмы сильные делят трон. Я то ли на нем, то ли над ним, уже не важно. Просыпаюсь – танцовщица страждет встречи, приглашает в обитель на чай. Я соглашаюсь, отчаявшись семью завести с прежней.

В пылу разговора вечернего гибкая дева приглашает свершить обряд.

Дает в чаше зелье. Кладет на пол… Слова сладкие, словно яд, проникают в душу. Отражаются в черепе, усмиряют подозрения:

– Пей, Джей. Расслабляйся. Считай на раз-два-три и смотри.

Вдруг вижу:

внутри комнаты на ковре в изголовье сидит надо мною – обличие Змеи. Червонное золото в чешуе черной блестит. Заливают лучи свечей – купол пещеры. Горгона шипит:

– Спи, Джей.

Клыки, что жала, нависают над шеей. Кишащий клубок опускается вниз.

И вдруг, откуда ни возьмись из-под половиц вздымается хвост кита. Два плавника упираются в стены, кроша́т кирпичи. Визг змеиный стоит, Горгона жало хватает – вонзает в грудину.

Кит выныривает и трубой боевою гудит. Под собой меня поднимает. Рассекает ведьме усами лицо и бросается со мной – в окно. Летит до Волги. Струей орошает шрам посредине груди. Звук мелодии. На границе аномальной зоны – эхо далекой песни. Я пробуждаюсь с ним:

– Живи, Джей!