Читать книгу ~ Манипулятор - Юлия Кова(ль)кова - Страница 4

« – Я соскучилась. Я так по тебе соскучилась! – проникновенный взгляд карих глаз, и ладонь Вероники нежно гладит меня по щеке.

– Я тоже. Ник, напомни, у тебя в спальне курят? – Я расслабленно откидываюсь на подушки.

– Где ты тут видишь спальню? – иронично усмехается Вероника. Плавно потянувшись, она спрыгивает с кровати, в очередной раз ненавязчиво продемонстрировав мне, что для своих тридцати восьми она в очень хорошей форме (спортзал, раз в месяц обязательный поход в SPA, раз в полгода – абонемент в бассейн). Она замужем, но детей у них с мужем нет. Как говорит сама Вероника, раньше не получалось, а в преддверии сорока о детях уже не думают. Убедившись, что я успел оценил ее формы, Вероника удовлетворенно набрасывает на голое тело черный шелковый китайский халат, расшитый не то драконами, не то пионами, взбивает руками шапочку коротких темных волос и бежит босиком в тот отсек квартиры, который она превратила в кухню:

– Кури, не стесняйся, до пятницы выветрится. А если Вовка почувствует, то скажу ему, что это Ленка курила.

Ленка – это подруга Вероники, перманентно приходящая к ней в гости и постоянно жалующаяся ей на личную жизнь. А до пятницы – это до того дня, когда из командировки вернется муж Вероники – доктор наук, подвизавшийся в каком-то НИИ, Владимир.

– Спальню? – переспрашиваю я. Свешиваюсь с кровати и роюсь в пачке сигарет. Одновременно кошусь на снимок Владимира, который стоит на тумбочке и, как мне кажется, горестно глядит на меня из фотографической рамки. У Владимира седой ежик волос, короткая профессорская бородка, скучные немигающие глаза, и, дай Бог мне памяти, он, по-моему, лет на десять – двенадцать старше Вероники.

«Интересно, и что она в нем нашла?» – думаю я.

– Ты перед уходом поешь? – забежав в периметр кухни, Вероника оглядывается на меня.

– Не знаю. Может быть, и поем.

Вероника кивает, а я закуриваю. Пока она хлопает дверцей холодильника, выставляя на стол тарелки с нарезкой, запечатанный в целлофан батон белого хлеба и еще какую-то ерунду, я снова укладываюсь на подушки и в сто пятый раз за последние полгода принимаюсь рассматривать периметр ее двушки.

Двушка улучшенной планировки. Вернее, это была двушка улучшенной планировки, пока Вероника, не то наслушавшись советов дизайнера, не то насмотревшись «Квартирный вопрос», не снесла в ней все стены за исключением несущих, объединив таким образом две комнаты в одну и соединив их с кухонной зоной. И вот теперь, лежа на кровати, я ощущаю себя лежащим примерно на середине кухни. Но особенный шик этому добавляет тот факт, что с кровати отлично просматривается стеклянная дверь туалета. Отлично помню, что когда я впервые переступил порог квартиры Вероники, то перепланировка вызвала у меня культурологический шок вкупе с чистым ковриком у входной двери с надписью «Добро пожаловать!» Впрочем, доигравшаяся в дизайнера Вероника восприняла свой провал легко, но с тех пор окончательно забила на благоустройство жилища и сосредоточилась на поддержании маломальского порядка в квартире.

Остается добавить, что познакомились мы с Вероникой примерно год назад. Зам главного бухгалтера крупного рекламного агентства, с которым наш канал имел прочные партнерские – а теперь, благодаря мне, – еще и неуставные связи. Помню, как при первой встрече меня очень заинтересовал пронзительный взгляд её карих глаз, не столько меня рассматривающий, сколько меня оценивающий. Чуть позже – пара ее метких замечаний и умных фраз, касающихся нашей работы. Однажды – затянувшиеся переговоры в офисе и поздний спонтанный ужин в кафе. Незаметно ставшие регулярными звонки друг другу, и ваши отношения также незаметно переходят за ту грань, где ты и она – любовники.

Хотя чисто-любовными я бы наши отношения с Вероникой все-таки не назвал. Скорее, мы с ней дружили, но в этой своеобразной кассе взаимопомощи от меня требовался перманентный флирт («Ром, я как, еще ничего?»), а от нее – элементарное человеческое понимание.

– Ник, скажи, а почему ты вообще вышла замуж? – выпускаю в воздух плотную струю сизого сигаретного дыма.

– А ты из каких соображений, прости, это спрашиваешь? – Вероника оборачивается ко мне.

– Ну, – делаю сигаретой в воздухе неопределенный завиток, поглядывая на снимок Владимира, – ты же зачем-то вышла замуж? Так почему за него?

– Ну у тебя и вопросы с утра, – Вероника, что-то обдумывая, вглядывается в недра холодильника, после чего закрывает дверцу, заводит руки назад и прислоняется к нему бедром. – Ну, время, наверное, пришло, – медленно произносит она и переводит задумчивый взгляд за окно, за которым наступает серое московское утро. – Я, как и все, хотела какой-то определенности.

– А за него почему? – Никак не могу связать в голове ее бойкий характер и скучные глаза ее мужа.

– А Вовка был очень хорошей партией, между прочим! – запальчиво объявляет Ника. – К тому же, знаешь, – она прищуривается, – есть в нем что-то такое, что-то очень надежное, отчего ты понимаешь, что он всегда будет любить тебя больше, чем ты. И даже если до Вовки дойдут какие-то слухи… ну, обо мне, – тут Вероника виновато пожимает плечами и смотрит в окно так, точно до Владимира эти слухи уже не раз доходили, – то он не побежит, сломя голову, разводиться. Ну, выяснит он со мной отношения. Ну, будет скандал. Ну, подуется он на меня с неделю… Но он все равно никогда никуда не уйдет, потому что он меня любит и знает, что я по-своему его тоже очень люблю. Теперь понимаешь?

– Не-а. – Сделав затяжку, перегнувшись, ищу, куда бы стряхнуть пепел. Посмотрев на меня, Вероника направляется к подоконнику, роется там. В итоге, не найдя пепельницу, достает из мойки чистый стакан, зачем-то дует в него, набирает в него воду и подает стакан мне. – Спасибо, – киваю я и пристраиваю его на тумбочку. – Прости, но я не вижу в этом особой любви. Хотя, конечно, ты у нас женщина необычная, – миролюбиво заключаю я, ухитряясь одним глазом охватить Веронику, вторым – перепланировку в её квартире.

Вероника внезапно мрачнеет.

– Да нет, Ром, я-то как раз обычная, – тихо произносит она и отходит к окну. – Я, как и все, хочу стабильности. Тебе, кроме меня, вряд ли еще это кто-то скажет, но каждая из нас хотя бы раз в жизни делала попытку выйти замуж по большой и безумной любви. А удалось это лишь единицам. А дальше – так: тик-так, тик-так. – Вероника поднимает вверх палец и размеренно качает им в воздухе. – И ты, порыпавшись в погоне за принцами лет так скажем до тридцати, уже начинаешь просто хотеть устроенности. И чтобы свой дом. И чтобы дом этот был не хуже, чем у других. И чтобы муж дома. И чтобы вечером вместе с ним смотреть по телевизору какие-то глупости… Да чтобы просто было с кем поговорить, в конце-то концов! – Вероника запальчиво запахивает халат. – Только одни при этом, как моя Ленка, вечно жалуются на судьбу, а другие делают так, как я. А те, кто говорит, что эта устроенность им в принципе не нужна, либо врут тебе, либо понимают, что сами они уже никогда не выйдут замуж… И потом, коли у нас об этом зашел разговор, – Вероника оборачивается и пристально глядит на меня, – Ром, вот скажи честно, ты бы на мне женился?

«Оба-на. Неожиданно».

Нет, не то, чтобы я вообще не ожидал этот вопрос, но я как-то не планировал, что наш сегодняшний разговор скатится в эту тему. Возникает короткая пауза, во время которой я обдумываю, что же мне ответить.

– Не знаю. Хотя, наверное, скорее да, чем нет, – в итоге, дипломатично отбрыкнувшись от неудобного вопроса, я отворачиваюсь к тумбочке и бросаю сигарету в стакан. Окурок, прошипев и разбрасывая пепел, пируэтом идет ко дну.

– Да? Интересно. И почему я тебе не верю? – невесело усмехается Ника.

– Думаешь, все дело в том, что у нас с тобой разница в возрасте? – резко – резче, чем мне хотелось бы, интересуюсь я.

– Нет, дело не в возрасте. Тут ты у нас без комплексов. – Вероника краем глаз наблюдает, как я тяну из пачки новую сигарету. – Я думаю, что дело в том, что тебе в пару просто нужна другая. Не такая, как я… И уж точно не такая, какой была твоя Лиза.

«Ого! Даже я этого не знал».

– А ты что, так хорошо знаешь Лизу? Вы с ней встречались? Вы обсуждали это? Ну и как она поживает в Америке? Надеюсь, у нее все хорошо? – я чиркаю зажигалкой.

– А ты не ёрничай, – одергивает меня Вероника. – А насчет Лизы твоей я уверена, что и она была самая обыкновенная.

– Обыкновенная – это какая? – поднимаю глаза.

– А такая. А ну-ка, сам мне скажи, какой она была? – окончательно разворачивается ко мне Вероника. – Хотя бы одно четкое определение мне дай, чем она тебя зацепила?

– Ник, честно? Я не помню, – завожу руку за голову и смотрю в потолок. Разговор какой-то дурацкий… – Ну, красивой она была. И порядочной.

«Стервой порядочной она была».

– И всё?

– Всё.

– Мм. Тогда почему ты на ней женился?

«Устал по бабам таскаться. В какой-то момент начало возникать ощущение собственной непромытости… А вообще интересно, – думаю я, – зачем я завел этот разговор?» Впрочем, ответ я знаю, и дело не в Веронике. Просто за последние несколько дней, начиная с того момента, как мы с Юлькой столкнулись с Рыжей, ржавый гвоздь, вколоченный в гробовую доску наших с ней отношений, снова начал саднить вопросом, почему же она тогда все-таки выбрала этого Лешу?

– Ну, мы с Лизой совпадали в принципиальных моментах. К тому же, к тому времени я уже знал, чего я хочу. И Лиза тоже знала, чего она хочет, – помолчав, подаю реплику я.

– Включая ребенка, ипотеку и дорогую машину? – насмешливо уточняет Ника.

– А что, планировать жизнь – это смешно?

– Нет, Ром, это не смешно, но это, возможно, как раз ответ на вопрос, почему ты женился на Лизе. Та самая определенность, да? Только это не любовь, а какая-то счастливая пятилетка семейной жизни. Прямо, как у меня!.. Так, ну и что дальше было? Почему вы с ней развелись?

«Потому что через год, ложась с ней в постель, я понял, что сплю с абсолютно чужим мне человеком. С женщиной, которой наплевать на меня так же глубоко, как и мне на неё. Но я бы и с этим смирился, если б она не начала вовлекать в наши разборки Юльку».

– У нас не сложилось. В конце концов мы разошлись, – я вроде поставил точку в дискуссии.

– Да? Ну и кто был инициатором развода? – не отстает Вероника.

– Ник, да какая разница-то? – Теперь, кажется, пришел мой черед раздражаться. Скинув вниз ноги, сажусь на кровати, отбрасываю в сторону одеяло. – По-твоему, если я сделал все, чтобы забыть о своей бывшей жене, – раздраженно ерошу волосы, – это означает, что она была самой обычной? Обыкновенной, как ты говоришь? А если бы я ее не забыл, то она бы была необычной? Так? Детская логика какая-то, ты не находишь?

– А ты сам разговор на эту тему завел! И кстати, разница есть, потому что лично мне кажется, что инициатором развода был ты… Рома, я знаю тебя десять месяцев. Даже одиннадцать месяцев! – Вероника поднимает вверх руки, складывает из пальцев кавычки и несколько раз быстро сгибает и разгибает их, видимо, демонстрируя мне эти самые месяцы. После чего вздыхает, подходит к кровати и, придерживая полу халата, садится рядом со мной. – Дай сигарету, – устало просит она.

– На.

– Спасибо. – Вероника кивает, щелчком выбивая сигарету из пачки. – Ты, Ром, прости, но то ли ты действительно не понимаешь, что я пытаюсь до тебя донести, то ли комедию в своем духе ломаешь. Ничего не помню, ничего не знаю, никому ничего не скажу. Это же твой излюбленный стиль, да? – Вероника ищет глазами зажигалку на тумбочке. Не найдя ее, берет мою руку, переворачивает мою ладонь, прикуривает от сигареты. – Хорошо, давай по-другому. – Она откидывается на локтях и задумчиво глядит в потолок. – Вот скажи мне, ну что у тебя в жизни есть? Ну, дом. Ну, работа, друзья, ребенок. Плюс хороший заработок и неплохие связи. Но это всё. Всё, Ром, ты понимаешь меня? И хотя это всё налажено и отлажено, но – это всё. Тебе самому не тошно, не скучно от этого? – Вероника прищуривается, глубоко затягивается и выдыхает дым. – Ты же ищешь чего-то, я же это вижу. Ты и со мной-то, по-моему, начал встречаться не потому, что я тебя так уж тогда зацепила, а потому что отношения со мной показались тебе необычными. Вроде взрослая умная женщина, но – с чудинкой. Хоть квартиру мою возьми, – Вероника тычет сигаретой в периметр и цокает языком. – И при этом у меня муж имеется, что с тебя вроде как снимает определенные обязательства. И детей я от тебя не прошу. И опять же при этом при всём я тебе друг и товарищ, так? – она вопросительно глядит на меня. – Ром, а ты никогда не задумывался, кто ты для меня? И как я к тебе отношусь? И чего я ждала от тебя все это время?

Возникает новая пауза. Не понимая, чего она добивается от меня, я смотрю на нее.

– Вот именно, – поглядев мне в глаза, невесело усмехается Вероника. – Ладно, неважно. Всё, забудь. – Она вздыхает, но, бросив на меня новый короткий взгляд, вдруг решается: – Ром, ты пойми, влюбиться в тебя очень несложно. Ты интересный, умный, порядочный. Ты хорошо выглядишь. Ты при желании умеешь очень красиво ухаживать. Нет в тебе этих, свойственных нашему среднестатистическому мужику, дури и быдлогонства. При всей своей вспыльчивости ты умеешь себя в руках держать. Всегда извинишься, если не прав. Если прав, то не тюкаешь постоянно в нос фразой: «А я тебе говорил! А я так и знал!», как, например, мой Вовка. У тебя… Да у тебя даже обаяние какое-то правильное! И это цепляет. Хочется если не лечь с тобой сразу в постель, то хотя бы постоять с тобой рядом. Но по той же самой причине, – тут Вероника разводит руками, – любить тебя тяжело. И лично мне, например, за это время стало понятно, что тебе в принципе на всех наплевать, если только это не твоя Юлька, не твоя мать и не работа твоя. И вот, вроде ты здесь и со мной – и все равно, мыслями ты на другой территории. Ищу тебя, зову тебя, а ты будто не слышишь. Кто тебе нужен, Ром, скажи? – это звучит тоскливо.

– Только не закончи сейчас фразой о том, что мне нужна твоя Ленка, – обнимаю Веронику за плечи, пытаюсь перевести разговор в шутку.

– А причем тут Ленка моя? – Вероника подозрительно глядит на меня.

– А притом, что у Ленки твоей понятие «вечная молодость» ассоциируется не с количеством прожитых лет, а с числом новых любовников. А я отказываюсь быть еще одной вехой на ее бесконечном пути к бессмертию.

– Да я не об этом с тобой говорю! – Вероника раздраженно стряхивает мою руку. – Ром, ну посмотри ты сам, – взывает она к моей совести. Или к здравому смыслу. Или к эмоциям, как она иногда говорит. – На работе ты выдержанный и спокойный. Здесь ты тоже спокойный, хотя и с чувством юмора, – Вероника недовольно глядит на меня. – Но это все на поверхности, а что внутри? Ты же – ты уж прости меня! – но ты же, как лед с иголками. Не лезьте ко мне в душу, а то уколю! И что ты на самом деле чувствуешь, это не то что понять, это порой даже в глазах твоих прочитать невозможно.

– Спасибо, – киваю я. – Всегда приятно услышать о том, какой ты, сразу после постели.

– Да иди ты к черту! Я серьезно с ним говорю, а он опять отшучивается, – Вероника резким движением взбивает волосы, вздыхает и, кажется, чуть-чуть, но успокаивается. – Я тебе о том толкую, что ты почему-то однажды решил, что в твоей жизни всё должно быть лишь правильно. Только правильные эмоции, только правильная линия поведения, только правильный брак. И в этих моментах ты, конечно, несокрушим, как скала. Но есть проблема: ты, Ром, подспудно ищешь, а может, и всегда будешь искать ту, что, прости меня, живым тебя сделает. Или уже это делала. Или ей это еще предстоит. Но такую, чтобы не эмоциональные качели тебе устраивала, а душу тебе рвала. Да так, чтобы от вас двоих искры летели. А пока ты одна большая энергетическая пробоина: я, например, почти год пытаюсь выжать тебя на эмоции, а ты ими пыщ-пыщ – и в кусты.

– Знаешь, а я бы на тебе женился. – Я отворачиваюсь. Меня начинает жутко тянуть домой, а может, и не домой, а туда, где никто не будет тебя препарировать. Хотя, если разобраться, то этот разговор завел я сам. Можно сказать, из-за Рыжей сам напросился.

– Ты бы женился на мне, потому что я тебя понимаю? – Вероника пытается заглянуть мне в глаза.

– Ага. И поэтому тоже, – отбросив одеяло, встаю. – Ладно, я в душ. Или ты первой туда пойдешь?

– Иди. Иди в свой душ, Рома…

Несколько шагов по паркету – и я берусь за ручку двери ванной комнаты.

– Знаешь, Ромка, а ты бы никогда на мне не женился. В противном случае ты бы давно потребовал, чтобы я развелась, потому что так для тебя правильно. А ты ни разу даже не попросил об этом, – тихо добавляет мне вслед Вероника.

Оборачиваюсь.

– Это не значит, что мне на тебя наплевать, – также тихо напоминаю я.

– Да нет, Ром, ровно это оно и значит. Тебе просто со мной удобно… Ладно, ты прав, к черту этот разговор по душам, а то мы еще поссоримся, – Вероника вздыхает и поднимается. – Иди в душ, а потом я пойду. А после мы кофе выпьем.

Кивнув, закрываю за собой дверь, включаю и регулирую воду. Где-то в комнате раздается требовательный звонок телефона, потом преувеличенно-радостный голос Ники: «Да, привет, Вова! Ну, ты как? Когда тебя ждать?» Включаю воду сильней, чтобы не слышать ее обязательного «Я так по тебе соскучилась!» или еще что похлеще. Тугие струи воды сначала отодвигают журчащий монолог Вероники на второй план, а потом и вовсе его заглушают.

«Тебе, Ром, другая нужна. Такая, чтобы от вас двоих искры летели…»

Спасибо, Вероника, уже летали. Да еще как летали…

« – Подождите, Роман Владимирович! – после показательной взбучки, которую я устроил ей в аудитории, Рыжая, запыхавшись, догоняет меня у дверей деканата. – Подождите, я поговорить с вами хочу, – взбежав на этаж, она останавливается и поправляет на плече съехавший ремень сумки.

– Да? – нехотя оборачиваюсь, провожая глазами пару студентов и преподавателей, которые проходят мимо.

– Вам не кажется, что моей «неуд» был незаслуженным? – Рыжая премило склоняет голову набок, но из глаз у нее брызжут искры. Тон дерзкий, взгляд острый – в общем, колючая студентка двадцати лет.

– Незаслуженным? Я задал вам пять вопросов. Вы ответили только на два. «Два» вы и получили, – отвечаю я, между делом рассматривая лучик солнца, который скользит у нее по щеке. В тот момент, когда он перебирается на линию ее переносицы, и Рыжая еще не успевает ни сморщить нос, ни отвернуться, я ловлю себя на том, что у этой странной и колкой девчонки самые необычные серо-зеленые глаза, которые я когда-либо видел. Яркие, как трава на мокром асфальте, и абсолютно чистые. Внезапно возникает странное ощущение невесомости, будто меня кто поставил на паузу. В голову приходит то, что меня самого удивляет. Если разобраться, я же ничего не знаю о ней. Я её совершенно не знаю, но, пожалуй, хотел бы ее узнать.

«Господи, мне двадцать шесть лет. Чем я занимаюсь?»

– Хотите пересдать? – отворачиваюсь и направляюсь к окну. В глаза тут же впивается солнце. «Дурацкий сентябрь какой-то выдался, слишком жаркий и теплый до одури…» Поморщившись, встаю спиной к свету, ставлю рюкзак на подоконник и, порывшись в нем, достаю расписание. – Когда?

– Что «когда»? – не понимает Рыжая.

– Ну, когда вы хотите «неуд» свой пересдать?

– Да, я хочу его пересдать. И я буду пересдавать. И я пересдам его, но не вам, – чеканит Рыжая, да так громко, что на нас уже оборачиваются. При этом – то ли мне это кажется, то ли это действительно так – её ответ звучит, как «я дам, но не вам». Медленно поднимаю глаза.

– Я все пересдам Павлу Петровичу! – прячась от солнца, Рыжая смотрит куда-то в область моего подбородка.

– Боюсь вас расстроить, но ваш бывший преподаватель скоропостижно ушел на пенсию, – стараясь не вестись на ее дерзкий тон, ровным голосом объясняю я.

– Что? Когда это? – Защищаясь рукой от солнца, Рыжая недоверчиво выкатывает на меня глаза.

– Первого августа.

– Но… но вы же на занятиях нам этого не говорили!

– А что, я был должен перед вами отчитываться? – оставив в покое рюкзак, сую руки в карманы джинсов. – К тому же вам не кажется, что с этим вопросом вам лучше в деканат? – киваю на соседнюю дверь. Рыжая, с секунду потаращившись на меня, впивается зубами в нижнюю губу, делая ее пунцово-яркой и сексуально-припухлой.

– И поинтересуюсь! – заметив мой взгляд, она моментально перестаёт грызть губы. – А еще я обязательно спрошу, почему это у нас на третьем курсе ключевой предмет ведет не учитель со стажем, а какой-то аспирант… недоучка!

«Ого! Ответный удар? А не слишком ли ты, милая, бойкая?»

– А кто вам сказал, что я аспирант? Ваш друг сердца Леша? Кстати, Панков как, не в обиде за свой «уд»? – от души раскатываю ее бронебойным.

– Нет, не в обиде, ему наплевать. Да, а с чего вы взяли… – спохватывается она, – что мы с Лешкой ЛЮБОВНИКИ? – выдохнув это «страшное» слово, Рыжая начинает жутко краснеть, а я приваливаюсь плечом к стенке.

«Так, ну тут либо я ее, либо она – меня», – проносится в голове, пока я рассматриваю ее лицо, не столько смущенное, сколько озлобленное.

– А это видно. Невооруженным взглядом, – подаю реплику я, и Рыжая подбирается. – Так на какое число вам, в бывшем девичестве Рыжакова, потенциальная Панкова, пересдачу назначить?

И Рыжакова идет красными пятнами.

– Придурок! Да пошел ты знаешь куда, Воробей? – прошипев мне это в лицо, она разворачивается, несется к лестнице и уже там, барабаня подошвами туфель по бетону, стремительно скатывается вниз по ступеням.

«Соплячка двадцатилетняя, – зло думаю я, – а ты что думала, что я тебе всё с рук спущу?»

Тогда я еще не знал, что Диане всего девятнадцать лет и что она девственница…

«А вообще кое в чем Вероника права, – думаю я, закрывая глаза и ощущая, как струи воды барабанят мне по лицу, – и права она в том, например, что свою „необычную“ я все-таки запомнил…»

Спустя десять минут мы с Вероникой сидим на кухне, обсуждая погоду, работу, коллег – в общем, делаем то, что обычно делают люди, когда показывают, что никто ни на кого не в обиде. И что у них по-прежнему все хорошо. И что у них есть завтра. В какой-то момент Вероника спохватывается и интересуется, как у Юльки дела? Собираюсь рассказать ей про утренник и попросить Веронику прогуляться со мной в детский сад, но… Но, откровенно говоря, я давно уже понял, что всё, что касается Юльки, Веронике не интересно, не нужно. Да и Юлька, если разобраться, не просила меня приводить Веронику на свой детский праздник. Так что я ограничиваюсь стандартной фразой: «Спасибо, у нее все хорошо». Вероника кивает и тут же напоминает мне, чтобы я, уходя от нее, не забыл забрать свой мобильный с зарядки.

И мы снова притворяемся парой. Притворяемся, что у нас всё хорошо, и что у нас есть будущее, но я точно знаю, что, когда я уйду, Вероника устало сотрет улыбку с лица и, присев у стола, обязательно снова закурит. Подопрет рукой щеку, будет долго крутить в пальцах зажженную сигарету и перебирать в голове то, что оставило неприятный осадок, пытаясь разобраться в себе, во мне, в нас и понять, почему же наши отношения, дойдя до фазы ухаживаний, романтических поездок «куда-нибудь» и томных ночей, так и не перевалили за барьер, где любовь, кольца и свадьба. Хотя бы за фразу «я тебя очень люблю». Или «ты у меня единственная». И там, где должно было быть по идее воздвигнуто моё «разводись и выходи за меня», легла пустота, разводящая нас по разные стороны.

Но самое интересное заключается в том, что, сидя напротив Ники, я уже сейчас вижу это в её глазах. Вот он, тот самый осадок: разочарование, которое уже не стереть, и где моё искреннее «ты мне нужна» теперь будет воспринято как одолжение, потому что это ТЫ не захотел двигаться дальше, а она так старалась, она тебя так подталкивала, и при этом пыталась сохранить хотя бы видимость независимости. Хотя бы в суждениях («Я знаю, кто тебе нужен» и «Я тебе все-таки друг»). Но проблема не в разнице в возрасте, как я уже говорил, и не в том, что Юлька не приняла Веронику. Проблема в том, что ты эту женщину просто не любишь. Нет, она славная, умная, добрая, но нет у тебя к ней тех чувств, за которыми возникают свадебные колокола, кольца, голуби в небо, белое или красное платье и все то, что она еще себе напридумывает, пытаясь продемонстрировать собственную оригинальность на свадьбе.

Тут вероятно, возникает вопрос: а зачем ты на Лизе женился? Ответ очень прост: я тогда сделал ошибку.

В итоге, сворачиваюсь. Благодарю за кофе, надеваю куртку, целую в щеку Нику, обещаю вечером обязательно перезвонить. Женщина, которая впервые откровенно спросила меня: «Кто я для тебя, Рома?» с наигранной улыбкой закрывает за мной дверь и идёт ко дну. Я иду к лифтам.

Через час я дома.

Отпираю входную дверь, скидываю обувь, прислушиваюсь. Квартира отвечает звенящей тишиной, зато по коридору прокатывается плотный комок серой шерсти, который я, нагнувшись, подбираю с пола. Из кабинета появляется заспанная морда британца Шерхана. И хотя этому коту, на мой взгляд, больше пошло бы имя попроще, скажем, Петя или Митя, Юлька, которая без ума от рассказов про Маугли, назвала серого увальня кличкой матерого хищника. И Юлька, в общем, оказалась права: этот кот съест всё, что не приколочено.

– Мяу, – подумав, вяло произносит кот, после чего выплывает в коридор целиком.

– Соскучился? – Я хмыкаю.

Кот небрежно пожимает плечами, заваливается на бок и начинает неторопливо вылизывать лапу, демонстрируя мне спокойное счастье от осознания того, что его некому мучить (Юлька сейчас у моей матери).

– Есть хочешь? – чисто для проформы интересуюсь я.

Кот зажмуривается, таращится на проем двери в кухню, после чего решительно встает на ноги и чешет туда рысцой, не забыв по дороге как следует боднуть меня под колени серой плюшевой головой.

– Сейчас выдам, – обещаю я, – только руки помою.

Кот закатывает глаза и шлепается на задницу.

– А ты бы, друг сердечный, лучше бы поменьше сорил, – упрекнув кота, на ходу зашвыриваю в мусорное ведро шерсть, скатанную мной в шарик, и отправляюсь в ванную. Кот недовольно наблюдает за тем, как я мою руки. Получив свою порцию, Шерхан моментально проглатывает ее, выгибается, отставляя назад заднюю ногу, рассеянно благодарит все тем же «мяу» и, покачивая боками, переходит в гостиную, явно собираясь соснуть на диване. Наблюдая за ним, я продолжаю рассеянно думать о Рыжей, о том, что сказала мне Ника и о том, что же мне все-таки делать с праздником Юльки? Когда я уже дохожу до мысли о том, что в принципе мне ничего не мешает пойти туда вместе с матерью, тишину пронзает звонок телефона, и определитель начинает монотонно вещать нечеловеческим женским голосом:

– Шестьсот тринадцать. Сорок два. Девяносто восемь.

«Надо же! Как по заказу».

– Да, мам. Привет. – Я смотрю на часы. Я обещал забрать Юльку в восемь вечера, а сейчас только полдень. – Что-то случилось?

– Что? Нет. Привет, ничего не случилось. Просто я хочу с тобой кое-что обсудить, – начинает моя-мать-Вера Сергеевна тем вкрадчивым голосом, которым всегда сообщает мне самые неприятные новости.

– Что-то с Юлей? – немедленно напрягаюсь я.

– Что? Нет. Нет, конечно. Все нормально с Юлей, – обижается мать. – Тебя, Ром, послушать, так я будто живу в диком лесу, а вокруг меня бродят злобные крокодилы. Всё хорошо с Юлей твоей, она, если ты помнишь, на дне рождения у Светы. Тут другое… В общем, тут такое дело, Ром…

– Мам! Не томи.

– В общем, мне твой папа звонил, – бухает мать мне прямо в голову.

И – молчание в трубке.

– Да ты что? – Я хватаюсь за стул и тяну его к себе. Хотя… зачем он мне нужен? Опомнившись, оставляю стул в покое. – И что «мой папа» опять хотел? Денег на жизнь? Или так, потрепаться с тобой за жизнь, потому что ему больше никто не хочет подставлять свое ухо?

– Ром, так нельзя, это все-таки твой отец, – одергивает меня мать.

– Правда? А ничего так, что у нас с ним фамилии разные? – Я снова хватаюсь на спинку стула.

– Ну, он же предлагал записать тебя на его фамилию?

«Роман Ознобин, ё-ты-моё… Только этого мне не хватало!»

– Спасибо, конечно, но это я как-нибудь пропущу. – Краем глаз замечаю, что из гостиной вопросительно выглядывает кот, привлеченный резкими звуками.

– Но ты мог бы с ним хотя бы поговорить? – упирается Вера Сергеевна.

– Нет, мам, не мог бы. – Я злобно смотрю на кота. Кот мстительно поджимает уши и с видом «разбирайся ты сам!» скрывается от меня в Юлькиной комнате.

– Рома, ну нельзя же так, – продолжает уламывать меня мать.

– А как можно? – Я провожаю глазами нервно подрагивающий кончик хвоста кота. – Бросить беременную женщину – кстати, тебя! – и пропасть лет на двадцать? А вернувшись, изобрести кучу отмазок и продолжать перманентно тебя навещать, заодно разбираясь со всеми своими бабами?

– Ром, это все-таки женщины, а не бабы, – включает воспитателя мать, которая без малого сорок лет оттрубила в школе учительницей математики.

– Нет, мам. Женщина, это когда она у тебя одна. А когда их у тебя много, то это бабы. Отсюда и бабник. Знаешь такое слово? – Я прищуриваюсь. Мать молчит. – Вот и Ознобин твой бабник. И балабол, каких поискать. – Я все-таки подтаскиваю к себе стул, ставлю его спинкой к стене, усаживаюсь и, запрокинув голову, принимаюсь изучать потолок.

«Не прощу», – проносится в голове.

– А балабол-то он почему? – вздыхает Вера Сергеевна.

– Почему? А он, сколько я его помню, всё пустыми прожектами фонтанирует. То он втирал тебе, что собирался открыть какое-то архитектурное бюро. То он рассказывал, что он строительную фирму откроет. То он обещал тебе, что станет гигантом на рынке каких-то идиотских дачных теплиц на солнечных батареях. А параллельно ту из баб своих выбирал, кто содержать его будет. И в итоге выбрал. Но не тебя. Так что ж он у нее не остался? Потому что у нее бабки невовремя кончились? Или потому, что она постарела, а ты у нас всё, как девочка, выглядишь?

– Ром, он внучку свою хочет увидеть.

– Кого?! – От возмущения я даже воздухом захлебнулся. – Мам, опомнись, какую внучку? Где он раньше был, когда Юлька родилась? Что, испугался, что за внучкой надо в ясли ходить и пеленки стирать?

– Ром, какие пеленки, у Юли памперсы были.

– О да, это, конечно же, всё меняет! – я киваю. – Короче, мам, делай, что хочешь, но, чтобы я про этого му… гм, Ознобина твоего больше не слышал. Хочешь – общайся с ним, хочешь – тащи его из очередной финансовой ямы, хочешь – продолжай его слушать, но предупреждаю сразу: денег ему я не дам.

– Рома…

– Да, и за Юлькой я приеду не к восьми, а к семи. Я раньше освободился.

– Ром…

– Все, мам, извини, но у меня вторая линия.

Дав отбой, шепотом выдаю не самую литературную фразу. Папа мой, видите ли, звонил с пожеланием внучку увидеть! Нет, честное слово, я просто преклоняюсь перед этим человеком. И хотя ссоры и бури временами нужны, они вымывают грязь из души, но мой отец – это отдельная песня. А мать – это вообще единственный человек, который может вывести меня из себя практически на «раз, два, три». Тру ладонями щеки, трясу головой. Нет, ну ты подумай! А я еще хотел попросить мать сходить со мной к Юльке на утренник. Ага, представляю себе, во что это выльется. Пролог («Рома, ты пойми, близких людей все-таки нужно прощать!»), кульминация («Рома, это же твой папа!») и эпилог (слезы матери и Юльки, причем мать будет плакать из-за Ознобина, а Юлька – из-за того, что в слезы ударилась бабушка).

«Нужно прощать… Мам, кого? – утыкаюсь глазами в стену. – Ты же умная взрослая женщина, ну пойми ты, наконец, что это не „папа мой“, а навешавший тебе лапшу на уши идиот, много лет назад делавший ремонт в твоей школе, параллельно заделавший тебе меня, после чего и смывшийся».

Хотя справедливости ради надо сказать, что у матери, как ни странно, хватило сил и решимости надавить на Ознобина, чтобы в моем свидетельстве о рождении в графе «отец» не стоял прочерк. Правда, в обмен на это мой так называемый папа вымутил с моей мамы отказ от алиментов. Что не помешало ему с завидной регулярностью возникать в ее жизни, периодически звонить мне, предлагая мне «все-таки получше узнать друг друга» и – дать ему взаймы на очередной безумный проект. А мать всё на что-то надеялась, все чего-то ждала…

«А может, это любовь такая?» – проносится в моей голове.

«Да на хрен надо такую любовь, – злобно думаю я. – В жизни все нужно делать правильно. И, желательно, вовремя».

Вовремя перестать обращать внимание на насмешки и критику псевдодрузей, которые никогда не делали то, что ты делал. Не оглядываться на лающих тебе вслед собак, иначе ты никогда не дойдешь до цели. Вовремя перестать рефлексировать, что у тебя никогда не будет отца, потому что твой отец – безответственный козёл и мудак. Вовремя прекращать отношения с женщиной, если тебе нечего ей предложить (это я о Нике). Не штамповать, как станок, детей, если они тебе не нужны. Навсегда убивать отношения с бывшей женой, если она при разводе начала тебя шантажировать тем, что не даст тебе общаться с ребенком. Вовремя дать этой бывшей жене отступные, лишь бы она оставила ребенка в покое и написала отказ от Юльки. И вовремя, с чистым сердцем благословить свою экс на Америку, где она, судя по ее последнему смс, «продолжает искать себя». И так уж, до кучи! – перестать думать о Рыжаковой.

И тут передо мной снова появляется лицо Рыжей, и мысли уносят меня в такую глубину, откуда и выплыть уже невозможно.

«Да ну его к черту», – раздраженно махнув рукой, встаю и перехожу в офис. Пытаясь успокоиться, включаю компьютер, открываю «окна», захожу в Интернет и просматриваю пару жж-шек, которые иногда читаю под настроение. Поостыв, перебираюсь в WattsApp, где минут двадцать общаюсь с парой приятелей. Окончательно успокоившись, перебираюсь в Фейсбук, где нахожу сообщения от своих бывших любовниц (одной тридцать, другой тридцать три, у третьей сегодня как раз день рождения). Поздравляю их с прошедшими и настоящим стандартной электронной открыткой и зачем-то перехожу на закладку Плехановского. Долго роюсь в постах своих однокурсников, просматриваю объявления (намечается поход в клуб «Тонна» и поездка на Воробьевы горы. «Господи, а на Воробьевых горах-то они что забыли?..»). Бездумно серфлю страницы студентов, которых когда-то давно вел я сам, пока не натыкаюсь на никнейм «Диана_310191».

«Забавно… Рыжая так и не поменяла ник, который мы заводили с ней вместе».

Откидываюсь на спинку кресла и рассматриваю ее аватар: полузакрытое ладонью лицо и фирменная улыбка. Прямо не женщина, а загадка! Усмехнувшись, выдвигаю ящик стола, вынимаю пачку сигарет. Пока Юльки нет дома, закуриваю и принимаюсь прокручивать посты Рыжей, пролистывая их день за днем, год за годом. Всё – сплошная смесь из острот и забавных и мудрых цитат. И – никаких тебе откровений. Впрочем, я уже говорил, что это ее фирменный стиль, который вызывает у меня легкую ностальгию по тем временам, когда мы были с ней вместе.

А еще на ее странице есть фотографии. Много. Во внутренностях что-то сжимается, когда я начинаю подспудно искать ее снимки с Панковым, то ли желая лишний раз убедиться в том, что он до сих пор играет в ее жизни заметную роль, то ли что он навсегда исчез из ее жизни. Но Панкова на снимках нет, и мозаика постепенно складывается из других фотографий. Египет, Таиланд, Италия, Франция и снова Египет. Все затертые нашими соотечественниками до дыр туристические места, с обязательным позированием на фоне пирамид, Елисейских полей и наклоном тела в сторону «падения» Пизанской башни. Снимки в основном сделаны в весенне-летний сезон. Диана в шортах (этот снимок я изучал секунд десять), Диана в жестком мини (усмехнулся и поставил ей лайк) и Диана с группой каких-то девиц примерно ее возраста (подруги? Коллеги? Приятельницы?). Изредка попадаются и ее снимки с мужчинами. Молодые люди довольно-таки презентабельной внешности либо вежливо держат ее за талию, либо обнимают за плечи, что вселяет тоску (сам-то ты когда последний раз отдыхал?), оптимизм (как ни странно, но меня радует, что на ее снимках мужчины не повторяются. То есть не возникает конкретно кто-то один, под фото с которым девушки обожают оставлять подпись: «Я и Мой»). В какой-то момент к эмоциям примешивается легкая ревность («А все-таки, какие отношения связывали ее с этими мужчинами?»). Но, судя по выражению ее лица, никакие. Нет, она улыбается, но смотрит в камеру спокойно и отстраненно, довольно неубедительно разыгрывая сюжет под названием: «Интим & Сплошное счастье на отдыхе». Просто нет у нее на лице того выражения, когда ты понимаешь: вот он, тот, самый-самый, единственный, который ей небезразличен. Я знаю, о чем говорю: просто я видел это в ее глазах.

Правда, этому предшествовала пара событий.

«…И понеслась тупая игра в войну. После разборки у деканата мы гадили с Рыжей друг другу на каждом шагу. Я долбил ее вопросами и ставил ей «неуды», она целенаправленно загоняла меня в угол своими шутками. Кнопки на стуле, клей на сидении стула, с завидной регулярностью появляющийся на доске нарисованный мелом огромный кривой воробей. Апофеозом ее деятельности стали глиняные и деревянные свистульки, которые по ее замыслу должны были изображать воробья, которые я перед началом занятий стал находить на своем столе, и которые (как позже выяснилось) она оптом закупала в Измайловском парке. Через месяц я собрал из этих свистулек коллекцию. А еще через месяц я был близок к тому, чтобы запихнуть ей эту коллекцию в голову. Ухмылка Панкова, смешки студентов, жадное ожидание новых приколов Рыжей на их радостных лицах – и глаза самой Рыжей, которые наблюдали за мной с любопытством и вызовом.

«Какого черта ты добиваешься?» – глядя на нее, каждый раз мысленно спрашивал у нее я, с небрежной улыбкой сгребая к себе в карман очередную свистульку.

«А я хочу посмотреть, как долго ты выдержишь», – отвечали ее глаза.

Ясно, что рано или поздно должен был произойти взрыв. Но катализатором стал случайно подслушанный мной разговор в коридоре.

В понедельник, по дороге заскочив в деканат, я, как в том старинном водевиле, проходил мимо женского туалета.

– Вот увидишь, в конце концов наш Роман на нее клюнет, а она ему просто не даст, – донеслось из-за приоткрытой двери.

«Чего, чего?» – притормозив, мельком бросил взгляд в проем, образованный незапертой дверью и косяком двери, и обнаружил на линии умывальников двух Елизавет Ремизовых. Судя по голосу, фразу произнесла брюнетка Елизавета.

– Думаешь? – Ремизова-шатенка, вынув из-под крана мокрые руки, поправила запястьем очки.

– Уверена. Я просто знаю, что делает Рыжакова. – Ремизова-первая наклонилась вперед, рассматривая себя в зеркале, порылась в карманах и вытянула оттуда блеск для губ. Пока я раздумывал, слушать ли мне это дальше или пройти мимо, она раскрутила флакончик и принялась аккуратно мазать кисточкой по губам, сложив их дудочкой.

– Ну, знаешь! Вообще-то Лебедев ей регулярно «неуды» рисует. – Прикрутив кран с водой, Ремизова в очках с серьезным видом принялась наблюдать за манипуляциями Ремизовой без очков.

– Что – увы! – не помешало ему её выделить. Он ею увлекся. Зная Рыжакову, вполне прогнозируемый результат. Но он это зря: ей всего девятнадцать, а ему как минимум двадцать семь. И в его возрасте можно быть поумнее и наблюдательнее.

– Ему двадцатого апреля исполнилось всего двадцать шесть. Я в деканате узнавала, – оповестила ее Елизавета вторая.

– Да? Странно, а выглядит он старше… Но, понимаешь ли, если он все-таки сообразит, что Рыжакова просто не воспринимает его всерьез, он очень быстро угомонит её. А пока их игра в конфликт больше похожа на прелюдию к брачным играм. Только он на Рыжакову всерьез ведется, а она забавляется. Мне Панков сказал, что она еще в сентябре заходила в деканат, где и выяснила, что Романа нашего скоро сменит настоящий преподаватель. И Рыжакова прекрасно понимает, что когда этот преподаватель придет, то она с легкостью пересдаст ему все свои «пары». А пока она просто валяет дурака. Знаешь, как Панков говорит? «Это Ди расслабляется».

Сказать, что она пригвоздила меня этой информацией к полу, это ничего не сказать. Прикольно в двадцать шесть стоять и чувствовать себя идиотом. Другой бы «прочитал» Рыжую раньше. Другой – но не я.

– А, может, предупредить его? Может, как-нибудь аккуратно намекнуть ему, что над ним уже пол нашего курса смеется? – Елизавета-два снова поправила очки, глядя на Елизавету-один.

– Попробуй, – та пожала плечами. – Но можешь легко попасть под раздачу.

– Почему это? Я же из лучших соображений!

– А ты думаешь, он оценит подобную помощь?

Выдав это умозаключение, Елизавета-один рассеянно перевела взгляд на дверь. Заметив меня, медленно выпрямилась, еще медленнее убрала руки в карманы длинного свитера. Ремизова вторая, проследив за ее взглядом, непроизвольно обернулась к двери – и, опля! Как говорится, пожалуйте, девочки, бриться. Но если без шуток, то вся мизансцена выглядела для меня довольно позорно: стою, подслушиваю, переживаю…

– Ой! Здравствуйте, – зардевшись, пискнула Елизавета в очках.

Елизавета первая склонила голову набок – и:

– Здравствуйте, Роман Владимирович, – она произнесла это так, словно всем видом пыталась продемонстрировать мне, что не откажется от своих слов, прозвучавших за минуту до этого. Сохраняя хорошую мину при плохой игре я тоже сказал: «Здраствуйте», развернулся и уж было собрался продолжить свой путь в аудиторию, когда Ремизова в очках метнулась ко мне и принялась частить:

– Роман Владимирович, вы только не подумайте, что мы тут сплетничаем. Это не так, – проникновенный взгляд в глаза. – Просто нас очень волнует поведение Рыжаковой. Потому что это в первую очередь отражается на нашей учебе и на успеваемости. На общем, так сказать, восприятии вашего предмета. А учеба – это сейчас самое важное, и я…

«Господи, да что ж ты вязкая-то такая».

Игнорируя ее бессмысленное бормотание, я перевел взгляд на Ремизову один. Лиза глядела на меня, в глазах – лишь спокойствие и понимание. Молча и где-то даже благодарно кивнув ей, я отправился в класс, понимая, что с Рыжаковой надо кончать.

И я закончил. Причем, закончил я тогда капитально.

Произошло это примерно на пятой минуте занятий.

– Рыжакова, к доске.

– Что, опять? – Рыжая распласталась на парте, ухитряясь обхватить столешницу одной рукой, другой – игриво подпереть подбородок.

– Даю тебе шанс одним ответом исправить все свои «неуды», – ещё усмехаюсь я.

И я бы дал ей, клянусь. Я все ещё думал, что дело только в оценках.

– Н-да? – Рыжакова сделала вид, что задумалась и даже поиграла бровями. – Не-а, я не пойду. Вызовете кого-то другого.

С верхнего ряда раздается смешок, потом другой, третий. И тут я поймал взгляды обеих Ремизовых.

– Тогда с вещами на выход, – металлическим голосом чеканю я, и в аудитории разливается первозданная тишина.

– Вынуждена огорчить вас, Роман Владимирович, но с вещами я никуда не пойду, потому что это называется прогулом. Но вы ведь, наверное, этого не знали? Вы же аспирант, а не настоящий преподаватель? – Она смотрела на меня так жалостливо, точно на слабоумного. Тут-то меня и прихлопнуло. Причем накрыло меня не на «раз-два-три», а от слова «сразу». Глаза застилает пелена, в висках начинает стучать кровь. Где-то на периферии сознания красными буквами мигает: «Всё, добивай эту историю. Добивай ее раз и навсегда», и я делаю шаг к ее парте.

– Вставай и со мной в коридор, – боясь сорваться, свистящим шепотом выдыхаю я.

Рыжая, не сводя с меня глаз, медленно и молча откидывается на спинку стула.

– Всё, Ди, извинись. В этот раз ты перегнула палку. Извинись перед Воро… гм, перед Романом Владимировичем. Роман Владимирович, простите её, – подбирается на стуле Панков, но его вмешательство злит меня ещё больше.

– Я не нуждаюсь в помощниках, – перевел глаза на него, потом на нее. – Вставай и со мной в коридор.

– А то что? – Рыжая с легкой улыбкой складывает на груди руки, «ну, дрянь» проносится у меня в голове, и до меня доходит, что Ремизова-брюнетка была права: Рыжакова играет, а я всерьез ведусь на ее приколы.

Делаю через нос глубокий вдох, и ритм сердца приходит в норму.

– Пойдем поговорим в деканат, – опираясь о ее парту, уже нормальным голосом предлагаю я.

– А пожалуй что и пойдемте, – подумав, соглашается Рыжая, и ее глаза радостно вспыхивают. – Расскажу там, как вы студентов на прогул подбиваете.

Рыжакова встает и не забыв бросить многозначительный взгляд на Панкова, покачивая затянутыми в джинсы бедрами выплывает в коридор. Иду за ней, не забыв бросить студентам: «Методичка, страница сто пятая». Когда дверь за нами закрывается, я, оглянувшись, быстро оцениваю периметр. Убедившись, что на расстоянии ближайших пятидесяти метров в коридоре никого нет, цепко хватаю Рыжую пальцами за загривок.

– Ай, – от неожиданности она приседает. – Ты… Да вы что себе позволяете?

«О, на „вы“. Уже прогресс!»

– А ну молчать! Тихо, – подталкиваю ее вперед.

– Придурок.

– Какой есть. Закрой рот.

– Убери руки! – Самое интересное, что ей почему-то даже не пришло в голову закричать или позвать на помощь. Правда, она попыталась вывернуться и пнуть меня в ногу. Сдавливаю ее шею – не до боли, но так, довольно чувствительно:

– Предупреждаю, синяк останется.

Изловчившись, Рыжая откидывает назад голову, и ее волосы теплой волной мажут меня по лицу.

– Тьфу ты, черт, – я почти отплевываюсь.

– Тут везде камеры. Тебя запишут и выгонят… за насилие… над студентками, – пыхтит Рыжая, пытаясь вцепиться ногтями мне в руку.

– Камеры? – чуть надавив пальцами, заставляю ее, как куклу, покрутить головой. – Где тут ты видишь камеры?

– Псих! Ай! – Она вскрикивает, когда я, резко сменив курс (ни в какой деканат я, разумеется, и не думал идти), заталкиваю ее в крохотное помещение, где уборщица держала щетки, веник и прочую дребедень. Тишину, на секунду воцарившуюся в коридоре, оглашает дребезжание жестяного ведра, которое подвернулось Диане под ноги и которое я нечаянно пнул. Пока Рыжая, бестолково размахивая руками, отпихивает от себя швабру, пытаюсь сделать разом несколько вещей: прислонить ее спиной к стенке и захлопнуть дверь изнутри. Щелкнув замком щеколды, оборачиваюсь, пытаюсь определить в темноте, где стоит Рыжая. Темно, хоть глаз выколи.

– Рыжакова, ты где? – подумав, зову я.

– Я тебя сейчас ударю, – звучит в зоне моей ключицы.

«Так, похоже, где-то здесь её голова…» Наощупь ищу ее плечи. Когда я нечаянно прохожусь ладонью по ее груди, она кулаком засаживает мне в живот.

– Заканчивай! – перехватив ее руку, толкнул ее к стенке. – Значит так. Если ты, Рыжая… – подумав, добавил еще кое-что похлеще, и она затаила дыхание, – начиная с этой минуты раз и навсегда не утихомиришься, то я сам схожу в деканат, и…

– Во-во, иди! – моментально отмирает она. – Да пусти ты меня!

Тряхнул ее и вернул обратно к стене:

– … но не за тем, чтобы на тебя жаловаться. А за тем, чтобы тебя перевели на другой поток, где не будет ни твоего Панкова, ни твоей группы поддержки. И вот тогда я посмотрю, как ты там запоешь.

– У тебя, – брык меня в лодыжку ногой, – не получится.

– Это почему? – потираю ушибленную голень о другую.

– Потому что Лешка со мной уйдет.

– Да ну? А где он сейчас? Почему не бежит спасать тебя? Леша, ты где? Ау, Ле-шик? – за каким-то лешим кручу в темноте головой, даже опускаю вниз голову, точно ее Леша прячется где-то под веником, и внезапно попадаю сухими губами в прохладный лоб Рыжаковой. От неожиданности осекаюсь. В темноте, в ноздри моментально бьет ее запах и ритм прерывистого, почему-то пахнувшего клубникой, дыхания. Страх, ярость, возбуждение, напряжение – в темноте перемешано всё. И я внезапно осознаю, что в этой клетушке сейчас есть только я и эта девчонка, чьи ребра гуляют под моей правой рукой, где гулко колотится ее сердце. Ощущение ее тела, скрывшая нас темнота, кажущаяся вседозволенность и приятное чувство превосходства над ней кружат голову, будоражат, рождая смутные, но, в общем, понятные мне желания. Причем одно желание там точно присутствует. Машинально сжимаю ее талию, из-за щели двери на ее высокие ботинки с узкой стопой падает полоска света, и я замечаю, как ее лодыжки дрожат.

– Эй, ты меня слышишь? – Не понимаю, с чего она вдруг затряслась.

– Слы-слышу, – раздается в ответ, и тут Рыжакова без предварительных всхлипов начинает рыдать, что меня несколько обескураживает.

– Эй, Рыжа… Диана, да ты что? – забыв о своих желаниях, встряхиваю ее за плечи.

– Не на-адо.

– Чего не надо?

– Так на меня зли-и-иться.

– Почему? – в замешательстве интересуюсь я, видимо, окончательно обалдев от смены ее настроений.

– Потому что ты пуга-аешь меня.

«Идиотка». Потряс головой, хмыкнул:

– Диана?

– А-а?

– Ты, конечно, прости, но дура ты малолетняя. Ты что, не понимала, что делала?.. Ну всё, заканчивай, хватит рыдать, – взяв ее под мышки, подтянул к себе, неловко похлопал ее по спине, пытаясь успокоить ее. – Ну всё. Ну прости. Но заканчивай это, слышишь?

– Слы-ы-ышу, – всхлипывает она.

– И больше не веди себя так. Я тебе, знаешь, тоже не семижильный.

– Ы-гы, – она хлюпает носом где-то в области моей грудной клетки. – Ты тоже… ты меня тоже прости. Просто ты так всегда со мной разговариваешь, точно я – пустышка. Или пустое место. А я – не такая.

– Ну да, ты у нас, конечно, привыкла к другому. – Меняя позу (спина затекла), опираюсь рукой о шероховатую стену в районе ее головы. – Ну что, мир?

– Мир, – судя по скольжению прядей ее волос по моей руке, она быстро-быстро кивает.

– Ну, раз мир, то тогда давай поцелуемся и пойдем на занятия. – Я предложил это, думая, что она рассмеётся, пошлет меня нафиг, и мы уже совершенно по-дружески вылезем из этой коморки и вернемся в аудиторию, где наконец воцарятся долгожданные мир и покой.

– Л-ладно, – с удивлением слышу я и с еще большим изумлением ощущаю, как ее руки робко начинают скользить у меня по груди, по плечам, перебираются мне на шею.

«Деточка, да я же шутил!» – не успеваю ни отклониться, ни сказать это вслух, когда ее губы нерешительно находят мои. Боясь обидеть ее, приложил к ним пальцы: «Не надо». А она вздохнув, неуверенно и осторожно потянула один в себя, точно я хотел именно это. Горячий рот, короткий вдох, робкий оборот влажного языка вокруг фаланги пальца – и я сам не понял, когда и, главное, зачем, перехватил ее губы губами. Она замерла. Я чуть нажал, пытаясь ее открыть. Она вздрогнула и ответила. Поцелуй, еще один и еще. Не могу объяснить, что же тогда с нами было. Очень сложно объяснить, что вообще происходит с мужчиной, когда он в первый раз целует женщину в губы. Но с каждым прикосновением к её пахнувшим клубничным блеском губам внутри меня словно клубок закручивался. Все туже и туже – не разорвать. Я впервые не думал о том, что я делал. Я думал о той, с которой я это делал. Это ОНА обнимала меня за шею. Это ОНА тянулась ко мне на цыпочках, стараясь прижаться ко мне сильней. Это ЕЕ гибкую талию мне нравилось ощущать, когда ОНА пыталась задержать дыхание, не пускать меня дальше, но постепенно теряла контроль и дышала все чаще и чаще. Один ее тихий стон, и я понял: она сдаётся и уже не уйдет от меня. И безобидные поцелуи кончились. Подтянув ее к себе и обхватив ее затылок ладонью, я начал брать ее рот так, точно половый акт с ней имитировал. Но в какой-то момент незапланированный и непродуманный мной сценарий укрощения моей личной строптивой вдруг свалился мне на голову таким диким желанием, что я даже сам испугался.

И тут она хрипло простонала мне в рот.

– Тихо. Тихо. – Моментально отступил от нее.

«Лебедев, ты идиот? – взвизгивает ржавой пилой в моей голове. – Ты же преподаешь у нее. Не вник? Тогда читай по губам: пре-по-даешь. А не даешь. И ты юных студенток не трахаешь».

– Ро… – она сглатывает, потом робко: – Рома, что-то не так?

– Что? Ты о чем? – Бросив ей: – Подожди, – выглядываю в коридор. Убедившись, что в периметре никого нет, оборачиваюсь: – Все, пошли. Пошли.

Подал ей руку, помог вылезти из клетушки на свет. Она, кусая губы, смущенно глядит на меня. Щеки красные, ворот свитер скатился на одно плечо, пальцы почти по-монашески переплетены внизу живота, в волосах – паутина.

– Стой, – вынимаю нитки пыли у нее из волос, потом сам отряхиваюсь. Она пытается заглянуть мне в лицо. Поворачиваюсь к ней спиной:

– Посмотри, на мне ничего нет?

– Ничего… Это все, что тебя сейчас волнует?

«А вот это уже провокация. Не отвечай и молчи. Ты знаешь, как это делается, – зажигается в голове полученная опытным путем красная лампочка. – В противном случае она попытается втянуть тебя в диалог, затем – в выяснение отношений, следом – в отношения, которых у вас нет и не будет. Поэтому стой и просто молчи. В крайнем случае будешь постепенно сливать её, и сначала она возненавидит тебя, потом устанет тебя ненавидеть, а чуть позже сама отстанет».

– Ты жалеешь, что мы это сделали, да? – с рдеющими щеками она упрямо встает напротив меня.

– Ты о чем, о скандалах в аудитории? – Я усиленно делаю вид, что не понимаю ее.

– Рома, ответь мне, пожалуйста. – Она сжалась в комок. Тон настолько тоскливый, что волей-неволей приходится посмотреть на нее.

Тут-то я и увидел ее глаза. Чуть виноватые, чуть смущенные. Еще затуманенные желанием, но при этом в них надежда на то, что у нас всё было очень серьёзно.

– Диана, не… – вздыхаю. «Не придумывай себе ничего». Проглатываю эту фразу. – Слушай, давай после занятий поговорим?

«А еще лучше через месяц, через год или вообще никогда».

– Ты пожалел, да? Я знаю, что ты пожалел. Хорошо, не переживай, я никому ничего не скажу. И я не буду за тобой бегать. У меня правда Леша есть и… и всё. Пошли.

– Куда? – Я уставился на нее.

– В аудиторию. Только я в туалет сначала зайду, руки вымою. – Она развернулась и пошла от меня. Она так и не обернулась.

Глядя ей вслед, провел тыльной стороной ладони по своим губам, стирая с них ее детский клубничный блеск. И поморщился, ощутив от ее слов горькое послевкусие.

«Я не буду за тобой бегать…» Забегая вперед, надо сказать, что ровно это она и исполнила. А я… «А что, если взять и пойти у Юльки на поводу? – внезапно приходит мне в голову. – А что, если взять и позвать Диану к Юльке на утренник? Выглядит Диана вполне, Юльке она понравилась, Юлька ей вроде тоже, да и мне Рыжакова, в общем, не чужой человек». При воспоминании о том, насколько она мне «не чужой человек», я даже фыркнул. Нет, конечно, сумасшедшая идея затащить Рыжакову в детский сад, хотя… Хотя что, собственно говоря, я терял? Захочет – пойдет, не захочет – откажется. А если пойдет, то я разом убью даже не двух, а трех зайцев: удовлетворю пожелания Юльки, угомоню Людмилу, которая второй год не дает мне прохода и…

И тут самое время честно признаться себе, что ты просто хочешь ее снова увидеть.

Притушив сигарету в пепельнице, пока не пропал запал и пока мне в голову не вломились другие, более скорбные воспоминания о нашем прошлом, нахожу на странице в Фейсбуке окно для личных сообщений, придвигаю поближе клавиатуру и довольно быстро набираю следующий текст:

«Диана, привет, как дела? Если у тебя на утро 7-ого нет никаких планов, то, может, сходим на утренник Юли? Она тебя приглашала, и я буду рад. Детсад „Огонек“, начало в 8:30, адрес ты знаешь». Задумавшись на секунду, допечатываю: «Если хочешь, мы с Юлькой подхватим тебя у твоего дома. Только скинь мне свой адрес, пож-ста. Да, и запиши мой мобильный: 8-916-780-ХХ-ХХ».

Подпись не нужна, и так понятно, что я – это я.

Отправляю письмо, минут пять таращусь в замерший монитор, который, кажется, тоже ожидает ответа от Рыжаковой. Но ответа нет. Так что, помедлив, я захлопываю ноутбук, перехожу в прихожую, надеваю куртку, кроссовки и отправляюсь по делам: продуктовый, почта, строительный рынок, магазин для животных (кот слопал весь корм, и если вечером ему не выдать положенные двести граммов, то он съест Юльку, меня и квартиру). Перемещаясь по центру Москвы, ловлю себя на мысли о том, что я… жду. Жду, когда на мобильном раздастся звонок или на почту придет письмо от Дианы. Вместо этого примерно в три часа дня прилетает сообщение от Вероники:

«Привет! Какие планы на завтра?)»

«Буду на работе, как всегда», – сидя в машине, печатаю я.

«А вечером?))»

«У меня совещание».

«Длинное?)»

«+»

«А может, увидимся?» – и куча смайликов, что вместе с ее непременным «я так соскучилась по тебе» уже основательно раздражает.

«Нет, не получится». – В ответ на ее роту смайликов очень хочется засадить ей дивизию скобочек, но передумываю и допечатываю: «Увы, не смогу. Но наберу тебе вечером, если получится».

«Буду ждать. Целую)». – И Вероника наконец отключается.

Мысленно навсегда распрощавшись с ней (хотя какое там «навсегда», если мы увидимся на работе), убираю телефон в карман и загоняю машину на мойку.

Ровно в семь поднимаюсь в квартиру матери.

Долго жду, когда Вера Сергеевна наконец попрощается с Юлькой. Мать, натягивая на мою дочь шапку и куртку, искоса поглядывает на меня, всем видом мне намекая, что разговор об Ознобине ещё не закончен.

– Мама, даже не начинай, – на всякий случай напоминаю я, отворачиваюсь и разглядываю кухню, в которой два года назад делал ремонт.

«А ничего так вышло».

– Да я и не думала! – Вера Сергеевна, покосившись на меня, звонко расцеловывает Юльку в обе щеки и выпрямляется. – Всё, идите. И обязательно позвони мне, как доедете, – сухо бросает мне она.

«Ну да. Только я знаю, чем это кончится. Сначала пролог: «Рома, давай все-таки договоримся, что ты хотя бы попробуешь пересмотреть свое отношение к отцу». Далее уже известная кульминация – и слезный эпилог. Впрочем, все это я уже вам рассказывал.

– Непременно. Мам, а можно, я тебе смс-ку пришлю? – беру дочь за руку. Юлька, сонно моргая, покачивается.

– Я твои сообщения не читаю. Я ничего в них не понимаю, – мать хмыкает. Но с учетом того, что у нее «Айфон» и она подписана на «Ютьюб», то ее ответ звучит довольно-таки забавно.

– Ну хочешь, я тебе комментарий в «Ютьюб» напишу? – Я прячу иронию в голосе.

Мать, промолчав, с обиженным видом захлопывает за нами входную дверь.

– Пап, возьми на ручки, – тянет у лифтов Юлька.

– Умаялась, да? – поднимаю дочь на руки, пристраиваю ее голову у себя на плече.

– Да, – сонным теплом выдыхает Юлька. Вяло втягивает крыльями носа мой запах и бормочет: – А ты все-таки курил, да?

– Немного.

– Зря, – шепчет Юлька и мгновенно засыпает. Она спит в машине. Она не просыпается, когда я снова беру ее на руки, чтобы занести ее в наш подъезд. Она спит в квартире, когда я, стараясь не разбудить ее, натягиваю на нее пижаму. Поворачивается на бок и, чмокнув губами, машинально водит по одеялу рукой.

– На, держи, – осторожно пристраиваю ей под бок кота, и тот, привалившись к ее животу, начинает утробно урчать. Усмехнувшись, гашу свет:

«Лицемер плюшевый…»

Полпервого ночи. Прежде, чем самому провалиться в сон, откидываюсь на подушку, беру в руки мобильный и в последний раз просматриваю почту за день.

«Фейсбук. 20:08. Вам пришло сообщение от пользователя «Диана_310191».

«Интересно, там «да» – или «нет?» Чуть помедлив, перебираюсь в мобильное приложение. Прочитав то, что Рыжакова написала мне, ловлю себя на том, что я улыбаюсь. Вот уж воистину, краткость – сестра таланта. Ни тебе идиотских смайликов, ни дурацких ужимок, ни кокетливого: «Заехать за мной?) Ой, а зачем?)))»

«Спасибо, Рома. Я буду. В 8:20 встретимся у детсада».