Читать книгу Храня друг другу ревность - Юлия Купрейкина - Страница 6

Если мы говорим о ревности как о чувстве, которое возникает в ответ на угрозу потерять ценные и важные отношения, на угрозу нашей привязанности («связям» по Гумилеву), то, конечно, задача по обороне и сохранению возникает не только в случае любовных и сексуальных отношений. Собственно, любые отношения, основанные на привязанности и вызывающие нашу заинтересованность, сопровождает чувство ревности. И знакомимся мы с этим чувством – верно! – в раннем детстве.

Самый яркий эпизод из моего детства – прощание с мамой в одно из воскресений, которое я проведу у бабушки. Мама и папа уезжают, а меня оставляют на неделю гостить. Потому что «гостить у бабушки» решает насущные проблемы родителей: завтра можно спокойно идти на работу, о маленькой дочке позаботятся надёжные люди, а садик – нет, в садик никак. Как только Юля попадает в садик, она начинает болеть. И маме нужно брать больничный и что-то говорить начальнику, которому уже вообще-то надоело это слушать. Так вот. Мама говорит мне: «Юлечка, останешься у бабы?» На самом деле это скорее риторический вопрос: уже всё решено, – но маме нужно получить согласие, чтобы «душа не болела». При этом у самой маленькой Юли в душе творится что-то невероятное. Она безумно хочет поехать с мамой и папой домой!

Едва ли я могу вспомнить ещё более страстное желание в своей жизни, но уже той, пятилетней, мне известно: злиться на маму нельзя и, более того, нельзя маму расстраивать, причинять ей страдание. Страдающая, расстроенная мама – это нечто совершенно ужасное, её печаль – более страшная вещь, чем собственное расстройство. Поэтому, невзирая на жуткую ревность к тому миру, в который выйдет через минуту моя мама и в котором нет места для меня, я говорю: «Мама, я не буду скучать!»

Этот эпизод мне запомнился как самый значительный опыт переживания ревности. Я ревновала маму ко всему миру! К начальнику, к подругам, к папе, к работе, к свободному месту на диване, которое могло быть моим, не будь я у бабушки, к супу, который она готовила без меня, к цветку, который поливала без меня. При этом уже тогда я понимала, что не могу шантажом и «кулаками» добиться своего. И даже «чистосердечное признание» в моей личной детской истории было мне, увы, недоступно. Я не хотела, чтобы маме было неудобно! Но как же быть? Как вернуть маму? Как вернуть её прикосновения и внимание? Приходилось думать.

Боль утраты никогда не была в моём случае поводом для отказа от отношений. Описанный опыт, само собой, пригодился мне потом и в других значимых отношениях. Возможно, и книга эта родилась именно как результат этой мыслительной деятельности.

Исследования, проведённые британским психиатром Джоном Боулби на материале детско-родительских отношений, позволяют нам сегодня лучше понимать механизмы привязанности. Боулби показал, что привязанность у человека развивается аналогично импринтингу (закреплению в памяти) у животных, посредством которого животные усваивают стимулы, порождающие их социальное поведение. В частности, детёныши животных узнают, за каким движущимся объектом им надо следовать, безошибочно находя своих родителей в стае.

Так же и человеческий ребёнок начинает с подобных примитивных фаз привязанности: зрительного и тактильного контакта, потребности быть физически рядом со значимым взрослым. По мере взросления он доходит до умения «быть» с родителем, находясь с ним на расстоянии, к отношениям партнёрства. Привязанность, начавшись в детстве, длится всю жизнь. В подростковом возрасте возникает привязанность к новым авторитетам, во взрослом – к другим взрослым и к своим детям. Так мы учимся дружбе, любви, родительству и другим видам отношений.

Казалось бы, такая мелочь – качать, брать на ручки, быть рядом, но отсутствие или скудная имитация этих действий приводит к серьёзным последствиям. В частности, Боулби, исследуя большую выборку воспитанников детских домов, был поражён неспособностью большинства из них установить в дальнейшей жизни глубокие отношения привязанности. Учёный называл этих индивидуумов «личностями, лишёнными любви», которые оказываются неспособными к любящим, продолжительным отношениям, так как у них не развилась способность к близким связям в раннем детстве, ими не был освоен «эмоциональный язык», на котором можно говорить с себе подобными.

Для большинства из нас связи с другими людьми составляют большую часть смысла существования. Верно и то, что, теряя одного из близких (не обязательно сексуального партнёра), мы теряем и значительную часть смысла. Джон Боулби писал: «Тесная привязанность к другим человеческим существам является той осью, вокруг которой вращается жизнь человеческого индивидуума, не только когда он ещё младенец, ребёнок или школьник, но и в период его отрочества, годы зрелости, и так вплоть до старости. Из этих тесных привязанностей человек черпает свои силы и житейские радости…» Если придерживаться идей теории привязанности (а на сегодня в практической психологии она является популярной и вполне состоятельной), очевидно, что боль от возможной утраты близкого человека, от которого зависит реализация потребностей и вообще выживание, будет справедлива и для отношений с родителями, детьми, друзьями и даже животными.

В шутку (в шутку ли?) мы с мужем часто «делим» внимание нашей кошки. Кого же она любит больше? Как в сказке про Золушку, мы считаем, сколько знаков внимания она продемонстрировала каждому из нас. К слову, некоторые смелые исследования выдвигают идеи о том, что ревность свойственна не только человеку, но и, например, собакам3. А вот кошкам… Кошкам – нет: как бы ни старались учёные «уговорить» их на социально-человечески-желаемые ответы, они стоят на своём. Кошки склонны ревностно относиться к своей территории, а к отношениям – нет, не ревнуют.

В контексте разговора о «ревности» животных можно добавить важный нюанс, о котором мы будем говорить чуть позже. Ревновать – это не просто тревожиться и злиться. Ревновать – это значит испытывать прежде всего боль из-за невозможности таким простым и очевидным способом, как агрессия, получить или вернуть ресурс. Мы хотим, чтобы нас любили, но злиться при этом нельзя. Мы вынуждены трансформировать злость и тревогу в невыразимое на языке эмоций чувство боли, ибо злость и тревога разрушают отношения. А именно этого нам как раз и нельзя допустить. Поэтому кошка, у которой вы отбираете мышь, не ревнует вас к мыши: она не смотрит смиренно, как вы отнимаете у неё её благо, – она рычит и царапает, борется с вами, хотя недавно вы и «дружили». Останетесь ли вы с ней после «мышиных разборок» – дело ваше. Она страдать не будет!

Ну а нам, людям, в отличие от кошек, приходится всё же искать варианты «мирного» возвращения любимых и значимых людей, будь это друг или подруга, родители или дети, жена или муж, любовник или любовница.

Ревность к сексуальному партнёру вызвана более интенсивной привязанностью. Здесь мы вкладываем ресурс, более для нас значимый и уникальный. Так что, безусловно, ревность к партнёру, с которым мы занимаемся сексом, – это частный случай настоящей ревности. И выражение её зачастую более агрессивное: «тесто», из которого лепится ревность, одно, а вот «булочка» слишком вкусная – уж больно много в неё вложено моих собственных ресурсов. Они в основном мои – в отличие от дружеских отношений, а тем более – от родительских.

Естественная привязанность, которая возникает в процессе взаимодействия с родителями, предполагает, что нам два-три первых года не требуется ничего завоёвывать. Родители дают нам ощущение безусловной любви, ничего не прося взамен. Малыш не тратит ресурсы на то, чтобы сформировать привязанность к себе: скорее, это делают родители. Это потом уже они займутся воспитанием: это хорошо, это плохо, так здорово, а так не надо; границы, контроль, запреты… И это нормально. При этом в глубине души все дети (даже воспитанники детских домов, матери которых не выполняют своих родительских функций) глубоко привязаны к родителям.

И когда мы вырастаем, такую же привязанность мы хотим сформировать с другим человеком. А это задача со звёздочкой: как сформировать безопасную привязанность с человеком, который изначально нам абсолютно чужой?

С мамой и папой у нас ощущения, что нас не отвергнут. Ребёнок вкладывается в привязанность меньше, чем родители. А с сексуальным партнёром всё может быть. Получится ли у меня его удержать? Практика показывает, что бывает всякое: и очень мощные инвесторы «прогорают».

Может, если бы не стояла необходимость заводить потомство, нам бы решать эту задачу и не было нужно, но, по иронии судьбы, мы это делаем, и именно с сексуальным партнёром. И это наша инвестиция «от и до». Это нам надо привлекать, увлекать, обращать внимание, делать выбор, – а это важная задача и большая ответственность. Страх ошибки для нас серьёзен, потому что вложения очень велики. А потенциальная возможность того, что вложенный мною ресурс уйдёт на сторону, дарит сильное напряжение: я боюсь потерять то, во что инвестировал! Это небезопасно!

Секс – изначально эмоционально «небезопасная» зона. Мы предполагаем, что нас будут принимать такими, какие мы есть: не только без одежды, но и без разыгрывания социальных ролей. А это серьёзный шаг и большой риск. Мы будто впервые входим в холодную реку: рискуем, что замёрзнем, утонем, простудимся… Но мечтаем научиться плавать: и если это удаётся, то и ждём мы потом многого – пропорционально собственным вложениям. Потому что это дорогого стоит, а уровень инвестиций всегда будет влиять на тревогу по части этих инвестиций. Некоторые эту цену не платят, «скользят по поверхности» отношений, но тогда они меньше и ревнуют.