Читать книгу Список - Юлия Лим - Страница 4

Инна Игнатьевна заходит в класс не одна. Это новенькая, ее зовут Аня. Ее глаза скрыты за темными очками. Аня будет учиться с нами месяц, а еще ей нужно сопровождение по школе. Акула обводит класс взглядом и указывает на меня пальцем.

Выяснилось, что Аня – слепая, поэтому всегда ходит в очках. Оказывается, она родилась зрячей, а после двенадцати ее зрение начало ухудшаться. Сейчас она видит только светлые пятна, а все остальное скрывает тьма. Я держу ее за руку, а Аня постукивает тростью по полу коридора. Мы добираемся до раздевалки, забираем вещи и пакеты со сменной обувью. Я усаживаю Аню на скамейку в коридоре. Она складывает трость в рюкзак.

– Люди много говорят о нас, – обеспокоенно говорит Аня, опершись на мое плечо.

Она переобувает сменку, а я сижу рядом.

– Пусть говорят. – Я прислоняюсь затылком к холодной стене. – Тут вечно кого-то обсуждают, подумаешь.

– Тина, – Аня поворачивается ко мне, – ты уверена, что мы не должны вести себя по-другому?

– Как?

– Ну, ты можешь не держать меня за руку. Сейчас многие такие жесты понимают… неправильно.

– В мире много чего неправильного, что теперь? – говорю я. – Ты моя подруга, и никто мне не запретит держаться с тобой за руки.

* * *

Мы стоим на крыльце и ждем, пока подъедет мама Ани. Мне хочется курить от безнадежности ситуации, а я ведь никогда даже не пробовала. Месяц прошел как во сне. Теперь Аня будет жить в другой стране, а я останусь тут. Совсем одна…

– Там хорошие врачи, – говорит Аня. – Мне сделают операцию.

Я молчу, глядя вдаль и пытаясь рассмотреть что-нибудь за стеной ливня. Обычный октябрьский день, полный разочарований.

– Я буду звонить тебе. – Аня сжимает пальцами мою руку.

– Ты забудешь обо мне, как только зрение вернется, – бурчу я, хмурясь, но руку не отдергиваю.

– Не забуду. Я приеду и рассмотрю тебя как следует, а потом мы сфотографируемся вместе.

Нас прерывает краткий двойной гудок – мама Ани ждет за воротами.

– Мне пора. Проводишь?

– Конечно. – Я раскрываю над нами зонт и веду подругу к черной «киа рио»; открываю дверь и помогаю Ане сесть. – Здрасьте.

– Спасибо, Юстиночка. Мы тебя не забудем, – обещает ее мама.

– Я буду писать письма. Но не раньше чем через полгода, нельзя напрягать глаза, – добавляет Аня.

– Удачи, – говорю я и закрываю дверь.

Машина трогается и уезжает, разгоняя скопившуюся на дороге воду. Я складываю зонт и бреду домой. Подумаешь, дождь! Как мне теперь выживать в школе без Ани?..

Классики, старательно нарисованные каким-то ребенком цветными мелками, размыло. Иногда я прыгала по ним, чтобы отвлечься от проблем. Я не приглашала Аню в гости, но мы бывали на качелях в палисаднике. Там же я рассказала ей про классики, и она попросила меня отвести ее к ним. Аня прыгала, держась за мою руку. Я еще никогда не видела настолько счастливой улыбки.

* * *

Монотонные речи учителей, скучные уроки, перешептывания одноклассников – все как обычно, только Ани нет.

На перемене мне в лоб прилетает смятая бумажка. Она падает на парту и застывает между учебником и моей рукой. Я оглядываю класс, беру записку и разворачиваю.

«Это правда, что ты спишь с девчонками?» – почерк мне незнаком. Еще бы, я ведь заглядываю в чужие тетради.

Когда я поднимаю голову, то замечаю, как Паша снимает мою реакцию на камеру. Гребаный провокатор. Я мну листок и кидаю его в лоб незадачливому блогеру. Он успевает отмахнуться, и бумажка летит на пол.

Пашка – местный блогер. Он постоянно снимает видео: в коридорах, туалетах и на улице. Даже на уроках умудряется подловить учителей, чтобы те подыграли ему. Он не вышел ростом, но все равно популярен у девушек. У него есть постоянная подружка, с которой они уже год вместе.

– Так что, – спрашивает он, пытливо глядя на меня, – это правда?

– Отстань, – говорю я.

Вера садится передо мной и заглядывает мне в глаза. Она кажется ангелочком, да и выглядит соответственно: красивые голубые глаза, светлые локоны, пухлые губы. Но первое впечатление обманчиво.

– Скучаешь по Анечке? – Она корчит жалобную рожицу. – Вы ведь с ней так сдружились. Наверное, и домой друг к другу ходили?

– Нет.

– Тогда, наверное, в отеле номер снимали?

– Ты дура? – не выдерживаю я.

Вера смотрит в камеру Паши, поворачивается ко мне и странно улыбается.

– Паш, все готово?

Он кивает и кричит:

– Пацаны, тащите ее в коридор!

В класс заходят одиннадцатиклассники. Я не знаю их имен, не знаю, кто они и что вообще здесь делают. Я успеваю лишь подскочить со стула и взять рюкзак, но сбежать не удается. Вера хватает меня за запястье и выкручивает его. Я стискиваю зубы.

– Пусти! – говорю я и бью ее рюкзаком по колену.

– Она меня бьет, Паша! – визжит Вера.

– Быстрее! – командует он.

Старшеклассники окружают меня, хватают за руки и за ноги и тащат в коридор. Я брыкаюсь, но что может сделать одна девчонка против нескольких здоровых ребят?

– Бросьте ее, – приказывает Вера.

Я падаю спиной на холодный пол. Нельзя показывать, что мне больно. Я встаю и отряхиваюсь. Нельзя быть слабой.

– Посмотрите все! – Вера тычет пальцем в мою сторону. Все оборачиваются на ее звонкий голос. Собирается толпа. – Эта девка – лесбиянка! Она чуть не совратила одноклассницу у нас на глазах.

Кто-то из толпы вторит ей. До меня доносится смех. Я шагаю вперед, чтобы дотянуться до Веры и заткнуть ее поганый рот, но старшеклассники обступают меня, не подпуская к ней.

– Заткнись, Вера! – требую я. – Мы просто дружили. Знаешь, что такое женская дружба?

Меня трясет, я сжимаю кулаки. От Ани у меня осталась только наша дружба, а теперь эта стерва обвешивает ее грязными слухами.

– Ее не существует, – парирует Вера.

– Похоже, она еще и феминистка, – добавляет Паша.

– Дебил, ты хоть знаешь, что такое феминизм? – огрызаюсь я.

Вера смеется и подходит ближе.

– Я слышала, что у феминисток небритые подмышки. – Она ухмыляется, дерзко глядя на меня. – Мальчики, поможете проверить?

Меня хватают за руки и плечи. Сопротивляться бесполезно, они сильнее меня.

– Не делай этого, – предупреждаю я.

Вера резко дергает кофту. Она распахивается, предоставляя взору мой дешевый тряпочный лифчик.

– Отличный ракурс, – говорит Паша, снимая меня на камеру.

Я извиваюсь как гусеница, но Вере удается спустить кофту до локтей. Ее ждет разочарование: я одержима чистотой тела и бреюсь каждое утро.

– Какая-то она неправильная феминистка, – жалуется Вера.

Паша машет рукой, и меня отпускают. Я натягиваю кофту, поворачиваюсь к камере спиной и застегиваю пуговицы. Руки дрожат, петельки соскальзывают. Сосредоточься.

– Что это было? – Я подхожу к Паше и Вере. На нас все еще пялятся, поэтому я не размахиваю кулаками. В этот раз мне нельзя вылететь из школы.

– Да просто пранк, – говорит Паша.

Вера неестественно смеется и обнимает меня за плечи.

– Прости, лапочка. Нужно было жестко разыграть кого-то. Мы исследуем тему пранков, – щебечет она.

Я толкаю Веру в солнечное сплетение. Делаю это намеренно, чтобы она знала: ей тоже может быть больно. Вера прикрывает ушибленное место, чуть сгорбившись.

– Ой, Инна Игнатьевна, – пищит она, а в ее глазах появляется радость.

Классная руководительница идет к нам с еще несколькими учителями. Она окидывает меня презрительным взглядом, будто во всей школе только я отпетая хулиганка.

– Долохова, иди в класс, – требует она.

У Акулы есть власть, а против нее один человек бессилен.

Я убеждаю себя, что этот глупый розыгрыш не навредит мне больше, чем уже навредил, и пытаюсь успокоиться. Я ничего не расскажу Тарасу, у него и так полно проблем. Вся надежда на Дарью. Ее работа – сама по себе унижение. И как она справляется с этим каждый день?

Мне хватило одного пранка. Если они выкинут что-то подобное еще раз, я снова окажусь на грани срыва…

* * *

Я звоню Дарье.

– Что-то случилось, милая? – спрашивает она слишком ласковым голосом.

– На работе?

– Почти. Не смогу долго говорить, поэтому выкладывай, – рядом с ней раздается мужской смех.

Я набираю в руку горстку семечек. Когда хочется отвлечься, щелкаю по одной и сосредотачиваюсь на очистке.

– Эти придурки засняли видео. Сказали, ради пранка.

– А что там было?

– С меня стянули кофту.

– Ты была без лифчика?

– Нет. – Я вздыхаю и прикрываю глаза.

– Вот сволочи! Зла на них нет, – тараторит Дарья. – Позвони мне в пятницу, ладно? У меня должен быть выходной.

– Хорошо.

Мне не нравится, когда мое тело рассматривают чужие люди. Оно не должно быть предметом общественных споров.

Я сплевываю кожуру семечки на тарелку и кутаюсь в плед. Бабушка мерзнет из-за плохого кровообращения, поэтому время от времени я скупаю дешевые одеяла, подкладываю ей грелки с горячей водой, а иногда мы и вовсе спим вместе.

Перед сном я вешаю на стул черную водолазку с плотно прилегающим к горлу воротником. Если пранкеры снова решат сделать из меня школьное посмешище, у них не получится так легко меня раздеть.

* * *

Охранник странно смотрит на меня. Их двое, и работают они посменно: один молодой, недавно вернувшийся из армии, а второй – пенсионер. Сегодня на посту «солдатик».

– У меня что-то на лице? – спрашиваю я.

– Нет. – Он отводит взгляд, а потом добавляет: – Кто-то залил видео с тобой на YouTube. Будь осторожнее.

Я окидываю охранника странным взглядом и иду к лестнице. Он никогда не обращал на меня внимания, с чего вдруг такая забота? И нужно ли ему верить? Может, он меня с кем-то перепутал?

Кабинет химии на третьем этаже, и я шагаю через две ступеньки, чтобы успеть до звонка. Сверху и снизу эхом раздаются голоса.

– Это же она? Та девчонка с видео?

– Как вообще одной бабе может нравиться другая баба?

Женские голоса смешиваются в единый коктейль из яда и желчи. Мужские появляются реже, но говорят жестче:

– Они все такие, эти лесбухи-феминистки. Давайте ее отмутузим по-мужски, пусть узнает, что такое сломанные ребра. А че, у нас же равноправие!

Кто-то хватает меня за плечо, но я выворачиваюсь и иду на третий этаж. У класса стоит Вера, болтая с подружками и подпиливая ногти. Они с Пашкой – лживые суки. Теперь видео со мной посмотрит вся школа. Я прохожу мимо, ощущая на себе презрительные взгляды подружек Веры, и захожу в кабинет. Одноклассники оборачиваются и беззастенчиво пялятся на меня, как на странный экспонат в музее. В висках пульсирует, в ушах шумит. От стыда жар приливает к щекам.

– Я думал, что у лесб нет сисек и подмыхи волосатые. А у нее вродь с этим все нормально. Слышь, Тина, ты случаем пол сменить не хошь? – ухмыляется Леха.

– Заткнись, придурок. – Я прохожу мимо и бью его кулаком в плечо.

Леха потирает ушибленное место, а ухмылка все не исчезает с его лица.

Ульяна, сидящая рядом, морщится, берет вещи и пересаживается за другую парту. Почему она не сделала этого до того, как я пришла? Решила прилюдно отречься от меня?

– В нашей стране таким, как ты, не место. Так что даже не дыши в мою сторону, – громко заявляет она.

Я смотрю на Ульяну. Она вдруг кажется мне чужой. Ее огромные очки, растрепанные волосы и губы, сжатые в тонкую линию, – все это я будто вижу впервые.

– Ну и иди к черту, – отвечаю я.

Ульяна закатывает глаза и поворачивается ко мне спиной.

Мы сидели вместе целый год. Иногда общались, давали друг другу ручки и листочки, если что-то заканчивалось. Почему теперь она против меня? Сердце неприятно ноет: Ульяна никогда не была мне подругой, какой смысл теперь обижаться на нее? Я сама виновата, что не разглядела в ней червоточину.

* * *

Я много слышала о феминистках, но никогда не задумывалась, что они чувствуют, когда их травят. Взгляды, полные отвращения, заставили меня задуматься: в чем моя ошибка? Что я делаю не так? Почему меня травят, хотя я никому не причиняла зла?

В прошлой школе я подралась с девочкой, которую считала своей подругой. Она предала меня. В восьмом классе казалось, что, если другие девчонки узнают, что я ни с кем не сплю, мир рухнет: мой «страшный» секрет облетит всю школу, и никто не захочет со мной дружить. Меня будет преследовать клеймо старой девы до самого выпуска. Сейчас это кажется смешным, но тогда я очень боялась быть не такой, как все.

Все случилось из-за фанфиков. Анжела читала их один за другим, а потом рассказывала мне. Она в подробностях описывала, как между мужчиной и женщиной происходит секс, и заставляла меня читать ее любимые работы. Сначала мы просто обсуждали их. Говорили, как здорово было бы очутиться на месте героини, в объятиях крутых парней.

Потом ее любовь к фанфикам переросла в одержимость. Анжела решила, что достаточно начиталась теории и теперь ей нужна практика. Она подначивала меня пойти вместе с ней к старшеклассникам и предложить им свое тело. Мне было стыдно, поэтому я отказывалась. Мы поругались, и Анжела ушла одна.

Потом у нее появился парень. На время она забыла обо мне. Иногда мы созванивались и болтали, но она часто заканчивала разговор первой и уходила на свидания.

Однажды у нее в голове что-то перемкнуло. Она сделала анкету и заставила меня заполнить ее. Вопросы были ужасно смущающими, но я была честным ребенком и отвечала на них правдиво. Анжела склеивала страницы, чтобы никто не прочитал секрет, и потихоньку заставила остальных одноклассниц поделиться с ней своими тайнами.

На большой перемене в столовой она собрала нас отдельно от мальчишек, вскрывала странички и читала ответы вслух. Начала с меня. Озвучив тайны других девчонок, Анжела заявила, что я не вписываюсь в их тусовку. Сказала, что они все уже взрослые, и у них с парнями «было это», а мне, девственнице, нечего с ними обсуждать.

Девчонки смеялись, перешептывались и в открытую глазели на меня. Мне стало стыдно. И тут Анжела сказала, что мы больше не подруги. Мол, ей неинтересно общаться с серой мышкой.

Тогда-то и проявился мой мерзкий характер. Из стыдливой девочки я превратилась в того, кто готов разорвать предателя. Как она посмела опозорить меня перед другими? Почему позволила себе раскрывать чужие секреты?

Анжела научила меня ненавидеть других и всюду искать подвох.

На следующий день в классе надо мной смеялись уже мальчишки. Я вызвала Анжелу в коридор и оттаскала за волосы, лупя ладонями по лицу и царапая ее гладкую кожу. Наших родителей вызвали в школу. Бабушке пришлось краснеть, оправдываясь за мое поведение. А когда директор спросила нас, из-за чего началась драка, Анжела заплакала и сказала: «Она завидует, потому что я красивая!».

Директор предпочла поверить версии ухоженной девочки, нежели подростка с темными патлами и ярко-красным прыщом на лбу, который выскочил в тот же день от нервов. Меня исключили, а бабушка платила семье Анжелы компенсацию.

Срыв случился неожиданно: меня трясло, стоило мне вспомнить случившееся. Снова и снова я видела, как моя бабушка унижается перед семьей Анжелы и отдает последние деньги, лишь бы ее родители не написали на меня заявление в полицию.

Когда меня отчислили, я отказывалась идти в другую школу и рыдала ночами напролет. Истерики участились, и я не могла остановиться даже при бабушке. Баба Снежа не знала, что со мной делать, поэтому вызвала скорую. Фельдшер посоветовал ей показать меня неврологу, а тот поставил диагноз «нервный срыв».

Прописанные лекарства и бабушкины травяные отвары помогли мне восстановить нервы. В один прекрасный день я перестала плакать и только после этого согласилась пойти в новую школу. К сожалению, переживания сказались на здоровье бабы Снежи. Постепенно она начала забывать самое важное: где живет, куда делась ее дочь и кто я такая. Теперь мне предстояло заботиться о ней.

* * *

– Класс, тишина! – Инна Игнатьевна стучит судебным молоточком по деревянной подставке.

Она купила его недавно. Стук настолько неприятный и громкий, что даже самые говорливые сразу же затыкаются. Мы сидим на классном часе, в который раз задерживаясь по ее прихоти.

– Сегодня дежурные Долохова и Поклонский. Чтоб все выдраили, стулья подняли. Понятно? – Акула смотрит на меня, словно вся грязь класса прилипла ко мне.

– Понятно, – отвечаем мы с Лехой в унисон.

Инна Игнатьевна прогоняет остальных, затем убеждается, что мы с Поклонским набираем полное ведро воды и берем чистые тряпки.

– Я вернусь через час. Поскольку вы оба отбросы, я закрою вас на ключ. – Она встряхивает перед нашими лицами связку ключей. – Чтоб к моему приходу все блестело.

– Вот же стерва, – говорю я, берясь за тряпку.

– Согласен. Кто в своем уме запирает учеников? А вдруг мы тут групповуху устроим?

– Идиот. Групповуха из двух человек не получится. – Я начинаю мыть доску.

Инна Игнатьевна словно специально всю расписала ее мелом. Я тянусь к самому верху, вставая на цыпочки.

– Блин. – На моей черной водолазке белые разводы.

– Ниче, отстирается. Хошь, помогу? – Леха протягивает ко мне руки, но я уворачиваюсь, настороженно глядя на него. – Тебе же вроде девочки нравятся, чего стесняешься-то?

– Мне не нравятся девочки. – Я кидаю в него тряпку.

Она падает на кроссовку Лехи. Напряженную тишину разгоняет сначала его смех, а потом и мой. Мы смеемся до слез, глядя друг на друга.

– А ты вроде нормальная, – говорит Леха. – Давай закончим, и я вскрою замок. Че сидеть взаперти?

Я киваю. Мы отмываем кабинет меньше чем за полчаса. Леха извлекает из кармана черных джинсов отмычку.

– Бинго. – Замок с легким щелчком открывается.

– Обычно говорят «вуаля», – поправляю я Леху, надевая рюкзак.

– Да пофиг, Долохова. Люди много че говорят, сама знаешь. – Он направляется к лестнице и перепрыгивает через перила.

Когда я спускаюсь, его уже не видно. Чтобы вот так летать по лестнице, нужны сильные руки и ноги. Мне немного завидно, что я так не могу. Оказывается, у Лехи есть человечная сторона. Пусть при всем классе он выпендривается и смеется надо мной, на самом деле он не так плох.

№ 2. Вера Степанова

Уязвимость: лживый образ

ВЕРДИКТ: вне списка / в списке

№ 3. Павел Лобанов

Уязвимость: популярность

ВЕРДИКТ: вне списка / в списке