Читать книгу Солнцепоклонница - Юлия Негина - Страница 3

Город, в котором я родилась, приучил меня жить с полузакрытыми глазами.

Я выработала скользящий, избегающий, гнушающийся задержаться взгляд, позволяющий не пораниться тотчас же, неосторожно вглядевшись. Меня оскорбляло здесь буквально все: повсеместные решетки заборов, понурые коробки, то тут то там бессистемно залатанные утеплителем, теснящиеся друг к другу вплотную, уничтожая, обесценивая то, по чему я тосковала больше всего – пространство и свет. От золота рассветов и пурпура закатов жители этого города надежно огородились дремотно-серыми стенами собственных жилищ и натужно яркими фасадами торговых центров. Разбитые дороги при каждом дожде неминуемо превращались в реки, тающий снег приобретал консистенцию соплей, обращая город в сморкающегося зануду; дождь многократно множил вездесущую жирную грязь, взвесью парящую в воздухе. Здесь не то что забыли, а будто бы никогда и не знали о красоте, совсем в ней не нуждались, из какой-то врожденной душевной нищеты довольствовались в каждом аспекте своего существования крайним, убогим минимумом. Суровая утилитарность проявлялась здесь и в прянично-нарядном туристическом центре, где за фасадами купеческих особняков сутулились дощатые одноэтажки. Когда-то этот город справедливо именовался горьким.

Я мечтала уехать, умчаться, сбежать ближе к югу, к солнцу, к морю, вырваться из уродливого города, утонувшего в пыли, где к мусорному контейнеру «Пятерочки» выстраивается очередь: «Тут нет бананового йогурта. Только персиковый. Персиковый будешь?»

Я отозвала у этого города свой кредит доверия, когда у подъездов вырубили сирень. Местные старухи – им лень подняться домой – ходят ссать в кусты, в квартирах на первом этаже невыносимо воняет из окна. Психанули. Восемь роскошных кустов разносортной сирени – мой любимый цветок весны; лиловый, белый, пурпурный… Вместе с ней и во мне что-то срубили под корень, и уже почти совсем не больно. До этого я почти все этому городу прощала: и заплатки на каждом фасаде, и когда распахали автомобильными шинами весь двор, исполосовали, превратили в непроходимую жижу, чередующуюся со зловонными болотцами незасыхающих луж, газон, где мы в детстве бегали с мячом и играли в бадминтон. И глазом не успели моргнуть, весь двор – парковка. Меня до сих пор держит здесь какая-то жестокая сила, а может, выученная беспомощность, как у лабораторной крысы, которую в клетке долго били электрическим током. Дверца давно открыта, но крыса больше и не пытается выйти.

Как ребенок боится идти в другую комнату через темный коридор, пробегает быстрее-быстрее, сжавшись, зажмурившись, так я ходила через собственный двор, неспокойно, тревожно, уговаривая себя: «Опомнись – ну ты же взрослый человек!» Погуляв с собакой или сбегав в магазин за продуктами, облегченно выдыхала каждый раз, если удалось не натолкнуться на тяжелую, мрачную приземистую фигуру, медленно, но неотвратимо на меня надвигающуюся. Она преследовала меня, внезапно выворачивала из-за угла, выходила с пакетом заплесневевшего хлеба кормить паршивых голубей, угрюмо тащила сумки с рынка, облучая окрестности осуждающим взглядом, в поле которого, как птица – в силок, могла попасть и я, стоило лишь не вовремя выйти из дома. А когда – вовремя, когда – не вовремя, нипочем не угадаешь. Эта грузная квадратная фигура – мой приговор, моя вечная, неискупная вина, тяжкий, неуплатный долг, упрек самому моему существованию.

Украдкой, воровски, на цыпочках кралась во дворе собственного дома, которым меня попрекнула темная квадратная фигура: «Недостойная, дурная, неблагодарная, не имеешь права, хорошо, что другие не такие, как ты». Сказала – и забыла, встряхнулась, пошла по своим делам, сломала мне голени хладнокровным ударом, а заговори, пожалуйся – не вспомнит: «Не было такого, не говорила, выдумываешь все, вечно все выдумываешь!» А мне залечивать, зализывать, заращивать, заново учиться ходить.

Однажды, чтобы избежать встречи, я скрылась от нее за мусорным баком. Стою и думаю: «Вот это днище, дожили, доигрались; мусорный бак – мой теперь щит». Стою, жду, когда пройдет. Не оглянется – маловероятно, квадратная фигура негибка, малоподвижна, зашорена, на маневр не способна. Лишь бы собака не залаяла. Не залаяла, спасибо тебе, моя верная собака, друг мой!

Я всегда любила мифы и сказки народов мира. Моя учительница литературы в пятом классе просила написать, какие жанры мы предпочитаем. Из этого она собиралась делать выводы о нашем интеллектуальном и психологическом развитии. «Детективы-дефективы, – рассуждала она, – если вы их любите, есть основание предположить, что вы люди с дефектом. Если же вы до сих пор читаете сказки, то вы, скорее всего, так и не вышли из детсадовского возраста». Это глубокомысленное вступление не помешало моей лучшей подруге невозмутимо указать Агату Кристи как любимого автора; оно не заставило и меня отречься от Братьев Гримм. Для меня до сих пор «Сказки тысяча и одной ночи» – и Библия, и Коран, и Трипитака, и Веды. Я всегда чувствовала, а теперь знаю наверняка, что правды в сказках народов мира не меньше, чем в самом современном учебнике нейробиологии. Паттерны психики, проверенные веками, осмысляемые поколениями, переданные как ценное знание – книга мудрости, медицинский справочник по диагностике души, изложенный языком, на котором говорит с нами наше бессознательное. Некоторые считают, что мы изрядно поднялись над «дремучими предками», которые верили в Лешего и Бабу Ягу, но на самом деле мы в большинстве своем просто ослепли. То, что описано в сказках, происходит по сей день, у нас на глазах: злое заклинание способно превратить тебя в камень; ты три магических раза потерпишь поражение в схватке с драконом; тебе и в двадцать первом веке понадобится клубок, чтобы найти путь, мертвая вода, чтобы склеить свое разорванное на куски тело, и живая – чтобы воскреснуть.

Мое путешествие длинной в сорок лет привело меня на край света.

Позади простиралась длинная ухабистая дорога через леса, болота и горы, поле боя, на котором я дралась с призраками, туманная чаща, через которую я пробиралась, хватаясь за терновник, попадая в собственные капканы, месяцами зализывала раны. И вот я здесь, на самом краю. Впереди меня пустота. Не кромешная тьма, не бездонная пропасть, не пугающая бездна – пустота. В ней нет ни страха, ни радости, ни желаний, ни меня самой. Там, где должна была быть вторая половина дороги, – ничего. Густой белый туман, неоконченный рисунок, оборванная пленка недоснятого фильма, недоигранная пьеса во внезапно опустевшем театре. Ты протягиваешь руку – и ничего не можешь нащупать, ты поднимаешь ногу, и тебе не на что ее опустить.

То, чем я занималась до этой черты, не имеет смысла продолжать. Я пыталась выдавить молоко из камня, я сражалась с ветряными мельницами, я изо всех сил, на износ, бежала марафон, и финиш отодвигался от меня все дальше и дальше. Истратив все силы, потеряв цель и смысл, я могла продолжать бежать лишь какое-то время по инерции, и вот инерция иссякла. Я достигла горизонта, и впереди меня ничего нет.

Ни одного желания, кроме желания спать. Я сплю до того момента, когда мой мозг уже сопротивляется сну. Мне очень не хочется выходить наружу, там мне легко и уютно, в самом сне со сновидениями и в промежуточном состоянии дремы. Нет повторяемости и безысходной предсказуемости. Там, как в воде, меньше чувствуется гравитация. Когда же я открываю глаза, жизнь наваливается на меня со всей своей тяжестью. Какое-то время я сижу на кровати, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что придется проделать всю череду безрадостных занятий снова и снова.

В моем доме танцуют тени – дети солнца и деревьев, ветер – их музыка. Острые, тонкие штрихи оставляет комнатная драцена, мягкие, размытые пляшущие пятна – листья берез и рябин, что растут за окном. Как морские водоросли извиваются в водах залива, как бликует поверхность пруда – дрожит, оживает, сочиняет мне сказку стена цвета полыни, у которой на кресле, свернувшись крендельком, дремлет белоснежная кошка. Я абсолютно уверена, что на этом все. Я не могу больше работать. В детстве я заводила механического цыпленка, и он лихорадочно клевал воображаемые зернышки на полу, все замедляясь и замедляясь, уставая, и в конце концов замирал клювиком вниз. Завод кончился, ключик сломан. Камень в сотый раз скатился к подножью, едва достигнув вершины горы, Сизиф смертельно устал, он снова у подножья, он больше не покатит камень вверх.

Я уже почти убеждена в том, что без меня здесь ничего страшного не случится: моей кошке найдут хозяйку поласковей – я ее так редко глажу; у дочки есть папа – переедет к нему или к бабушке, собаку все обожают, она не будет долго скучать. Не так уж много во мне проку окружающим. Вот только долги. Я не хочу обременять ими семью. Правило хорошего туриста – унеси с собой свой мусор. Только эта мысль дает мне сил для последнего рывка – попросить о помощи. Для этого требуется недюжинное мужество. Не такая уж большая сумма, есть же люди, чьи дела процветают, чьи цыплята клюют зернышки с завидной бодростью, для кого оплатить мои счета будет означать просто съездить на роскошный курорт не пять, а четыре раз за год. Я, зажмурившись от унижения, топчу свою гордость и пишу знакомому финансисту:

Я никогда бы этого не написала, если бы обстоятельства были хоть на один процент менее плачевными. И хотя мы с Вами вообще друг другу никто, и я не имею никакого морально права Вас обременять, Вы единственный человек, к которому я рискну обратиться за помощь. Попробую изложить ситуацию конструктивно и без пафоса.

Я сейчас живу на пределе своих возможностей, мне трудно. Мало того, мне периодически кажется, что я не справлюсь. Это первый раз в жизни, когда я понимаю, что у меня иссякли силы. Нет ни одного близкого человека, который бы меня в этот момент поддержал. Если бы был, я бы не обращалась к малознакомому. Да я бы и сейчас этого не сделала, если бы у меня не было дочки, и тут уже не до гордости, нужно попробовать выкарабкаться. У меня жуткий упадок работоспособности. Надеюсь, вам незнакомо такое состояние. Совсем нет радости, а только обязанности, выполнять которые вдруг стало невыносимо тяжело.

Но я беру себя в руки! И делаю все, что нужно. Дом в порядке, ребенок одет, обут. И даже пеку все эти пироги – через силу. Все, что я зарабатываю, уходит на оплату по счетам, мы едим очень скромно, наша жизнь сведена к минимуму. Я посещаю психолога, я очень хочу из этого состояния выйти, вернуть жизненные силы. Я делаю вообще все, что можно и нужно. Я не тот человек, который пищит при малейших трудностях. Но я не уверена, что у меня получится.

Вам я это пишу, естественно, не просто, чтобы пожаловаться, а чтобы попросить финансовой поддержки. Мне очень нужна рука помощи. Речь идет не о такой уж большой сумме, но она огромна, когда ее нет, и когда совершенный упадок энергии, и когда ты один во всем мире. Буду откровенна, я не гарантирую, что смогу вам эти деньги вернуть, потому что я вообще не уверена сейчас, что выкарабкаюсь из депрессии, и что все наладится. Если бы я окончательно не убедилась, что не справляюсь сама, я бы в жизни никогда не обратилась. Но я должна это сделать, как зацепиться за соломинку.

Просто да или нет, я приму любой ответ с уважением. Я настоятельно прошу: пусть это письмо останется между нами. Мне трудно обнажать свою слабость, пожалуйста, не надо рассказывать никому из наших общих знакомых.

«Такая изящная эротичная женщина, да еще и умница (а это редко сочетается с красотой) – ну просто не имеет право на всякие там депрессии! – оживляется он. – Кстати, вам очень идет то длинное платье с открытыми плечами и небольшим разрезом. И еще: не торопитесь тратить деньги на психолога! Может быть, я вам помогу вместо него. Нужно только подумать, на каких условиях :) :)».

Он радуется, как кошка брошенному ей фантику на нитке, предвкушает игру. «Я перекупил половину вашего долга, и теперь вы должны мне».

Он хочет заняться моим финансовым воспитанием, ставить мне задачи, играть со мной в project management. У меня нет сил на игры, я истощена, мой ящик с игрушками давно сгорел. Я вынуждена отказаться: «В этом нет никакого смысла. Это никак не меняет дело и совершенно никак не облегчает ситуацию. Стать должной теперь вам – абсолютно бесполезное перекладывание суммы долга из одного места в другое. Мы не очень хорошо поняли друг друга, извините, мне не стоило Вам писать».

В тот же день он обсуждает с общими знакомыми мою «деградацию», непроходимую наивность баб, весело шутит на тему кредиторов.

Моя лучшая подруга считает, что я недостаточно стараюсь, предполагает, что я ленива, что преувеличиваю трудности. Ей виднее, она бегает марафоны, ее ролевая модель – героиня очередной книги по самосовершенствованию, мать четверых детей, несколько раз пробежавшая триатлон. Она готовилась к последнему «Айронмэну» шесть лет. Во время велозабега ее сбила машина, которая сопровождает спортсменов. Она отказалась от госпитализации, залезла обратно на велосипед и продолжила гонку. Впереди еще сто километров велотрека, а потом сорок два бегом и четыре километра вплавь. С финиша спортсменку увезли в реанимацию, где она до сих пор не пришла в сознание. «Тем, кто не бегает триатлоны, не понять, – комментирует подруга, – ты готовишься столько времени, потом, когда ты на дистанции, это другое сознание, ты не можешь сойти, ты начал и должен добежать до конца. Я бы поступила точно так же!»

Не мне чета.

Как утопающий хватается за все подряд, лишь бы остаться на поверхности, я набираю номер и звоню отцу. Я давно ему не звонила, я уже в тринадцать лет научилась не докучать ему нытьем «я скучаю». Года два назад мы встречались последний раз, а до этого прошло десять лет с нашей предыдущей встречи, а между ней и еще одной – еще почти десять лет. Каждый раз мне казалось, что нам удастся по-настоящему поговорить, но ни разу не удавалось. Тогда, два года назад, он потерял глаз: орудовал болгаркой и она сорвалась. Папа работал плотником, хотя был пилотом на пенсии; при храме, хотя всю жизнь был атеистом; в церкви Святой Татьяны, хотя так звали мою маму, от которой он до сих пор шарахался, как от упыря, и делал вид, что не видит, если случайно встречал на улице. Я думала, несчастный случай сделает его сентиментальным, может быть, ему понадобится поддержка дочери, может быть, сейчас самое время предпринять очередную попытку поговорить. Должны же мы за всю жизнь хоть один раз поговорить по-настоящему! Я узнаю номер у его бывших коллег. «У вас случайно нет телефона моего папы?» – спрашиваю я у командира его экипажа и сгораю от смущения.

Мы встретились на автобусной остановке, мы никуда не пройдем, не сядем даже на лавочку. Мы разговариваем стоя, он спешит. На нем небрежно застегнутая куртка, грязные рабочие брюки. Его стеклянный глаз выглядит совсем как настоящий, я бы не угадала, где была травма, если бы не шрам на весь висок.

Как дела? Как твой сын? Он, наверно, уже учится в институте? На кого? Дизайнер? А в какой области: графический, интерьерный, веб-дизайнер? Не разбираешься? Ну, веб-дизайнер, делает сайты. Не знаешь, что такое сайты? Ну это как дом, только в интернете. Ты знаешь, что такое интернет? Может быть, нам познакомиться с твоим сыном, мы все же родная кровь. Не обязательно избегать друг друга.

Он принес мне пшено, сахар и гречку. Тяжеленная, готовая вот-вот развалиться коробка перетянута пестрым кушаком от чьего-то фланелевого халата. Он не купил это. Он взял это в церкви: то ли гуманитарная помощь, то ли пожертвования прихожан. Он думает, я позвонила ему, чтобы попросить чего-нибудь. Мне не нужна гречка, мне не нужны деньги, мне нужен папа. Я хочу, чтобы он гордился мной. Я преуспела и здесь, и там, я занимаюсь теннисом, у меня умница-дочь – я говорю ему правду, я подчеркиваю эту правду. Мне хочется ему нравиться. Он внимательно слушает, у него загорается неожиданная мысль:

– Слушай, раз у тебя все так хорошо, может быть, ты тогда добавишь мне полмиллиона? А то я тут надумал квартиру покупать сыну, и как раз пятисот тысяч не хватает, а неохота брать ипотеку.

Это было всего лишь два года назад. Мой бюджет выдерживал иностранные языки для себя, теннис с лучшим в городе тренером, объективы L-класса для моей камеры, я одевалась в дорогие бренды и покупала продукты, не глядя на ценник. Теперь все по-другому. Теперь я на нуле. У меня кончился завод. Так страшно мне никогда еще не было. Если тебя сбила машина, и ты лежишь обездвиженный, никому в голову не придет обвинять тебя в лени, неспособности взять себя в руки и деградации, тебе принесут апельсинов. Другое дело, когда внешне ты лучишься здоровьем… Завтра Новый год, у меня нет денег даже накрыть на стол. Я звоню папе. Я не могу сдерживать слезы. Папа, мне больше не к кому обратиться. У тебя есть жена, если кто-то из вас заболеет и не сможет работать, другой его поддержит. У меня вообще, вообще никого нет. У меня все дела – под откос. Я практически никогда не болею, но сейчас, сейчас у меня все совсем плохо с продуктивностью. Ты мог бы меня немного поддержать материально. Я знаю, ты копил на квартиру. Может быть, у тебя все еще есть какие-то свободные сбережения.

«А зачем же ты залезла в такие долги? Я думал, ты умная», – отвечает мужчина, который произвел меня на свет.

Утром я собиралась, как обычно, проспать до обеда, а лучше весь день, а лучше – до весны, но меня разбудил звонок: «Ты дома? Выходи, я у подъезда». Я почистила зубы, накинула плащ на пижаму. «Что так долго?» – проворчал он и сунул мне в карман сложенную пополам пачку купюр.

– Заходи!

– Нет, я тороплюсь.

Он развернулся и ушел. Примерно так, в голливудских фильмах, выглядит покупка-продажа наркотиков на улицах Бронкса. Никто их случайных прохожих не заподозрит, что вы знакомы.

Это все, что мне отмерено.

Я рассматриваю пачку: увесистая, с мизинец толщиной, сплошь состоит из потертых банкнот по пятьдесят рублей. Это ровно в сто раз меньше, чем способный хоть как-то помочь мне минимум. Ровно в сто раз меньше…

Мое тело знает все. Глубоко внутри меня – тайник, он трещит, распираемый переизбытком файлов, там есть ответы на все мои вопросы. Но я не имею доступа к архиву, я не разбираю пиктограмм, хотя они меня завораживают, хотя я бьюсь над их расшифровкой от зари до зари и не знаю усталости.

Как добраться до сути? Как понять устройство биомашины, тюрьмы, внутри которой я заключена? Почему я считаю правильным одно, но делаю другое, почему я самой себе не принадлежу? Я взахлеб читала книги по эволюции и биологии поведения человека, я знала такие интервью генетиков и антропологов, которыми удивляла аспирантов биологического факультета; они благодарили за ссылки и утверждали, что общение со мной их обогащает. Я могла поддержать разговор о связи миндалины с агрессией, функции мозолистого тела, про глюкокортикоиды, дофаминовые пути, про шизофрению и посттравматическое стрессовое расстройство. Я продралась сквозь сто страниц о рибонуклеиновых кислотах и не отступила. Ранее я заходила и с другой стороны: цитировала наизусть библию, знала по именам всех пророков Ветхого завета, все притчи Христа, все пророчества книги Откровения. Я пиявкой присасывалась к учебникам по психологии, и, наверно, нет уже автора, которого я не прочитала бы от корки до корки. Я впивалась в книги, подкасты, фильмы, документальные или художественные, которые, как мне казалось, пододвинут меня хоть на йоту к пониманию того, что я и почему живу так, как живу, а не так, как хочу, что со мной происходит. Я пыталась понять, почему мой папа поступил именно так двадцать семь лет назад. И это оставалось для меня непостижимым.

Моя собака увлеченно ловит собственный хвост, стремглав оборачивается пять, десять раз вокруг своей оси, с полной самоотдачей, без малейшего сомнения в адекватности цели. Для нее это не проблема – провести некоторое время за бестолковым, обреченным на провал занятием, она никогда не посчитает его глупым, ей не придет в голову упрекнуть себя в недостатке интеллекта. Я лишь чуть-чуть превзошла ее. Крошечный шажок вверх по эволюционной лестнице. Хотя я тоже бегу за своим хвостом, но у меня хватает ума понять это. Хватит ли у меня ума остановиться?

По сравнению с другими биологическими видами, человека можно назвать разумным существом, но, если смотреть на всю экосистему в целом, контроля над собой у нас не больше, чем у плесени на завалявшейся корке хлеба. Человек не способен создать даже простейший живой организм, с колоссальным трудом ему дается отдаленное понимание того, как устроен и работает его собственный. У меня в голове есть Нечто, по сложности сопоставимое со Вселенной. Некоторые считают, что мозг сложнее Вселенной. Известно, что он принимает решение за тридцать секунд до того, как человек об этом узнает. Тридцать секунд для мозговых процессов – это целая вечность. Получается, мозг и я – не одно и то же!

Однажды мой мозг принял решение и по истечении тридцати секунд забыл сообщить мне об этом, с тех пор я без перебоев действую по плану, не имея понятия о плане, ищу то не знаю что, иду туда не знаю куда.

Если отпустить себя, как отпускаешь с поводка пса и позволяешь ему идти по следу, я понимаю: мое тело знает, куда идти. Я позволю ему вести себя.

Я продолжаю работать, общаться с друзьями, ходить в кино, следить за политическими новостями. Но одновременно я закрываю глаза и иду по лабиринту.

Хождение по лабиринту – мое паломничество. Лабиринт уникурсальный, имеет лишь один вход и одну дорожку, ведущую к центру замкнутого пространства. Большей частью он погружен в абсолютный мрак, и мне приходится передвигаться на ощупь. Дойдя до центра, я найду ответ, но потом, чтобы получить освобождение, я должна буду тем же путем выйти обратно, и для этого у меня есть золотая нить. Я привязала ее у входа. Я потихоньку разматываю клубок.

DEAD WOMAN’S DIARY

Я тут развела широкую корпоративную деятельность и теперь работаю онлайн и оффлайн в соотношении 50 на 50%.

Я преподаю трем солидным, приземленным, амбициозным руководителям в канадской автомобильной компании, а также четырем харизматичным молодым сотрудникам многопрофильной российской. С первыми я чувствую себя с как воспитательница детского сада, а со вторыми – как пионервожатая. И то и другое бодрит и дает шанс выйти в свет моим зависевшимся в шкафу блузкам и жакетам Massimo Dutti, бесконечная покупка которых неплохо справлялась последние два года со стимуляцией моего угнетенного мезолимбического дофаминового пути.

Существенным минусом является ранний подъем и неудобные передвижения по городу в пробках, которые крадут мое время, от чего за годы онлайн-преподавания я счастливо отвыкла.

Также активизировалось мое сотрудничество с американцами, которые усыновляют детей из славянских стран. Я обучаю их приемных детей английскому, и это для меня самое выгодное направление – в связи с курсом доллара.

В любом случае это процесс поднятия со дна финансовой ямы, хотя ее край все еще высоко надо мной.

Что я по этому поводу чувствую? А вот что:

профессия – это ловушка, и никуда от нее не деться. Хочешь не хочешь, а продолжаешь и будешь менять не обстоятельства, а отношение к ним. В этом нет ничего нового, эту спираль я прокручивала много раз: от апатии к новому всплеску энтузиазма с последующим его затуханием.

Я биоробот, набор моих программ ограничен; я не могу изменить свою функцию, давным-давно заданную, и уже ничего не хочу, я создана работать и буду работать хорошо.

Хорошо, что будут деньги.

Мне очень нравятся люди, с которыми я работаю, и мне интересны темы, которые мы на хорошем лингвистическом уровне обсуждаем на занятиях; безусловно, это развитие в широком смысле.

DEAD WOMAN’S DIARY

22.02.

Чтобы провести демонстрационный урок, нужна блузка с длинным рукавом. Необходимо закрыть предплечья – это моя ахиллесова пята, брешь в моей броне. В этом месте сквозь человеческую просвечивает пятнистая, пупырчатая лягушачья кожа. Я периодически думаю о пластике или тату, но в итоге почему-то так и не предпринимаю ничего, кроме блузок с длинными рукавами на деловых переговорах. Обычно этого бывает вполне достаточно. Только потом, когда я увлекусь, расслаблюсь, забуду, надену футболку, кто-нибудь нет-нет да спросит:

– Что это у тебя?

– Да так, – пожимаю плечами и немедленно перевожу тему.

Мне бы самой это знать… Но увы!

Я предлагаю студентам игру: каждый пишет на клочке бумаги профессию, которую мы должны угадать, по очереди задавая вопросы типа «нужна ли квалификация», «работаешь с людьми, с техникой или с животными», «свободный ли график». Беспроигрышный вариант, чтобы познакомиться и составить представления об их уровне.

Артем загадывает «welder», теперь я знаю, как по-английски «сварщик». Всегда учишься у своих студентов, иногда даже на демонстрационном уроке. Наверно, каждого как-то характеризует то, что они выбрали, учитывая, что все четверо – account managers в «Яндекс. Деньги». Они разъясняют: это не то же самое, что бухгалтер. Они не сводят дебет с кредитом, а заключают договоры с корпоративными клиентами. Да и внешность их ничего общего не имеет с типичной бухгалтерской: sporty casual, так скорее выглядели бы программисты. У того, кто загадал «сварщика», три кольца в правой ноздре. Сколько ему лет? Наверно, нет тридцати, но близко. Это он принес мне стакан воды, когда я, запыхавшись, вбежала в переговорную, только что вырвавшись из пробки, на пятнадцать минут позже. Сварщик, ну надо же! Наверно, каждый, играя в такую игру, думает о чем-то совершенно для себя противоположном, ну, или желанном и недостижимом. Этому худому блондину с выточенными с ювелирной точностью чертами лица стать сварщиком грозило не больше, чем мне – поваром горячего цеха в школьной столовой. В любом случае мы не угадали «его» профессию.

Маша, которую я с ее согласия тут же окрестила Mary, загадала «vet-surgeon». Толстовка, осветленные волосы, небрежно забранные на затылке. Энергичная, по-своему амбициозная, продуктивная, соревнуется с парнями, не делает себе поблажек. Она села рядом со мной, и будучи единственной, кроме меня, здесь девушкой, получила приглашение первой представиться и рассказать об ожиданиях и пожеланиях группы по поводу курса. Girls first! Сергей заявил: «Это сексизм», – и, несмотря на шуточный характер своего замечания, в итоге Машу перебил и изложил всю суть дела сам. Им не хотелось бы идти строго по учебнику или программе преподавателя, какой бы она ни была, как это было с моей предшественницей, с которой не сработались. Они хотят устраивать свободные дискуссии на актуальные темы. Я предложила обсуждать TED-talks, и вообще возрадовалась тому, что их английский настолько fluent, что беседы имеют все шансы быть увлекательными. С добросовестным предпросмотром материалов курс Proficient – повод отшлифовать и собственные навыки ведения светских бесед.

Сергей, энергичный, спортивного телосложения брюнет с короткой стрижкой и круглым лицом, в чертах которого можно заподозрить пару капель восточной крови. Позже я узнаю, что он увлекается боевыми искусствами. Сергей доминирует в эфире, занимает обширное пространство за столом, разворачивается к собеседнику, приближается и отклоняется. Его скорость и нетерпение заставляют Mary, читающую текст, оправдываться: «Sorry, I’m still sleeping», – хотя она в порядке, просто это Сергей несется на болиде формулы один, а мы все расслабленно движемся в Бентли, не забывая наслаждаться окрестностями. Он, как выяснилось, учился, как и я, в лингвистическом, а в мечтах, как и я, – neuro scientist, именно эту профессию он загадал в игре. Информация о том, что загадал Егор, исчезла в карстовом провале моей памяти. Бесстрастный, словно вылинявший, голос, очки, черная футболка с логотипом компании, шелковой нитью переплетенная с кровеносной системой вежливость – это Егор, контактное лицо, он отвечал по телефону, он распечатывал нам материалы, он создал группу в Telegram. Наверно, для равновесия, у него яркая, боевая, сексапильная жена. «Предыдущая учительница боялась использовать Telegram, – говорит Сергей, – потому что он блокируется Роскомнадзором». Я не стала рассказывать, как недавно делала фоторепортаж митинга в поддержку Telegram в Москве, мы уже расходились.

Второй раз я не опоздала, но для того мне пришлось пересесть на метро, потому что скорость потока не имела никакого уважения к моему времени и планам. Зато опоздали все остальные. Моя Mary все в той же толстовке. В формате дежурного small talk жалуюсь ей на пробки. У нее две собаки-дворняги (ах вот откуда загаданный на прошлом занятии «ветеринар»! ), из-за них она переезжает из одного из самых красивых мест в городе в частный сектор – там будет двор вокруг частного дома, дешевле в плане аренды и удобнее для собак. Я обращаю внимания на круги у нее под глазами. Кажется, она не высыпается и не верит в макияж.

Мой безусловный фаворит Артем, тот, что с пирсингом, весьма лингвистически одарен. С его легкой руки treacherous rapids из опасных скоростей, моя недодуманная версия, превращаются в пороги на горной реке – вариант перевода после сверки с google translate, или чем он там пользуется…. Кто, собственно, у кого учится?

У него красная клетчатая рубашка и широкие брюки карго. Мы на все лады мусолим тему «Comfort zone». Он говорит, что с трудом заставляет себя прийти в «Сбербанк», чтобы забрать новую карту, или за покупками в супермаркет. «То есть все, что не является креативным, делать не хочется?» – «Не то чтобы я такой креативный, нет». – «Просто ленивый?»

Эти люди вдохновляют меня так, что во мне рождается сказочник, кот-баюн. В моей голове – доисторический бульон с потенциалом самозарождения историй. Простодушно разделенная с товарищем байка обогащает, расширяет пространство, которого как ни крути, всегда мало, хоть ты в офисе, хоть во дворце, хоть мерить его собственной черепной коробкой. Тянет выйти за свои пределы. Рассказываю то одно, то другое, то небрежно, то слегка волнуясь – четверо моих слушателей замирают, я ощущаю, как их взгляды прочно прилипают к моему лицу. Согревающий, почти осязаемый интерес течет на меня из внимательных, улыбающихся глаз Артема.