Читать книгу Белоснежка с чердака. Книга третья - Юлия Пан - Страница 4

ГЛАВА 3

Оглавление

На следующий день мы снова увиделись со Славиком в церкви. В этот раз он пришел пораньше и уже ждал меня на нашей лавочке.

– Давай поиграем во дворе? – предложил он.

Я засомневалась. Мама сказала, чтобы я сидела тут и никуда не уходила. Мне и самой как-то не сильно хотелось выходить наружу, а вдруг там куча народу.

– Не бойся, я тебя защищу, – храбро сказал он, будто читая мои мысли.

– Но мама сказала, чтобы я никуда не ходила без ее разрешения.

– А ты спроси.

Я украдкой бросила взгляд на мамину спину. А почему бы и нет?

Немного поколебавшись, я все же подошла, робко потянула ее за рукав. Мама открыла глаза и склонила ко мне голову.

– Можно мне поиграть во дворе со Славиком?

Мама с изумлением измерила меня взглядом и, немного подумав, ответила:

– Только за пределы церковного двора не выходи.

Я возбужденно закивала. Мама расправила мое платье, пригладила ленточки на моих волосах, распушила мои темно-песочные пряди и отпустила.

Мы со Славиком вышли во двор. Я в первый раз вышла во двор без мамы. Поэтому я ступала медленно и осторожно, а Славик уже носился по двору как оголтелый. Он тут же нашел какую-то палку и начал размахивать ею как мечом, а потом побежал вдоль обвитого вьюнком забора, касаясь концом палки густой листвы. Утреннее солнце играло в его золотисто-русых волосах, легкий ветерок переворачивал короткие пряди, открывая то тут, то там светлый пробор.

– Выходи, не бойся! – позвал он меня.

Столько радости в этом необычном мальчике. Глядя на него, я уже и не боялась вовсе. Я стояла, потому что меня охватило ощущение радости и свободы, которая исходила от каждого его движения. Я видела, как вокруг него заиграли желтый, голубые и оранжевые шарики. Это его эмоции. Ни у кого я еще не видела столько цветов сразу. Славик был красивым не только внешне, у него была легкая и чистая душа. Поэтому с ним было так хорошо и спокойно. Я вышла на крыльцо и не сводила глаз с того, как он носится по крошечному двору так, словно перед ним просторы равнин, ущелья скал, заросли лиан. Он бегал и махал палкой, разрезая воздух, и я видела, как в его воображении рисуется картинка джунглей, и он, как важный экспедитор, разрезает себе дорогу острым мечом. Он подбежал ко мне и взял за руку. И едва я успела опомниться, как уже носилась по двору вместе с ним.

– Мы попали в юрский период! – тревожно кричал он. – Берегись, Эмма! Тут повсюду ядовитые пауки и скорпионы! Не оборачивайся назад, нам нужно бежать! О нет! Хищный тираннозавр проснулся. Скорее садись мне на спину, я тебя спасу!

Я уже видела перед собой эти густые заросли с огромными лопухами, толстыми папоротниками, которые шуршали за ухом, цепляли мои волосы, разрывая мои ленточки. И вдруг позади себя я услышала душераздирающий рев. Проснулся тираннозавр. Я вскрикнула, и Славик тут же усадил меня на спину. Я вижу, как мерцает лезвие его меча, разрубая перед собой огромные лопухи насыщенно-зеленого цвета. Позади я слышу чьи-то ускоряющиеся шаги, кто-то гонится за нами. Чьи-то громоздкие лапы касаются поросшей травой земли. Ломаются ветки, земля дрожит, огненное дыхание обжигает мне спину. Мне страшно. Этот тираннозавр съест нас. Я кричу что есть силы:

– Скорее, Славик! Он уже близко! Спаси нас!

И тут же слышу ответ:

– Не бойтесь, принцесса! Я спасу вас! Мой меч выкован в ущелье вулкана-убийцы! Никто не сможет победить нас!

Внезапно Славик разворачивается. И мы лицом к лицу встречаемся с огромной мордой хищника. Он стоит на массивных задних лапах. А передние лапы короткие и хрупкие, ну прямо как корявые веточки. В глазах хищника читается неподдельная ярость. На секунду он приближается так близко, что я вижу его толстую грубую кожу, сплошь покрытую сухими потрескавшимися бородавками. Динозавр жадно открывает свою пасть и издает оглушительный рев, от которого земля и небо содрогнулись. Я в ужасе закрыла лицо правой ладошкой, а левой рукой еще сильнее вцепилась в шею Славика. Но Славик героически выжидает. Он медленно поднимает руку с обнаженным лезвием, которое тут же уловило длинный желтый луч и вспыхнуло на солнце как ослепляющая искра. Хищник, заметив этот странный блик, тут же бросается в атаку, и тогда Славик издает свой победный клич и со всего маху вонзает меч в открытую пасть. Обоюдоострое оружие вонзилось в покрытый чешуей язык и прошило насквозь нижнюю челюсть. И вот враг лежит, издавая последние конвульсивные возгласы. Он пригвожден к земле, поражен моим героем-спасителем. Славик вытащил меч из окровавленной пасти и победно поднял его вверх. Я спустилась с его спины и сделала заученный мною ранее реверанс.

– Спасибо, вы спасли мне жизнь! – почтительно сказала я.

– Я служу вам, моя принцесса. Позвольте доблестному рыцарю проводить вас до замка.

– Ах, спасибо, – я глубоко тронута его заботой и смущенно, как в книжках, отвела взгляд.

– Мы поедем верхом на моих верных друзьях. – Славик вложил два пальца в рот, и короткий, но пронзительный свист вылетел из его уст.

Я услышала, как чьи-то степенные и тяжелые шаги начали приближаться к нам. Маковки деревьев заколыхались, густая чаща заповедника разверзалась, и внезапно нашему взору предстали два огромных травоядных динозавра. Длинная могучая шея, массивные, как поваленные бревна, ноги и бесконечно длинный гибкий хвост.

– Позвольте вам представить моих друзей, – почтительно сказал Славик. – Это Роберт, а это Дина.

– Какие они милые, – нежным голосом проверещала я, прижав ручки к груди.

– Вам они нравятся, принцесса? Тогда я дарю вам свою верную Дину. Она будет вам вечной памятью обо мне.

– Ах, неужели вы покинете меня?

– Мне придется это сделать, принцесса. Ведь я рыцарь, а рыцарь нуждается в подвиге. Но подарите мне локон ваших прекрасных волос, и в самых страшных боях я буду помнить о вас и произносить ваше имя как молитву.

Я улыбнулась. Я знаю, откуда эта фраза. Похоже мы читали одни и те же комиксы о подвигах и рыцарях. Поэтому я прикрыла лицо рукой, ну в точности как в том сюжете, и, всхлипнув, горько ответила:

– О, не покидайте меня, мой рыцарь! Возьмите меня с собой во все ваши приключения.

– Это слишком опасно. Я не могу рисковать вашей жизнью.

– Но если вы уйдете, то жизнь мне будет не мила.

– О, принцесса! Вы растопили мое сердце. Давайте же отныне не будем расставаться.

Он подошел ко мне, сел на одно колено и взял меня за руку.

Я приложила свободную руку к груди и горячо выдохнула. Я представила, как вокруг меня заиграли огоньки багрово-алого заката, и я стала еще прекраснее, чем прежде.

– Будьте моей же… – с жаром начал он, как вдруг за спиной раздался голос мамы.

– Что тут происходит? – спросила она недоуменно.

Славик тут же вскочил на ноги, сразу же исчез багровый закат, пробивавшийся сквозь смятую листву заповедника, мое платье стало обычным, а Славик принял прежнее выражение лица.

– Мы играем, – сказала я.

Мама смотрела на меня, округлив и без того большие глаза. И вдруг она засмеялась, протянула руку и потрепала нас обоих по голове. Я знала, что мама не будет нас ругать, но Славик все же облегченно вздохнул.

Вот так и началась совсем другая жизнь. Каждое утро мы встречались со Славиком в церкви. Обычно он уже ждал меня на крыльце, или я его у небольшой клумбы. Раннее утро будто было предназначено для игр. Хотя бывали моменты, когда Славик приходил невыспавшийся, но стоило нам начать играть, как тут же у него словно крылья вырастали. Дворик церквушки был крошечный. Но нам хватало места, ведь наше воображение было бесконечным. Свежесть раннего утра переносила нас в неведомые ущелья гор, поросшие мхом скалы, в заросли глухих заповедников. Мы носились верхом на слоне, конях, орлах, свирепых медведях. Мы никогда не уставали от наших игр. Время, проведенное вместе со Славиком, становилось для меня драгоценнейшим воспоминанием, которое я потом мусолила в течение всего дня. В играх он часто называл меня принцессой. Хотя сам мог быть и рыцарем, и королем джунглей, и разбойником из секретного клана. Но я никогда не возражала против роли принцессы. Мы носились вдоль зеленого забора, превращая ползучий плющ и усики вьюнка в огромные заросли папоротников. Когда мы носились над клумбой, то видели громадные цветы, которые пожирали людей. И наша задача была пройти мимо и не коснуться ни единого стебля-убийцы. Бывало и такое, что Славика ранили в бою злые викинги, и тогда я помогала ему идти к спасительному водопаду, где каждая капля как исцеляющее зелье. Тогда я включала старый кран, который тут же, охваченный нашей бурной фантазией, превращался в живительный водопад. А мы со Славиком стояли внутри темного грота, я брызгала на его рану несколько капель и помогала ему прилечь на сырой мох. Он лежал неподвижно несколько минут, а потом живительная вода наполняла его силой и отвагой. И мы снова принимались за наши игры.

Каждое утро – новое приключение, новый сюжет, новые ощущения. Мое сердце набухало от одного лишь предвкушения новой игры. Утром в церковном дворе и в округе было тихо и пустынно, и мне казалось, что во всем мире только я и Славик живем и чувствуем все краски уходящего лета. И я не могла вспомнить, как же раньше я жила, находясь постоянно взаперти, не видя и не ощущая утренний воздух и распыленные в нем мелкие капли росы. Хотя днем я все так же сидела дома. Но воспоминания об утренних приключениях заряжали меня радостью на весь день, а идеи на завтрашнюю игру заполняли меня доверху. Вечерами я слышала голос Славика под окном. Я слышала, как он кричит, проносясь мимо моего окна на велосипеде. На пару с его звонким голосом всегда звучал еще чей-то более приглушенный тон. Это был Мартин. Я уже и его голос выучила. Я удивлялась, как это такой славный мальчик может играть с ведьминым сыном. Но вслух я это никогда не говорила, потому что Славик души не чаял в своем друге.

Лето подходило к концу, а это значит, что я должна пойти в первый класс, как и все дети. Теперь мне даже очень этого хотелось, ведь мы со Славиком будем учиться в одном классе, а значит, видеться мы будем не только по утрам, но и весь день. Вообще-то мне мама сказала, что в школе нужно учиться, а не играть, но думаю, что мы смогли бы найти время для наших игр.

Накануне первого сентября мама погладила мне темно-коричневое платьишко и фартук с белым гипюром, обшитым по краям тесьмой. У меня никогда еще не было такого платья. Мама всегда покупала мне светлые наряды с пышной юбочкой и атласными ленточками. А это платье было строгим, и я выглядела в нем так по-взрослому. Мама нарядила меня в школьную форму и подвела к зеркалу.

– Тебе нравится? – спросила она.

Я присмотрелась. Темно-коричневое платье придало моему лицу некую бледность, а мои большие черные зрачки и вовсе казались бездонными.

– Да, очень, – Искренне ответила я, перебирая пальчиками края белого фартучка.

– Ты такая красивая у меня.

– Я на тебя похожа.

– Нет, ты похожа на папу.

Я обняла ее за шею. Она все еще ждет, что папа вернется. Она все еще верно ходит в церковь и молится за это. Мне стало так за нее больно. Неприятный запах от мамы все еще исходил, но уже был не таким резким. Порой даже я его и вовсе не ощущала.

Мама истолковала мой порыв нежности по-своему.

– Что такое, малыш? – ласково сказала она. – Ты боишься? Тебе страшно видеться с людьми?

Я кивнула. Это тоже было в моем сердце, хотя в этот момент не стояло в списке первых.

– Эмма, посмотри на меня. – Мама легонько высвободилась из моих объятий и заглянула мне в глаза. – Не бойся. Я буду всегда рядом. Мама работает на втором этаже, и ты можешь всегда ко мне подняться, если тебе вдруг станет страшно. Но обещай мне кое-что.

Я знала, о чем она меня попросит, но все же сделала вид, что приготовилась внимательно ее слушать.

– Никому не рассказывай о том, что тебя пугает. Никому, слышишь? – голос ее прозвучал несколько напористо.

– И даже Славику нельзя?

– Никому. В нашем городке есть только две русскоязычные школы, и если ты кому-нибудь расскажешь, то об этом узнает весь город, и тебе не дадут здесь учиться. И нам придется отсюда уехать.

От одной только мысли, что мы можем уехать и я больше никогда не увижу Славика, мне стало нехорошо. Поэтому я твердо пообещала маме молчать. В ответ мама потрепала меня по макушке и поцеловала в лоб. Перед сном я выпила молоко и крепко уснула.

Утром я проснулась от непонятного хруста. Этот звук напомнил мне шорох фантиков от шоколадных конфет. Я поспешила открыть глаза, но сделать это утром не так-то и легко. За окном уже было светло, и тонкие нити зари пробивались сквозь оконное стекло. В такие минуты мне казалось, что солнце закинуло в мою комнату одну из своих золотых прядей, которые были прямые и тонкие, как стрелки. Мне нередко хотелось их причесать частым гребнем. Я отвела взгляд от окна и повернула голову в сторону, где раздавался тот же манящий хруст. На кровати у моих ног сидел папа. Он был одет в белую рубашку, но на этот раз без галстука. Его длинное стройное тело было слегка наклонено вперед. Он уперся локтями в твердые колени, подперев одной рукой голову, а в другой сжимая хрустящий прозрачный сверток. Внутри подарочной обертки я разглядела плюшевого зайца нежно-кремового цвета с алой ленточкой на правом ухе. Я приподнялась на кровати и стала присматриваться к папе. Сегодня не выходной, но папа пришел ко мне так рано, да еще и с подарком. Но не это было необычным. Рядом с папиной головой пульсировала какая-то сизая дымка. Она была едва заметной, но уже живой. Может быть, папа всегда был таким, а я просто не замечала? Меня это стало тревожить, но в эту секунду папа открыл глаза и повернул голову ко мне.

– Доченька, проснулась? – спросила он, одаривая меня любящей улыбкой.

Я бросилась к нему на шею.

– Папуль, почему ты сегодня пришел?

– У тебя сегодня важный день. Я хочу проводить тебя в школу.

– Правда?

– Да.

Я тут же соскочила с кровати и бросилась носиться по комнате.

– Вот моя школьная форма. Мне ее мама купила. А еще я одену вот эти туфельки и вот эти гольфы. А может быть, лучше эти надеть? Мне они больше нравятся, а мама сказала, что эти лучше. Как думаешь?

Папа оживленно смотрел на меня и улыбался. Он кивал головой, иногда морщил нос, как бы выказывая свое сомнение. Папа не особо разбирался в моде, но он все равно принимал вид эксперта в красоте, и мне это приятно.

Мама уже готовила завтрак. Через полчаса я уже сидела умытая, причесанная, нарядная за столом и ела молочную кашу. Мама разливала ароматный чай из пузатого чайника. Обычно мама заваривала розовый чай. Это был наш любимый. Мне особенно нравилось, как маленькие розовые бутончики падали вместе с розовым кипятком в мою крошечную фарфоровую чашку, но сегодня мама заварила чай с жимолостью. Это все потому, что папа завтракал с нами, и мама знала, что это его любимый чай. Мама сегодня выглядела тоже нарядной. Она даже накрасила губы. Мы сели за стол, и мама попросила меня помолиться за еду. Я посмотрела на папу, он с удивлением приподнял бровь и посмотрел на меня. На самом деле папа сегодня в первый раз услышит, как я молюсь за еду, поэтому я немного волновалась. Я закрыла глаза, поднесла сцепленные в замок руки к губам и залепетала:

– Дорогой Бог, спасибо тебе за эту пищу и за всю мою семью. Пусть эта еда пойдет нам на пользу, а тебе во славу. Также я прошу тебя за всех детей, которые голодают, ты дай им пропитание на сегодняшний день. Аминь.

Я открыла глаза и посмотрела на папино лицо. Оно у него сияло гордостью за дочь.

– Ты стала уже такая взрослая, – сказал он. – Вот уже и в школу идешь. Ты будешь хорошо учиться?

– Да, я буду стараться, – ответила я.

– Может быть, вам что-то еще надо? – спросил он у мамы.

Мама пожала плечами и машинально бросила ему в чашку два куска коричневого сахара. Как только мелкие пузырьки появились на поверхности папиного чая, мама вдруг покраснела.

– Прости, – сказала она. – Неосознанно получилось.

Папа улыбнулся.

– Ничего страшного. Мне приятно. – Потом он перевел взгляд с разрумянившегося лица мамы на меня и снова заговорил: – Эмма, а помнишь, мы говорили о том, чтобы отдать тебя на танцы? Ты еще не передумала?

– Нет, не передумала. Но мама говорит, что у нас в городе нет хороших школ.

– Правда? – папа посмотрел на маму.

– У нас есть только одна танцевальная школа в доме культуры, но там преподавательница очень старая и много курит. Дети там обычно не задерживаются. Она преподает классику и народные танцы. Думаю, скоро вообще эту школу закроют, потому что ей уже надо на пенсию, а другого педагога нет.

– А что ты об этом думаешь? – спросил меня папа.

– Я очень хочу танцевать, – с воодушевлением сказала я.

– Ты помнишь, как мы смотрели балет по телевизору, и ты даже глаз не могла отвести? – напомнил мне папа.

Помнила ли я этот момент? О да! Я бы никогда не смогла его забыть. Я в тот день была простужена, и у меня совсем не было сил на игры. Температура не сбивалась, а горло было таким набухшим, что было даже больно глотать. Папа пришел ко мне и, усадив на колени, стал укачивать. Потом он включил телевизор, чтобы поискать для меня мультики. Мы с мамой редко включаем телевизор. Потому что и там повсюду монстры со змеями во рту и глазницах. Но папа любил смотреть телевизор, и ради него я готова была потерпеть. По каналу ОРТ в это время показывали балет «Лебединое озеро». Когда я увидела погруженную в глубокое голубое свечение сцену, а затем тонких, почти что прозрачных балерин, порхающих по ней, я просто забыла о всякой простуде. Мы с папой целых два часа сидели вместе и смотрели балет. Папа уснул, держа меня на коленях, а я не могла отвести взгляд от экрана. Насколько прекрасны были артисты балета. Изящные танцовщицы в мерцающих пачках легко взлетали вверх и приземлялись на свои острые, как иголочки, и мягкие, как перышки, стопы. Во время кружения воздух вокруг них, как взбитый крем, разрезался пышными юбками и изящной ножкой. Движения были такими легкими и воздушными, что мне на мгновение почудилось, что это некие небожители, сошедшие на экран нашего старого телевизора. В унисон с каждой нотой тонкие ручки, как крылья, отмеряли пространство вокруг себя. Я видела, как их длинные пальчики словно касались чего-то невидимого. Мое сердце было переполнено неподдельным волнением и готово было разорваться от накатившихся эмоций. Когда папа проснулся, то, увидев мое выражение лица, сказал, что обязательно отдаст меня в балетную школу. Прошел уже год, и папа не забыл об этом. Сейчас он снова об этом заговорил, но по лицу мамы было ясно, что эта тема ей не по душе.

– Не думаю, что в этой школе ее научат чему-то хорошему. Ни одному ребенку не удавалось там задержаться надолго. – Парировала мама.

– Успех в любом деле зависит не только от учителя. – Возразил папа.

Мама напряглась. Я увидела, как она сжала губы и будто бы проглотила следующую фразу. Они снова могут поссориться. Поэтому я решила, что лучше об этом сейчас не говорить. Папа, по всей вероятности, тоже так считал он тоже молча отвел глаза, нарочито кашлянул и принялся уплетать завтрак.

После трапезы я, мама и папа вышли из дома. До школы было всего десять минут ходьбы моими маленьким шажками. Школа, в которой я буду учиться, была первой большой школой в Джаркургане, где большинство учеников были русскоговорящие дети. Она называлась тогда школа имени Луначарского. Эта очень старая школа, где еще учились мама и папа. Но выглядела она не как дряхлая старушенция, а как почтенная дама, умудренная опытом, хранящая самые сокровенные тайны. Хотя она и была ветхой, не обустроенной, не оснащенной как положено и очень бедной, но все же выглядела весьма достойно. В стенах школы Луначарского росли дети, в которых был дух свободы и неподдельной радости. Здесь пробивались первые ростки дружбы и пускали свои завязи первые чувства между мальчиком и девочкой. Сколько бы ни прошло лет, я всегда буду помнить именно эту школу с ее песнями о детстве, о пестром глобусе, о первых погожих днях. Буду помнить единственного и неповторимого баяниста Ахмеда Мухамедовича, который был любимым учителем всех детишек начальной школы. И хотя я нечасто вглядывалась в его округлое, строгое, спрятанное под затененными очками и густыми серебристыми усами лицо, в конце концов я все же нашла в нем нечто, чего нет в других учителях. Он был универсальным человеком. Он мог преподавать любой предмет с поразительным мастерством. И всегда его уроки пролетали как один короткий миг. Его уроки проходили весело, под сопровождение какой-нибудь интересной истории. Ахмед Мухамедович – самый популярный учитель во всей истории школы Луначарского. Он вел не только музыку и пение, но и географию у старших классов, этику, физику. Учителей тут катастрофически не хватало. Но те учителя, которые уже тут работали не первый год, были мудрыми и творческими людьми. Молодые учителя не в счет, хотя и среди них находились весьма оригинальные личности. К примеру, я думаю, что моя мама, которая тоже там работает учительницей английского языка, очень хороший педагог. По крайней мере, я в этом себя часто убеждала.

Я держала папу и маму за руку и шла, опустив голову, стараясь не оглядываться по сторонам. Я ощущала, что мимо нас проходят взрослые и дети. Слышала их голоса, смех, цоканье каблучков по асфальту. Мне было интересно на всех посмотреть, но я все еще боялась. Приближаясь к школе, я услышала громкую торжественную музыку. Звонкий мальчишеский голос пел о том, чему же учат в школе. Атмосфера чего-то долгожданного и волнующего стала постепенно наполнять мое сознание. Наконец я все же осмелилась поднять голову и перевести взгляд от носков моих лакированных туфель на людей вокруг. Меня примкнули к веренице таких же детей, и я осторожно приподняла голову. Рядом со мной, держа в руках огромный букет лилий, маршировала девочка с двумя пышными бантами. Глаза черные, круглые, как пуговки, а волосы кудрявые, как пружинки. На лице ее светилась улыбка, из-за которой на щечках мелькали обворожительные ямочки. Она держала букет так высоко, словно это национальный флаг. Я решила последовать ее примеру и тоже подняла свои розы до уровня глаз. Это была хорошая идея, ведь пышный букет теперь закрывал мое лицо от палящего сентябрьского солнца, и мне стало чуточку прохладнее. Я даже на миг забыла, что иду без сопровождения мамы. Оглядываясь, я стала искать ее и папу глазами. Миллионы лиц замелькали предо мной. Голоса, запахи, взгляды – все вдруг стало мешаться в моей голове. Я смотрела на одну женщину, и вот ее лицо, напудренное и улыбчивое, на секунду покрывалось коричневой коростой, под глазами вздулись гнойничковые волдыри, а из приоткрытого рта струилась тонкая полоска запеченной крови. Я тут же переводила взгляд на незнакомого мужчину, который выглядел статно и красиво, как мой папа, но вдруг из его глаз, как из пустых глазниц, выползали мерзкие гады, которые елозили по его лицу, заползая в нос, рот и уши. Рядом, кренясь чуть набок, стояла сгорбленная старуха. Выглядела она как все бабушки, прилично одетая, опрятно причесанная, но вот я уже вижу на ее груди огромную спящую жабу, которая будто бы обхватывает морщинистую грудь старушки своими липкими лапами, лениво вздувая свою толстую шею, сплошь покрытую мерзкими бородавками. Я начала задыхаться. Куда смотреть? Повсюду люди-монстры, а рядом с людьми расхаживают черные тени, прозрачные силуэты, которых почему-то никто не замечает. Иногда эти тени сливались с телами людей, и тогда казалось, что на лицах незнакомцев зарождалась злоба и ужас. Мне хотелось крикнуть, но горло сжалось так сильно, что мне даже сложно было дышать. Я хотела позвать маму, но голос, который всегда лился мягким потоком, вдруг будто бы превратился в шершавый камень, и я не могла выдавить из себя хотя бы короткий звук. Закрыв глаза, я прижала уши ладонями и попыталась успокоиться, но в этот момент чья-то мягкая рука коснулась моей головы. Кто это был, я не знала, но мне сразу стало легче. Словно кто-то покрыл меня невидимым плащом и укутал от всего этого ужаса. Я подняла голову и увидела перед собой тетю Веру.

– Привет, Эммочка, – ласково сказала она.

– Тетя Вера, а где моя мама и папа? – забыв поздороваться, выпалила я.

– Они стоят вон там, где все родители, не переживай.

Тетя Вера указала пальцем на толпу взрослых, и среди них я поймала взгляд папы, а чуть позже и мамы. Мне сразу же стало спокойно.

– Я сейчас тоже к ним пойду, – сказала тетя Вера. – Воду принесла дочке.

С этими словами она зажурчала пластиковой бутылкой с водой и, наполнив стакан, протянула его девочке с лилиями.

– Анара, только пей аккуратно, а то вода прохладная.

Ах, вот как выглядит Анара. Хорошенькая девочка. Глядя на то, как Анара жадно поглощает воду, я вдруг ощутила, как в горле у меня совсем пересохло. И только я так подумала, как тетя Вера протянула и мне стакан с водой. Я поблагодарила и в несколько секунд осушила его. Прохлада наполнила меня уверенностью, и страх стал понемногу отступать. Я старалась не смотреть на взрослых людей, а только на детей. Их было тут слава Богу пруд пруди. В этой толпе стояли самые маленькие детки, среди них была и я. Чуть дальше стояли второклашки. Лица у них были высокомерные и довольные. Они с некой насмешкой смотрели на нас, первоклашек. Дескать, вот они уже взрослые. Лица детей отличались от взрослых. В них не сменялись ужасающие маски, не мелькали непонятные тени. Рядом с ними было свое свечение, у кого-то темное, у кого-то светлое. А кто-то был окружен несколькими цветами как радуга. Я поймала светящийся спектр и проследила взглядом, откуда же он исходит. И тут мне совсем стало легко. Оказывается, Славик уже битый час смотрел на меня, ожидая, когда же я его замечу. Эти яркие краски окаймляли его силуэт. Я тут же расплылась в улыбке и энергично замахала ему рукой. Он ответил мне тем же. По его шевелящимся губам я прочитала его знакомое «Привет!». И хотя шум стоял невообразимый, я как будто бы услышала его голос так же четко, как слышу его каждый день в утренней тиши.

Все оставшееся время на школьной линейке я чувствовала себя гораздо спокойнее, часто кидая взгляд на Славика, который тут же его перехватывал. Хотя он все это время стоял рядом с этим противным Мартином и о чем-то оживленно беседовал. По окончании линейки ко мне подошла нарядная выпускница и, взяв меня за руку, повела на первый урок. Я ощутила ее липкую ладонь и слабый запах озона или надвигающейся грозы. Что ж, пахла она не так отвратительно, и это радовало. Мы продефилировали по всему кругу, и я чуть было не потеряла сознание за эти несколько секунд. Вокруг смешивались запахи, мелькали образы, черные силуэты, похожие на громадных ящериц, ползали между ногами учеников, которые стояли и делали вид, что их это нисколько не волнует. Мне было невыразимо страшно. Несколько раз я отпрыгивала, но милая старшеклассница крепко держала меня за руку и смягчала изумленные взгляды своей обворожительной улыбкой. Наконец-то мы вышли из этого ужасного сборища, вошли в прохладное здание школы, миновали темный коридор и оказались в просторной светлой классной комнате. Девушка усадила меня за первую парту среднего ряда, что-то сказала и ушла. Я едва дышала. Рядом верещали дети, откуда-то тянулась вонь, похожая на тошнотворный запах отсыревшего белья. Внезапно все запахи стали перебиваться ароматом пшеничных полей. Он начал усиливаться, и я поняла, что кто-то ко мне приближается. Подняв уставшие глаза, я увидела, как рядом со мной старшеклассник усаживает Мартина.

– Сиди на первой парте. Так учительница быстрее запомнит твое лицо, – сказал он, легонько похлопав толстяка по спине.

Вблизи этот Мартин казался еще более отвратительным. По его загорелым щекам текли капли пота, а сбоку его нос вообще казался огромным. Я слышала, как мама называет такие носы шнобелем. Вот у Мартина целое шнобелище. Фу, какой он толстый, потный, противный. От Славика всегда пахнет сладкими шариками, поджаренными на масле. А от Мартина исходил запах поросших полей, июльских дождей, колосившейся на ветру пшеницы. Ну, хоть пахнет он не так противно, как выглядит. На мгновение я увидела, как его понурый и мрачный взор косо потянулся в мою сторону. Я вздернула подбородок, чтобы с вызовом встреться с ним взглядом. Увидев мой нарочито поднятый нос, он смерил меня презрительным взором. Губы его насмешливо изогнулись, обнажая кривые передние зубы, которые выпячивались вперед как покосившейся штакетник. Некоторое время мы с вызовом смотрели друг на друга, а потом я, не выдержав, резко толкнула его в грудь. Фу, мне показалось, что мои руки погрузились в какую-то тягучую субстанцию. Какой же он жирный и противный.

– Уходи, это мое место! – взлетел мой голос.

Он с насмешливо оттолкнул мои руки и начал отряхивать свою рубашку. Можно подумать, что мои руки были настолько грязными.

– Ты его купила? – сипло произнес он.

Даже голос у него какой-то не по-детски блеклый.

– Я первая тут села. И я не хочу с тобой сидеть. Пошел вон! – вздорно визжала я то ли от злости, то ли от унижения.

– Сама пошла, – чванливо выпалил он.

Так со мной еще никто не разговаривал. Я была просто вне себя от ярости. Забыв обо всех манерах, которые мама так хотела привить, я вскочила и что есть силы ткнула розовым букетом прямо в его наглую толстую физиономию. Алые лепестки тут же посыпались на него как на невесту. Отбиваясь от меня своими большими ручищами, он как заорал:

– Ты дура! Отвали, тупая! Совсем уже опухла!

Зря он так. Услышав такие оскорбления, я пришла в такую ярость, что, наверное, он тут же пожалел, что связался со мной. Я что есть силы впилась руками в его темные жесткие волосы на макушке и начала трясти его туда-сюда, туда-сюда. Голова его ковыляла из стороны в сторону, глаза были зажмурены, а рот уродливо искривлен. Вокруг нас замаячила снующая ребятня. Голос Мартина взлетел на три октавы вверх, и он как завизжит, ну прямо как девчонка:

– Отпусти, дура бестолковая! С ума сошла, идиотина!

Откуда он знал такие слова?! Я же вообще не знала, как его оскорбить. У меня совсем не было бранного запаса в лексиконе, поэтому я вонзила свои ногти в его безобразно размытую щеку и что есть силы начала бороновать его кожу. Вся его правая щека залилась кровью, а мои пальцы стали скользкими. В этот момент кто-то подхватил меня за плечи и стал тянуть назад. В ту же минут я увидела, как папа встал за спиной Мартина, и, обхватив его массивное туловище, стал тянуть его в противоположную сторону от меня. Но моя левая рука будто приклеилась к его волосам. Когда нас все же разъединили, я увидела, как между моими тонкими пальцами блестели черные клочки вырванных с корнем волос. Мартин схватился за голову, а потом, гневно сверкая глазами, начал кричать на весь класс:

– Ты дура, поэтому твой папа не хочет с тобой жить! Так тебе и надо, крыса!

Сквозь пелену ярости, я увидела, как папа встряхнул Мартина и что-то грубо ему сказал, но это меня ничуть не утешило.

– Твоя мама ведьма! И ты ведьмин сын! – взревела я.

Мартин начал лихорадочно трястись, лицо его кисло исказилось. Он не сразу нашел, что ответить.

– Что ты сказала?! – раздирался он в истеричном визге. – Это твоя мама ведьма! Ты сама ведьма!

Без того взвинченная до предела, я начала судорожно кричать что-то нечленораздельное. У меня уже просто не было слов, как бы еще его обозвать, и от этого злость нарастала с большей силой. Я почувствовала, что кто-то подхватил меня на руки и против моей воли стал выносить из класса.

Некоторое время спустя я уже сидела на мягком кресле. Волосы и лицо мое были сырыми. Это мама обтерла меня мокрым носовым платочком, а потом дала попить. Спустя несколько минут я начала различать, где я нахожусь и кто рядом со мной. Потом, как выяснилось, это был кабинет заведующей. Рядом со мной сидела мама, в кресле напротив сидел Мартин с исцарапанной щекой, растрепанными волосами. Некогда его такой щегольский белый воротничок теперь был запачкан кровью. Так ему и надо. Я скосила на него взгляд. Смотреть мне было тяжело, потому что глаза мои посекундно застилали слезы. А Мартин хоть и был взвинчен, но не плакал. Рядом с ним сидела его мама, та самая ведьма. Я видела ее один раз. Когда мама с папой расстались, эта женщина только разок пришла в наш дом, и они о чем-то с мамой долго разговаривали. Среди всего этого разговора я запомнила лишь несколько маминых фраз. Она сказала: «Живи с ним, если совесть позволяет, но запомни, он всегда будет сравнивать тебя со мной. Потому что я его первая жена и любовь. И в этом сравнении ты всегда будешь проигрывать, потому как ты будешь рядом с ним». Эти слова снова всплыли в моей памяти. Значит, папа и меня сравнивает с Мартином. Ну тогда я выигрываю, ведь я его первая и родная дочь. А папа в это время сидел на соседнем кресле между мной и Мартином.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел завуч. Это был лысенький старик невысокого роста с каким-то позолоченным пятном на плеши. От него разило кисловатым запахом невыстиранного белья. Он деловито уселся за стол и, протерев свою плешь батистовым платком, начал высокопарно изъясняться про репутацию школы, о дисциплине и правилах, ну и другая там взрослая чушь. Сейчас я уже не вспомню, что он там говорил. Слишком было заумно тогда для моих лет. Все это время я украдкой кидала на Мартина взгляд, полный ненависти. Мартин не смотрел на меня, и это злило еще сильнее. Я хотела, чтобы он посмотрел на меня, и тогда я демонстративно закачу глаза и отвернусь. Потом нас зачем-то попросили выйти в коридор и подождать там. Я вскочила с кресла и быстро пошла к двери: мне хотелось выйти первее, чем этот толстяк.

Мы прождали в темном коридоре, казалось, целую вечность. Я сидела на пластмассовом стуле, болтая ногой, сердито скрестив руки на груди. Мартин сидел поодаль от меня, поглаживая израненную щеку. Наконец-то дверь отворилась, и я увидела папу, за ним вышла ведьма, а потом мама. Папа подошел ко мне и опустился на одно колено. Дымка над его головой стала темно-синей, и в этой густой тени я увидела зыбкое движение чьих-то лап.

– Эмма, прости меня. Папа тебя любит, не надо больше так делать. Хорошо?

Я молчала. Папа смотрел на меня глазами, полными отчаяния и вины. В его тоне сквозила горечь, и вся его поза была такой печальной, что мне стало его так жаль. Я обняла его, и тихо шепнула, что больше не буду так делать, только пусть он не грустит. Боковым зрением я увидела мамину юбку. Она стояла совсем рядом и была такой же разбитой. Положив руку мне на плечи, она как бы дала понять, что нам пора идти. Я сглотнула слезы и оторвалась от папиной шеи. Мама взяла меня за руку, и мы побрели к выходу. Позади нас остался стоять папа с ведьмой и сыном.

Мы шли домой в полной тишине. Только сейчас я заметила, что моя новая школьная форма была испорчена. Белый фартучек болтался на моей талии, как лоскуток, а лямки волочились за мной, как хвосты. Гольфы были спущены, а застежка на левом туфле оторвана. Мне было стыдно. Я знала, что мамино молчание – это громкий протест против моего поведения. Меня ждал серьезный разговор, я не знала, как приготовить себя к этому. Мама никогда меня не била, но лучше бы она меня сегодня отшлеепала, чем вот так молчала. Это было мучительно. Всю дорогу я думала, что я ей отвечу. Но в голове все путалось.

Когда мы вошли в дом, мама молча переодела меня, при этом она даже не взглянула на меня. Потом я осталась одна в своей комнате, а она вышла. Поначалу я так и осталась стоять посередине комнаты, ожидая, что она вот-вот появится, но она так и зашла ко мне. Только вечером она позвала меня на ужин. Мы поели в полной тишине. Мне хотелось самой заговорить, но я не знала, как начать. Поэтому когда мама помыла посуду и скрылась в своей спальне, я медленно побрела в ванную. Там я помылась, почистила зубы и пошла спать.

Белоснежка с чердака. Книга третья

Подняться наверх