Читать книгу Дитя русалочки. Книга пятая - Юлия Пан - Страница 5

Прошло еще два месяца. За это время во мне медленно происходили метаморфозы, которым я не мог найти объяснения. Я стал ощущать тепло, холод. Теперь если я к чему-то прикасался, то мог почувствовать предмет. Но не так, как раньше, а по-настоящему. Однажды я почувствовал, как дернулись мои пальцы. Только не думайте, что раньше я не мог ими шевелить. Я мог ходить, сидеть, передвигаться. Но я не ощущал своего тела. А в то утро мои пальцы вздрогнули, словно ожили. Медленно эти движения стали передаваться другим частям тела. Теперь я мог коснуться своих рук, своего лица, своих ног. Я как-то по иному стал слышать голоса вокруг, в особенности же голос Ясмины стал для меня совсем другим. Я будто бы слышал его внутри себя, и в то же время он будто бы распространялся вокруг.

После Кубка мира Ясмина продолжила усердно тренироваться, но уже в Москве с другими тренерами. С каждым днем она становилась сильнее и увереннее. За последнее время в ней прибавилось столько энергии и сил, что она неустанно могла проводить время в зале, и еще вечером в своей комнате она продолжала заниматься. Люди вокруг дивились ее выдержке. Некоторые даже стали подозревать ее в употреблении энергетиков или допингов. Но все это от зависти. Ясмина лучшая, и ей просто завидуют.

По ночам, когда Ясмина крепко засыпала в своей постели, я ложился рядом и тоже засыпал. Да, я теперь мог спать, как и все люди. Во сне я ощущал себя в тепле и безопасности. Будто бы кто-то сверху оберегает мое тело, мой сон. Никогда мне еще не было так надежно, как сейчас. Засыпая рядом с Ясминой, я будто бы погружался в мягкую подушку, где меня со всех сторон защищают и оберегают.

Еще через некоторое время я стал ощущать вкус еды. Обычно меня даже не тянет на еду, и мне всегда было непонятно, почему вы, люди, так часто нуждаетесь в еде. Но вскоре я ощутил голод. Настоящий голод, из-за которого всему телу стало так некомфортно. Ясмина будто бы жила моими желаниями. Она тут же шла есть, и я шел вместе с ней. Она ела, а я ощущал вкус еды. Вкус соли, черного перца и других приправ в рыбе, мясе, каше. Мне очень нравится вкус рыбы. А больше всего в вашем мире меня поражает вкус перезревших бананов. Такие мягкие, с черными крапинами на желтой кожуре. В последнее время Ясмина их часто стала употреблять. Сладкие, мягкие, немного вяжут и тут же растворяются на языке. Вы, люди, не понимаете, в каком прекрасном мире вы живете, что у вас есть столько всего, что можно так легко и просто попробовать. Я раньше этого не знал, а сейчас даже не могу себе представить, как можно так просто жить и не радоваться каждому дню. Но, по всей видимости, изменения происходили не только во мне. Несмотря на постоянные тренировки, Ясмина все же находила время, чтобы пообщаться с другими девушками. Сам удивляюсь, как она много стала в последнее время улыбаться, общаться. Она даже стала дружить с другими гимнастками. И не просто ходить вместе с ними в столовую, но и гулять с ними во время перерыва. Лето было в самом разгаре, и все находились в трепетном волнении перед предстоявшим чемпионатом мира, который должен был проходить в конце августа в Киеве. Ясмина старалась изо всех сил. И я, как мог, поддерживал ее. Просто желал ей всеми силами победы, и это как-то действовало на нее. У нее появлялись силы, энергия, выносливость. Даже прыжки получались в разы выше, чем раньше. Расстраивало лишь одно: за последний месяц Ясмина немного прибавила в весе. Прибавка была незначительной, но для гимнасток каждый грамм на счету. Впервые это было выявлено случайно. Как-то раз Ясмина во время прогулки надела обтягивающее трико, и ее милые подружки отметили, что ее осиная талия выходит за борт. Они посмеялись, а Ясмина в тот же вечер встала на весы и пришла в ужас. Она прибавила целых два килограмма. До очередного медосмотра осталось меньше двух недель. Но она не стала впадать в панику. Скинуть два килограмма для нее не проблема. На следующий день она ограничила себя в еде. Гимнастки и так питаются скромно, а тут она еще решила урезать и без того урезанный рацион. Мне это очень не понравилось. Я постоянно ощущал голод. Я готов был кинуться на еду, но не мог. Меня злило, что я не могу поесть, когда еда так близко. Ясмина тоже стала раздражительной. Сила воли у нее железная, но голод был таким сильным, что она периодически срывалась. Потом неслась к унитазу и все вырывала обратно. Сначала я с этим яро боролся, но потом у меня напрочь исчерпались силы. И когда я совсем ослаб, тогда и Ясмина попала в больницу. Ее нашли в туалете. Она лежала без сознания рядом с умывальником. В больнице ее тут же обследовали. Взяли кучу анализов, подключили к ней уйму трубок. Она лежала бледная, исхудалая, безжизненная. Мне почему-то в этот момент так захотелось ей сказать, что я ее люблю. Не знаю, за что и почему, но я вдруг ощутил, что люблю ее. Что она мне важна, что без нее я не смогу жить.

Через несколько часов я увидел ее нового тренера. Извините, но я не помню ее имени. За последнее время слишком много людей окружало нас с Ясминой. Это была высокая подтянутая женщина лет сорока с копной выкрашенных в лиловый цвет волос. Когда Ясмина пришла в себя, тренер и врач вошли к ней в палату. На лице тренера читалось некое негодование и даже злость.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил врач.

– Уже лучше, – слабо ответила Ясмина. – Голова закружилась. Прошлую ночь я совсем не спала. Думаю, поэтому мне стало плохо. Когда я уже смогу снова приступить к тренировкам?

Врач и тренер переглянулись, Ясмина это заметила.

– Что такое? – тревожно подернулся ее голос. – Что со мной? Я ведь смогу дальше тренироваться? Все ведь со мной в порядке? Когда я смогу уже отсюда выйти?..

– Успокойся, ребенок, – ласково, но твердо сказала тренер.

– Значит, так, – неуверенно начал врач. – Ты пока не можешь тренироваться. Ты, барышня, у нас беременная.

Кровь тут же отлила от лица Ясмины. Сухие, бледные губы задрожали. Она что-то хотела сказать, но вместо этого выдавился какой-то невнятный, сухой хрип.

Присутствующие снова переглянулись, и врач неспешно покинул палату.

Молчание было долгим и мучительным. По холодным щекам Ясмины одна за другой катились слезы. Из губ не вырвалось ни звука. Тренер сидела на кушетке, стараясь не глядеть в ее сторону.

– Когда это случилось? – наконец обратился вопрос к Ясмине.

– Вы о чем? – дрожащим голосом проговорила Ясмина.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я, – холодно выплеснула тренер. – Или у тебя этих мужчин было несчетное количество?

Ясмина замотала головой.

– Нет. У меня был только один парень. Мы были с ним только один раз. Это случилось еще весной.

– Что?

Тренер вскочила на ноги и нервно замаячила по палате. Сейчас она была похожа на грубого, неотесанного мужика.

– Значит, на Кубке мира ты уже была беременной. Как это у тебя еще не выявили повышенный ХГЧ? Теперь я понимаю, откуда у тебя такие способности.

– Что вы имеете в виду?

– Я слышала, что ты способна на все ради победы. Ты специально забеременела к этому периоду. Знала, наверное, что гонадотропин повышает физические способности. Теперь я понимаю, откуда эти высокие прыжки, нечеловеческая выносливость…

Ясмина стала совсем как полотно.

– Я ничего такого не знала. У меня всегда были такие прыжки. Вы можете спросить у Нины Степановны, я всегда была выносливой… Пожалуйста, поверьте…

Голос Ясмины притих, словно его поглотила сдавившая горло судорога. И тут она беззвучно зарыдала.

– Нина Степановна… – усмехнулась тренер. – А ты, видно, пошла по ее стопам. Слышала ведь, что в свое время Нина Степановна должна была стать чемпионкой мира по спортивной гимнастике. Но забеременела и бросила спорт в самом расцвете своей карьеры. Этот мир так и не узнал ее имя. Так и осталась в списке рядовых спортсменов России. Она предпочла семью. Предпочла ребенка. Вот и ты такая же.

Тренер с презрением окинула взглядом плачущую Ясмину и с натянутой мягкостью заговорила снова:

– Все, хватит. Не надо плакать. Ничего уже изменить нельзя. Или придется заплатить цену. Большой спорт требует каких-то жертв. Сама понимаешь. Но это тебе решать. Я никого заставлять не стану. Все, не могу смотреть, как ты тут сопливишься. Позвоню Нине Степановне. Пусть приезжает и что-то с тобой делает.

Тренер нервно поднялась с кушетки и вышла из палаты. Оставшись в одиночестве, Ясмина упала на подушку и глухо зарыдала. Страдание сжало мое сердце, и я кинулся к ней, сделав попытку обнять ее. Я даже смог немного ощутить прикосновение к ее хрупкому телу. Но она была настолько безутешна, что мне больше ничего не оставалось, как просто сидеть рядом и слушать ее рыдания. Мы просидели вместе до рассвета. Ясмина всю ночь проплакала в подушку, а я сидел рядом и сочувствовал ей. В эти горькие мгновенья я думал только о том, как бы помочь ей. И только когда рассветные лучи забрезжили над больничными крышами, я вдруг осознал, кто я и почему я так неразрывно связан с Ясминой. Доктор сказал, что Ясмина беременна. Я только теперь понял, что я и есть тот ребенок, который был зачат той весенней ночью. Да, она меня не видит, но я уже живу в ее утробе. Мое сердце бьется, я слышу звуки, ощущаю вкус, могу прикасаться. Вот почему я все это время был рядом с ней. Ясмина – моя мама. Слезы подкатились к горлу, но наружу не выплеснулись. Но я уже мог ощущать горечь и то, как сжимается грудь от боли и печали. Я уже полноценный человек, и моя душа вполне это осознает. Закрыв глаза, я ощутил вокруг себя теплые мамины воды. Мое тело было почти полностью сформированным, и я уже мог делать осознанные движения. Сейчас я слышу горькие всхлипывания Ясмины. Она страдает, и эти страдания передаются мне тоже. Мне тоже плохо, и я плачу вместе с ней. Мне хочется сказать ей, что все будет хорошо. Хочется, чтобы она услышала мой голос и поняла, что я рядом. Всегда буду рядом. Она ведь дала мне жизнь, она меня питает, она обо мне заботится. Она ест то, что мне нравится, и пьет столько, сколько мне нужно. Здесь, под ее бьющимся сердцем, я ощущаю тепло, ощущаю ее заботу и любовь. Здесь я чувствую себя как в мягкой колыбельке, где никто мне не причинит зла. Не знаю почему, но я был уверен в том, что она об этом позаботится. Эти мысли наполняли меня все сильнее и сильнее, и я уже ощущал мир изнутри. Я стал частью этого огромного мира, этой бесконечной вселенной. Ясмина позволила мне появиться. Она подарила мне эту возможность чувствовать и жить. Я еще не могу привыкнуть к тому, чтобы называть Ясмину мамой, но и называть просто по имени мне казалось нелепым. Поэтому у меня получается через раз звать ее то мамой, то просто Ясминой. Эта сильная девушка, выдающаяся спортсменка – моя мама.

Я не знаю, как долго я был погружен в эти мысли. Когда мой дух снова оказался снаружи, я увидел рядом с мамой Васима. Оказывается, прошло целых два дня. Васим приехал тут же, когда обо всем узнал. Они сидели вместе и молчали. О чем шла речь до этого, я не знал. Но что-то мне подсказывало, что должно что-то плохое случиться. Когда в дверях появился доктор, у меня похолодели руки.

– Идите за мной, – приказал врач.

Мама в пижаме в мелкий цветочек тяжело поднялась с кровати, и вместе с Васимом они послушно последовали за доктором. Я пошел вместе с ними.

– Присаживайтесь, – любезно пригласил доктор, указывая на кресла напротив себя.

Я присел на кушетку.

– Так ну что тут у нас?.. – деловито сказал врач, листая какие-то документы, переворачивая пестрые бланки. – Анализы хорошие. Беременность протекает хорошо, без патологий. Ребеночек здоровый, полноценный, соответствует сроку. Может быть, вам дать еще время подумать?

Только сейчас я разглядел доктора. Это был тяжелый, тучный мужчина лет сорока, если не больше. Черты лица нечеткие, подбородок без видимых границ переходил в шею. В глазах прослеживались усталость и запечатанное навек смятение. Он как будто никогда не улыбается и будто бы уже не живет, а существует. Во мне он не вызвал никаких эмоций.

– Я не могу долго думать. У меня чемпионат на носу, – с горячностью фыркнула мама.

– Тут, вообще-то, речь идет о живом человеке, – опустив глаза, сказал доктор, как бы между прочим.

– Папа, пожалуйста, – теряя терпение, выдохнула мама.

– Я все понимаю, доктор, – поспешно заговорил Васим. – Я понимаю, о чем вы говорите. Но мы уже подумали и решили, что так будет лучше.

– Срок слишком большой. Двадцать недель – это уже полноценный ребенок. Риски тоже большие. Никто не гарантирует тебе, что ты после этой процедуры быстро восстановишься. Ты можешь никогда больше не забеременеть и вообще остаться инвалидом на всю жизнь.

– Хватит меня запугивать! – вскричала мама, закатывая раскрасневшиеся от гнева глаза. – Во всем мире это делают, и женщины как-то живут дальше и не умирают.

– То женщины, а ты совсем еще ребенок, – так же с напускным равнодушием произнес доктор.

– Хватит! Хватит! Я не хочу это слушать. Делайте что нужно. Мое здоровье и мое будущее – не ваше дело. Я, может быть, вообще больше не хочу детей. Я здоровая и быстро восстановлюсь, так что не надо разводить тут драму. Папа, заплати им сколько нужно! Сделайте это поскорее!

– Послушайте сюда, барышня, – голос доктора стал как кремень.

Мама тут же притихла.

– Это моя обязанность – предупредить о последствиях, – продолжил доктор. – Как там дальше сложится ваша жизнь, мне, если честно, глубоко плевать. Вы сидите перед двумя взрослыми людьми, извольте вести себя как подобает. Орать и повышать голос на меня в моем же кабинете вам никто не разрешал. Если вам что-то не нравится и вы такая неадекватная, то прошу выйти. Мы продолжим разговор с вашим отцом, и он потом вам все передаст…

– Ясмина, перестань, – строго одернул Васим. – Доктор, извините. Продолжайте, пожалуйста.

Ясмина откинулась на спинку кресла и прикрыла лицо рукой, как козырьком. Доктор выждал предупредительную паузу и продолжил:

– Нам придется вызвать преждевременные роды. Но проблема в том, что при таком виде аборта плод может родиться живым. Поэтому прежде нам придется умертвить плод солевым раствором. Есть и другие методы. Например, расчленение плода и извлечение его по частям. Но это травмоопасно для матери, так что я обычно этот метод не рекомендую.

Глаза Васима заполонила мутная дымка, и он тяжело опустил голову на руки. Ему было плохо. А мама сидела холодная, и даже ни один мускул не дрогнул на ее лице. Я сидел и не понимал, а точнее не верил… А если еще точнее, то мне не хотелось в это верить. Конечно же, она на это не пойдет. Она не такая жестокая. Нет, она этого не сделает. И мне хотелось крикнуть в лицо этому доктору, что все это просто слова. Ведь я слышу ее сердце, она не может быть такой жестокой. Она тоже чувствует меня. Она знает, что я уже могу ощущать боль. Как же она может на это пойти? Это ошибка. Это какая-то ошибка!

Пока я перебирал калейдоскоп мыслей в своем мозгу, Васим попросил маму выйти в коридор и подождать там. Я весь дрожал от страха. Васим, пожалуйста… Ты ведь ее папа. Ты скажешь слово, и все это прекратится. Ты увезешь дочь домой в Волгоград и дашь мне возможность родиться.

– Я знаю, что она у меня избалованная. Я сам ее испортил своей любовью, – виновато заговорил Васим, оставшись с доктором наедине. – Но поверьте, доктор, у меня никого, кроме нее, нет. Я тоже врач. Я знаю все последствия. Пожалуйста, сделайте все, чтобы с ней все было в порядке. Если вы откажетесь, она пойдет к другому, менее опытному специалисту или, еще хуже, сделает с собой что-нибудь. Она без спорта у меня не может. В этом вся ее жизнь. Помогите, пожалуйста. Я заплачу сколько нужно. Только не отказывайтесь, прошу вас.

– Я сделаю все, что могу, – холодно произнес доктор. – Не надо меня уговаривать… Хотя вы знаете чем это может аукнуться для меня как для врача. Все-таки криминальный аборт.

После этих слов я больше не мог находиться в кабинете. Я вышел в коридор и увидел ее. Она сидела на кожаной кушетке, стоявшей вдоль беленой стены. Рядом с ней, махая шваброй, медленно переступала пожилая санитарка.

– Это ты у нас молодая мама? – спросила она, остановившись рядом с мамой.

Ответа не последовало. Санитарка огляделась, достала из кармана носовой платочек и обтерла свое влажное лицо. Кожа ее сразу же стала матовой, и она вмиг посвежела.

– Я знаю, почему ты здесь, – заговорщически прошептала санитарка, поглядывая на мамин живот. – Я хотела попросить тебя. Только ты сначала послушай. У меня никогда не было детей и уже не будет. Мужа тоже нет. Я одинокая женщина, зарабатываю немного. О ребенке мечтала всю свою жизнь. У тебя там мальчик, я знаю. Если тебе он не нужен, то ты его выноси и отдай мне. Я заберу его, и ты больше ничего о нем не услышишь. Только не убивай его. Понимаешь, я тут работаю уже больше двадцати лет. Столько всего видела и столько уже знаю, что хоть диссертацию на эту тему пиши. После двадцатой недели ребенок чувствует боль. Пойми, что он будет умирать в муках. Как же вы, мамаши, Бога не боитесь? Я много видела на своем веку абортов и немало детских останков повыносила из этих стен в тех желтых пакетах. Но когда ты появилась, у меня прямо сердце стало разрываться. Когда ты спала, я видела, как твой ребенок шевелится. Я как будто почувствовала эти движения в своей утробе. Может, это дико звучит, но мне кажется, это судьба. Может быть, там развивается мой малыш. Я его заберу, и он станет мне отрадой в старости. Оставь его, прошу.

Пока эта женщина говорила, на ее рабочем халате образовалось широкое мокрое пятно от слез. Мама делала вид, что не слушает, но глаза уже покрылись блестящей пленкой. Я почувствовал, как мама готова была разреветься. Она не хочет меня убивать, я это почувствовал. И чтобы она знала, что я ее слышу и понимаю, я стал тревожно толкаться.

– Ах! – воскликнула санитарка, завидев резкие толчки. – Он все слышит. Видишь? Он там живой. Как же ты после такого можешь от него избавиться? Он дает тебе знак…

– Хватит! – грубо оттолкнув от себя руку санитарки, взревела мама. – Убирайтесь! Оставьте меня! Оставьте меня в покое! Я ничего не хочу слышать! А!

Голос мамы возвысился в разрывающемся крике. Вмиг на вопль сбежались врачи, Васим и другой персонал. Дальше все плыло как в тумане.

Вы уже знаете: Ясмина такая, что если что-то решит, то не изменит своему слову. Я уже давно это понял. Может быть, потому-то она известная чемпионка по художественной гимнастике. Признаться, я до последнего верил, что в этот раз она изменит своим принципам. Мне очень хотелось жить. Возможно, смерть не такая страшная, как ее ожидание.

Маме стали колоть какие-то лекарства, и она много спала. И я спал вместе с ней. Постепенно тревога стала отступать, и я успокоился. По ночам я слышал ее голос. Она что-то пела. Раньше она никогда не пела, поэтому я решил, что поет она для меня. Если она для меня поет, то точно не сделает мне ничего плохого. Через какое-то время я уже был глубоко убежден, что Ясмина точно не причинит мне боль. На то она и мама. Я успокоился и перестал бояться. Временами я прижимался лицом к теплой плаценте, проводя рукой по ее блестящей поверхности. В такие минуты мне казалось, что я чувствую мамины руки, прижимаюсь к ним, ощущаю их запах.

Это случилось летним солнечным утром. Когда я вот так же прильнул щекой к мягкой маминой плаценте. Я как будто лежал у себя в постельке, зарываясь лицом в мягкую подушку. Воды вокруг меня стали убывать, и мне стало сложно передвигаться. Все вдруг стало каким-то тесным, давящим. В глубине души я понимал, что это начинает происходить, но я все равно продолжал себя убеждать, что мама меня любит, она не причинит мне боль. Было ли мне страшно в тот момент? Да, было. Но сильнее страха была боль… и физическая тоже. Вскоре я ощутил неприятный горький привкус во рту. Да, я уже мог различать и вкус, и запах, и, конечно же, я чувствовал боль. Вот это тот самый солевой аборт, о котором говорил доктор. Жжение началось в глазах, потом в горле. Все тело охватила терзающая резь. Сначала я пытался найти себе место, где бы мог спрятаться, перевернуться на другой бочок. Но все было бесполезно. Огненная жидкость охватила меня со всех сторон, вгрызалась в мои внутренности, изъедала меня, словно пытаясь растворить мое тело. Когда я уже перестал видеть и слышать, я все еще чувствовал, как лопается моя кожа, как рвется моя плоть. Боже, какая же страшная бывает смерть. И вы никогда себе этого не сможете представить. Мой дух еще оставался во плоти, когда меня вынули на свет. Я все еще был живой. Хотя бы на короткое мгновенье я смог ощутить, какой вокруг вас витает воздух. Хотя бы на мгновенье я смог коснуться маминой кожи…

А что было потом? Потом ничего. Мой дух покинул тело, и дальше только ступеньки из серого мрамора. Заползающие внутрь больницы августовские лучи отбивались от прожилок камня, отсвечивая на стенах серым перламутром. День стоял теплый. В городе-герое было спокойно. За последние несколько лет не произошло ни одной природной катастрофы, не намечалось войн, и, несмотря на последствия кризиса, никто не умер от голода. Я сидел на холодных ступеньках больницы цвета серебристого жемчуга. Никто мне ничего не говорил, не пояснял. Я просто сам знал, что я мертв. Да, вам не послышалось. В то теплое, мирное, летнее утро я умер. И это было убийством…

В этот раз хранитель позволил мне остаться в палате и посмотреть, что же лежит в том свертке, который отдали Васиму.

– Ты хочешь посмотреть? – сухо спросил он дочь.

Ясмина молчала.

Васим развернул сверток. На его большой ладони уместилось тело маленького человечка. Крошечные ручки, ножки, по пять пальцев, как и положено. Голова с округлым затылком. На почерневшем лице вырисовывались опухшие, плотно сомкнутые веки, округлый носик и крепко сжатые губы, которые удержали в себе мой первый плач, мой первый вдох. Вот как я выгляжу. На лице навсегда отпечатались скорбь и боль. Тельце мое лежало на синей салфетке: на левом боку, поджав под себя ноги, заключив в глухие объятия заветную пуповину. Это то, что мне осталось от мамы. Ясмина не стала брать меня на руки. Она только глянула на мое мертвое тело и отшатнулась. Васим аккуратно коснулся мертвой ножки и отодвинул ее чуть в сторону.

– Это мальчик, – бесцветным голосом произнес Васим.

Две крупные слезы скатились по его грубой щетине.

– Мы могли бы дать ему хорошее имя. Он мог бы стать…

– Папа, – холодно прозвучал голос мамы. – Хватит. Я больше не хочу ничего слышать.

Недолгой была моя жизнь, но все же я был счастлив. Меня похоронили при дороге. Так захотела Ясмина (теперь я буду звать ее только по имени. Потому что каждый раз, когда я называю эту девушку мамой, это звучит как горький упрек в ее сторону). Васим остановил машину, когда мы ехали через какое-то поле. Там, в глухих зарослях, Васим выкопал небольшую могилку и скрыл мое тело в земляных складках. Потом сверху положил небольшой гладкий камень и, лихо замахнувшись, далеко выбросил лопату, сказав, что это харам (проклятье).

Ясмина была права, когда говорила, что она сильная и быстро восстановится. Уже через полторы недели она смогла посетить тренировку. Я сидел на пустых трибунах и глядел на то, как она резво скачет по ковру. Она все так же великолепна. Ее взяли в состав. На чемпионат мира она, безусловно, поедет. А кто мог бы в этом сомневаться. Ясмина всегда была лучшей. Во мне больше не было никаких желаний. Ушло чувство голода, я больше не спал. Сердце мое не билось, и я не ощущал больше запахов. За мной по-прежнему никто не приходил. Я так и остался рядом с ней как бестелесный наблюдатель ее жизни, жизни без меня. Сказать честно, я даже больше никого не ждал. Мне больше не нужны были объяснения. С тех пор как я умер, я стал более отчетливо ощущать духовный мир. Ведь теперь это и мой мир тоже. Хранители и другие духи сновали вокруг меня, но я больше ни о чем их не спрашивал. Мне просто было неинтересно, что будет дальше и зачем я тут теперь нужен. Порой я видел, как проводники забирают души усопших. За мной же никто не приходил.

Невидимой тенью слонялся я за Ясминой на тренировки. Присутствовал при ее победе на чемпионате мира. Она была увешана медалями, усыпана цветами и похвалами. Вся страна гордилась ею. Ясмина, как и обещала, взяла золото. Мне кажется, иначе быть не могло: слишком большая цена была заплачена ею.