Читать книгу Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга II - Юрий Александрович Лебедев - Страница 6

Жорж был членом КПСС с апреля 1964 года (но вступал в партию в феврале 1963 года – чуть более года состоял в ней в качестве кандидата).

В связи с этим фактом возникают два принципиальных вопроса. Первый – почему он вообще вступил в партию? И второй – почему так поздно, в 50 лет?

Первый вопрос вызвал недоумение даже у Геннадия Коваля, когда я пытался выяснить у него какие-то подробности «партийного прошлого» Жоржа в 2006 году после его смерти. Мой вопрос об этом вызвал у Геннадия недоумение: «А разве он был в партии?».

Конечно, к тому времени прошло уже 15 лет с момента «кончины КПСС», конечно, наиболее тесно Геннадий общался с Жоржем в последние годы его жизни, когда его «демократическая сущность» была видна наиболее отчётливо.

Но ведь Геннадий приехал в Москву и начал жить у Жоржа в 1966 году и, если бы в характере Жоржа «коммунизм» был доминирующим фактором, это наверняка отложилось бы в памяти Геннадия!

Ведь даже я, в тот момент, когда задавал Геннадию этот вопрос, «на минуточку забыл», что в конце 70-х годов я входил в «треугольник»[33] кафедры ОХТ в качестве профорга, а Жорж, в качестве парторга, занимал «партийный угол» треугольника.

Второй вопрос также порождает недоуменные предположения – неужели Жорж, после всего с ним произошедшего, на шестом десятке лет настолько уверовал в коммунистическую идею, что сознательно решил пополнить ряды «борцов» за неё? Или, что не менее нелепо, искал какой-то «корысти» в получении партбилета?

Оба эти вопроса я задавал людям, хорошо знавшим Жоржа и хорошо понимающим тонкости тогдашних общественных отношений. Их ответы и мои комментарии к ним будут приведены в главе «В живом общении с людьми».

Здесь же я приведу только некоторые документы, которые относятся к этой теме.

Прежде всего – это партбилет № 04799242:

11.19. Партийный билет Ж. А. Коваля.[34]

Это партбилет последнего образца – он заменил выданный в 1964 году партбилет образца 1954 года. Обращаю внимание, что состоял на партийном учёте Жорж по месту работы, в Свердловском РК КПСС. Там же он и остался после увольнения из МХТИ.

В июле 1990 года состоялся XXVIII съезд КПСС, на котором публично вышел из партии Б. Н. Ельцин. Вслед за этим,

«к середине 1991-го около 4 миллионов человек вышли из партии – в основном из-за того, что членство утратило всякий смысл».[35]

В Уставе КПСС, принятом на этом же съезде, порядок добровольного выхода из членов партии был предусмотрен в п.5:

«Членство в партии прекращается также по заявлению члена партии о добровольном выходе из КПСС, которое рассматривается первичной партийной организацией».[36]

Какой-то лукавый пункт – выход добровольный, но только после рассмотрения в партийной организации. А если она против? Что тогда делать «добровольцу»?

Процедура выхода по этому пункту оказывается связанной с публичной бюрократической волокитой.

Но был в Уставе и главный, 1 пункт:

«Членом КПСС может быть гражданин СССР, достигший 18 лет, признающий Программу и выполняющий Устав партии, работающий в одной из ее первичных организаций и поддерживающий партию материальными средствами <выделено мною – Ю. Л.>».[37]

В этом пункте перечислены все необходимые условия для того, чтобы быть членом партии. Не выполнено хотя бы одно, и гражданин СССР не может считаться членом КПСС.

Жорж и по своему характеру, и по «разведческой натуре», не любил ни публичности, ни бюрократии. И он использовал возможность выхода из партии не по 5, а по 1 пункту её Устава.

Это зафиксировал его партийный билет. Из него видно время выхода Жоржа из КПСС. Жорж, как дисциплинированный член партии, всегда платил взносы ежемесячно. И вот последняя из заполненных страниц «Уплата членских взносов»:

11.20. Страница партбилета Ж. А. Коваля с отметками о последних оплатах партвзносов.[38]

До официального запрета КПСС оставалось ещё 16 месяцев.[39] И, конечно, в своей агонии партия не заметила, что лишилась материальной поддержки одного из десятков миллионов своих членов.

Не заметила она и того, что её покинул человек, сыгравший важную роль в сохранении страны, которой она правила последние 40 лет.

А вот он заметил, что попытки Горбачёва реформировать эту партию, по сути, есть ничто иное, как близорукое донкихотство, что путь, по которому партия вела страну в будущее – это «путь в никуда».

11.21. Ю. В. Васильев, «Дон Кихот и Санчо Панса» х.,м., ГТГ инв. № ЖС-6956, 1955 г.[40]

Складывалась ситуация, о которой прозорливо писал философ Эрих Соловьёв ещё в 1968 году, анализируя с марксистских позиций ответственность человека за свои убеждения:

«От экзистенциального обвинения почти всегда (а особенно в тех сложных случаях, когда речь идет о социальной ответственности) можно отделаться с помощью своего рода «когнитивного алиби»: я, мол, не знал этого; я искренне верил в то, что внушали; я считал достоверным то, что все считали достоверным, и т. д. Представление о личности, из которого исходил Маркс, исключает подобные оправдания.»[41]

С точки зрения теоретического базиса своего мировоззрения Жорж был марксистом, «по условиям своей жизни имел возможность для интеллектуального развития»,[42] даже не будучи знакомым с рассуждениями Эриха Соловьёва (очень маловероятно, что он читал журнал «Вопросы философии»). Как разведчик-аналитик с богатым личным опытом партийной работы в ситуации 1990 года он самостоятельно пришёл к выводу о моральной ответственности за свои убеждения, приведшие его в КПСС, которая стала слепым поводырём слепых на пути общественного развития. И он эту партию покинул…

Этот поступок Жоржа я сопроводил картиной Юрия Васильева не случайно. Дело в том, что

«Картина написана в 1955 году. Понятливые критики опознали в Дон Кихоте тогдашнего главу партии и оценили замысел автора. С тех пор картины Юрия Васильева могли видеть лишь в домашней обстановке его друзья».[43]

Вряд ли Жорж видел эту картину. И вряд ли читал написанное в декабре 1969 года стихотворение И. Бродского «Конец прекрасной эпохи»:

Но если попытаться образно выразить его видение ситуации с партией и государством, которым владела эта партия в 1990 году, лучшей иллюстрации, чем взгляд Санчо Пансы на этой картине и образный ряд стихотворения Бродского, думаю, не найти.

Художники и поэты предчувствуют социальные катаклизмы раньше политиков и аналитиков…

А интеллектуальное ви́дение происходивших тогда процессов было у «рядового разведчика Коваля» даже яснее, чем у последнего главного разведчика СССР, руководителя ПГУ КГБ, генерал-лейтенанта Л. В. Шебаршина, который осознал общую картину только год спустя, о чём и написал в ноябре 1991 года:

«Государство, которое когда-то потребовало себе на службу нашу энергию, ум, готовность положить жизни в защиту его интересов, мертво. Этому государству уже ничто не может ни повредить, ни помочь. Оно бросило нас на произвол судьбы, подобно банкроту, промотавшему перед смертью родовое состояние. Новой эпохе мы не нужны».[45]

11.22. Л. В. Шебаршин.[46]

Будет ли что-то нужно от него «новой эпохе», Жорж не знал. Но ясно осознавал, что в ней ему лично принадлежность к коммунистической партии не нужна. Так закончилось членство Жоржа в КПСС.

А вот как оно начиналось.

11.23. Заявление Ж. А. Коваля о приёме в члены КПСС.[47]

Формулировка стандартная – «желаю быть в рядах передовых строителей…». Но забавная «филологическая тонкость» – с Программой и Уставом КПСС Жорж не «согласен», а просто «признаёт» их существование ☺…

В самом начале моей работы по биографии Жоржа, в 2006 году, я знакомился с документами Центрального архива общественно-политической истории Москвы (ЦАОПИМ). Сотрудники архива позволили мне «тайно» фотографировать документы. И вот выдержка из моего рабочего дневника того времени:

«Нашел я протоколы партсобраний по приему Жоржа в партию (17 апр. 1964). Очень эмоционально выразился Торочешников…[48]

11.24. Фрагмент Протокола партсобрания о приёме Ж. А. Коваля в члены КПСС.[49]

«Коваль – рассказывает биографию. Торочешников – Знаю Коваля Ж. А. очень давно. За этот год он защитил кандидатскую диссертацию. Остальное знают все. Постановили – принять Ж. А. Коваля в члены КПСС. Принято единогласно».[50]

Не очень понятно, почему Николай Семёнович сказал, что Жорж защитил диссертацию «за этот год» (она защищена в 1952 году!), но зато как «ёмко» он охарактеризовал «секретную деятельность» Жоржа – «Остальное знают все»!

Любопытно, кто давал Жоржу рекомендации для вступления в партию. В то время их требовалось три. Рекомендации дали Афанасий Иванович Малахов, Изабелла Эммануиловна Фурмер и Пётр Игнатьевич Бояркин.

Вот фрагмент «Анкеты кандидата партии, вступающего в члены КПСС»:

11.25. Фрагмент «Анкеты кандидата партии, вступающего в члены КПСС».[51]

Как видно из этого списка, все трое – ближайшие коллеги Жоржа по работе на кафедре, знающие его не один десяток лет.

Выбор Жоржем первых двоих был мне понятен. С И. Э. Фурмер они были ещё сокурсниками по учёбе в институте. Познакомились на 4 курсе – в 1938 году.[52]

11.26. И. Э. Фурмер в 1960-е годы.[53]

А.И. Малахов – боевой офицер, фронтовик.

11.27. А. И. Малахов.[54]

С ним они были товарищами с тех времён, когда оба учились в аспирантуре в начале 50-х годов. Официально знакомы с 1949 года.[55]

11.28. А. И. Малахов и Ж. А. Коваль, начало 1960-х годов.[56]

Интересна фигура третьего рекомендующего – П. И. Бояркина.

Комсомолец с 1919 года, боец «продотряда»[57] в начале 20-х, закончил вечерний факультет МХТИ, стал преподавателем кафедры ОХТ, «четыре военных года был парторгом военной части»,[58] и после войны – снова в МХТИ, ассистент. Скромная, но очень «идеологически правильная» карьера.

11.29. Ж. А. Коваль и П. И. Бояркин среди сотрудников кафедры ОХТ в конце 1950-х годов.[59]

Для меня было немножко удивительно, почему третью рекомендацию Жорж не получил ещё у кого-то из старых друзей. Ведь Бояркин был явно не из их круга, хотя знаком с Жоржем очень давно. Как написал он в своей рекомендации 13.2.64 г,

«знаю т. Коваля Ж. А. по учёбе и по совместной производственной и общественной работе в МХТИ им. Д. И. Менделеева с 1935 года и по настоящее время с перерывом с 1939 года по 1949 год».[60]

Какое-то понимание этого пришло позже. Уже через несколько лет в ходе работы я в очередной раз обратился к знатоку истории МХТИ А. П. Жукову с вопросом:

«На мой вопрос, не знает ли он, кто был «куратором от органов» в Менделеевке во времена Жоржа, он сказал, что был им Пётр Игнатьевич Бояркин. Точнее, не куратором, а «наблюдателем», поскольку сам работал в Менделеевке. Я его помню по совместной работе на кафедре ОХТ. Он ещё вел там какой-то «политсеминар» (по четвергам, кажется). Если это так, то возникает новый мотив во вступлении в партию Жоржа – одним из тех, кто дал ему рекомендацию, был как раз Пётр Игнатьевич.»[61]

Этот новый мотив – влияние на решение Жоржа о вступлении в партию «органов». Не обязательно было оказано «прямое давление», но сам факт рекомендации Бояркина свидетельствует – это решение Жоржа «органами» было одобрено.

И совсем уж тоненькая веточка альтерверса – Бояркин не просто «знает» Жоржа с 1935 года, но и «наблюдает» за ним всё время, «с перерывом с 1939 года по 1949 год».

Дальнейшая работа с документами ЦАОПИМа «освежила» и мою память:

«Сегодня работал в ЦАОПИМ с протоколами партсобраний института и протоколами заседаний Парткома. Очень полезная работа! А то стало как-то подзабываться ощущение совкового удушья. А вот работа в архивах освежает память… Поразительно, что вполне порядочные и умные люди, которых я знал как хороших лекторов и ученых – Карапетьянц, Гильденблат, Егоров и другие, как-то глупеют и «деревенеют», оказавшись на партсобрании или заседании парткома… Суконный язык, банальные мысли… И Жорж тоже тускнеет в этой атмосфере. Так бездарно тратить интеллектуальный потенциал могли только у нас. И удивительно, насколько долго его хватило».[62]

Вот, например, цитата из выступления Жоржа на одном из партсобраний 1968 года:

11.30. Протокольная запись выступления Жоржа на партсобрании в 1968 году:

«В истекшем 1967 г. все мы чувствовали, что это был юбилейный год – все работали очень напряжённо. Думаю, что все партгруппы должны на ближайших собраниях обсудить состояние исследовательской работы на своих кафедрах и наметить пути устранения недостатков».[63]

«Все мы…», «юбилейный год…», «обсудить состояние работы…», «наметить пути устранения…» – типичный советский «новояз»!

Но это совсем не значит, что Жорж в партийных делах «отбывал номер». Он, как и все порядочные люди, которые «волею судеб» стали обладателями партийных билетов, чётко понимал разницу между «трибуной партсобрания» и тем, что называется «работа с людьми».

Ярким примером того, как он «боролся за справедливость» в конкретных делах, является история моего поступления в аспирантуру.

В 1973 году на два места в аспирантуре кафедры ОХТ было подано три заявления – Георгия Гайковича Каграманова, Юрия Александровича Лебедева и Наума Давидовича Перельмана.

По результатам вступительных экзаменов претенденты набрали: Каграманов – 15 баллов, Лебедев – 13 баллов (История партии – 5, Спецпредмет – 5, Иностранный язык – 3), Перельман – 13 баллов (История партии – 4, Спецпредмет – 4, Иностранный язык – 5).

Каграманов проходил «без вопросов», а вот кого принять из двух оставшихся соискателей – вопрос очень сложный.

Дело в том, что при равенстве баллов, оба претендента, кроме очевидных достоинств «подающих надежды» выпускников Менделеевки, которых хорошо знали на кафедре, имели такие недостатки, которые делали ситуацию выбора тупиковой – выбирать нужно было из двух зол: Лебедев имел репутацию «антисоветчика», а Перельман был евреем!

Оба варианта выбора грозили головной болью идеологическому сектору парткома. Выбор в пользу Лебедева мешал проводить «агитационно-массовую и пропагандистскую работу, воспитывать массы в духе коммунизма»[64], выбор в пользу Перельмана ухудшал отчётность по «кадровому составу» сотрудников института.

По большому счёту, с точки зрения парткома (а именно он и утвердил решение партбюро факультета), желательно было отказать обоим. Но для этого нужно было найти какое-то «нестандартное решение». Его ждали от партийной группы кафедры, парторгом которой был Жорж.

Ситуацию обсуждали на «Совместном заседании партбюро с парторгами кафедр факультета ТНВ». И Жорж предложил действительно «нестандартное» в этой ситуации решение:

11.31. Фрагмент протокола заседания партбюро ТНВ факультета МХТИ.[65]

Он заявил, что «кафедра ходатайствует о 3^м месте»! И на недоуменный вопрос ведущего заседание декана М. Я. Фиошина: «Это решение партгруппы»? от Жоржа последовало короткое: «Да».

Таким образом, предлагалось не исключить неудобные кандидатуры, а принять обе! Это было явно неприемлемо для партбюро, а то, что такое «несуразное» предложение вносил парторг Коваль, свидетельствовало о том, что он имел независимую точку зрения и смелость при её отстаивании.

И такое поведение парторга неизбежно вызвало раздражение партийного руководства. Конечно, 1973 – это не 1937 год, меры наказания для «своевольных» были гораздо мягче, но как раз в данном случае неприятности могли быть у Жоржа ощутимые.

В этом году проходила замена партбилетов и заседание партбюро, на котором Жорж проявил явную «фронду», происходило в тот момент, когда его документы на получение нового партбилета лежали в райкоме.

И ведь могли их «тормознуть»! Жорж должен был это понимать. Но обошлось – новый партбилет он получил через месяц.

Как бы то ни было, но есть что-то «генетически общее» в поведении Жоржа Коваля в «Деле об аспирантуре» и поведении Абрама Коваля в «Деле Форера». И это общее – человеческая порядочность.

Разумеется, предложение Жоржа не было принято. Рассудили так – у Лебедева «отлично» по «Истории партии» и по «спецпредмету», а Перельман «слабоват» по этим ключевым дисциплинам.

Но на самом деле партком сделал выбор в мою пользу совсем по другой причине – русский «антисоветчик» показался более приемлемым, чем Нюма Перельман.

А как было охарактеризовано поведение Жоржа в его «досье», существовавшее в каком-то «спецотделе» (и, не сомневаюсь, до сих пор существующее в недрах «спецархивов»), и в которое регулярно поступали отчёты «о пригляде», я не знаю. Но эта характеристика за сентябрь 1973 года была явно нелестной…