Читать книгу Бродяги Хроноленда - Юрий Дихтяр - Страница 11

Павел вошёл в Дом Культуры, поднялся по широкой мраморной лестнице, приоткрыл дверь в зал, протиснулся тихо, чтобы не мешать никому. По подиуму шли женщины в спецовках. Оранжевые жилетки дорожных работников, монтажные каски, спецовочные костюмы, комбинезоны с карманами для гаечных ключей. Всё это было украшено вышивками, аппликациями и стразами.

Сидящие в зале активно хлопали в ладоши, некоторые делали зарисовки в блокнотиках, фотографы, не переставая, слепили вспышками. Мишель сидел на первом ряду в составе жюри. Завернувшись в мантию и надвинув на лоб берет, Нострадамус дремал.

Павел решил дождаться окончания представления, тем более, что некоторые девушки были симпатичные, да и наряды удивляли своей нелепостью. Наряды были откровенно Haute Couture, разработанные специально для недели высокой моды. Лучшие модельеры Марсельской чулочно-носочной фабрики, Леонского обувного кооператива, Тулузского комбината нижнего белья и, конечно, Парижская трикотажка, проводящая неделю высокой моды были на высоте.

Когда всё это безобразие завершилось, Павел добрался до Мишеля, пробившись сквозь толпу. Мишель радостно обнял приятеля. И даже согласился покинуть Дом Культуры, проигнорировав банкет.

– Жаль, конечно. Обещали гуляш с гречневой кашей и пиво. Ну, да уж ладно, ради тебя, Паша, я готов отказаться даже от такого лакомства.

Они вышли на улицу. После душного, пропахшего гуталином и портянками, вестибюля, сразу задышалось легче. Нострадамус предложил зайти в «Ротонду», на что Павел сказал, что пить за победу коммунизма он не будет и поведал о конфликте с пролетариями.

– Да, бросьте, друг мой. Неужели вам трудно выпить за Ленина? От вас убудет? А людям приятно. Не будьте снобом.

– Я не понимаю. Мишель, посмотрите на этих людей. Почему они все улыбаются, откуда у них в глазах счастье? Чему они радуются? Беляшам? Разбавленному портвейну в грязных стаканах? Гречке на банкете высокой моды? Объясни мне, если не трудно.

Нострадамус осмотрел прохожих – старичка с газетой «Sirène», пробегающих мимо озорных девчушек в косынках, парня с гитарой и папиросой на губе, троих рабочих, спорящих о последнем пленуме Компартии. Действительно, их лица светились, счастье выпирало наружу.

– Видите ли, Павел, я думаю, что лучше быть обманутым и счастливым, чем несчастным от знания. Ибо от многой мудрости много скорби. Их научили, как обманывать себя и радоваться жизни. И ничего плохого в этом нет. У них всё впереди, светлое будущее. Они верят в это, и пусть верят. Пока ты веришь, у тебя есть то, во что ты веришь, даже если этого никогда не будет. Пусть хотя бы так. Это лучше, чем если у тебя ничего не будет, и ты знаешь об этом.

– Наверное, ты прав. Как всегда.

– Я бы мог уехать отсюда, но мне здесь хорошо, я подпитываюсь от них оптимизмом и энтузиазмом. Секрет в том, что коммунизм тупо передрал идею у христианства. Полностью, включая борьбу с инакомыслием, инквизицию, святых, мучеников, серу в эфимерный рай, окружил себя иноверцами, чтобы было против кого объединять паству. Смотри: Ленин – Иисус, Маркс и Энгельс – предтечи, Политбюро – апостолы, Троцкий – Иуда. Колхозы – христианские коммуны, пионеры– герои – мученики, Стахановы – святые сподвижники, Интернационал – отче наш. Религия. Авторитарная, агрессивная, догматическая, не приемлющая компромиссов. Вот почему они борются с богом, ибо конкурент. Но она ничем не хуже христианства. Посмотри на лица верующих в церкви. В лаптях и обносках, а с таким счастьем взирают на образа, с такой надеждой молятся, так им всем хочется в рай. И это идиотское счастье в обоих случаях спасает их от отчаяния, безнадёги. Пусть будет так, чем никак. Жаль только, что это в Париже. Кто-то всё смешал. Вот в Рязани демократия.

– Я слышал, – кивнул Павел.

– Так там вообще беспредел. Люди, которые привыкли жить под хозяином, который за них будет думать, который даст им кость погрызть и позволит задницу полизать, вдруг остались сами по себе. Народовластие. Берите вашу свободу, которую просили. Давайте, властвуйте на здоровье. Никаких царей, олигархов, президентов, депутатов. Никто тебя не обкрадывает, никто не угнетает. Осталось только бросить бухать и взяться за ум. Живи так, как всегда мечталось. И что? Там ещё хуже, чем в коммунистическом Париже. Жопа большими буквами на всей Рязани.

– Миша, хрен с той Рязанью. Я к тебе по делу.

– Ну, ясно, ты же просто так никогда не приедешь. Пойдём ко мне. Только сейчас в гастроном зайдём. Пельменей купим, а то дома – шаром покати.

Пельменей в магазине уже не было. Купили варёнки, банку кильки в томате, яиц и бутылку водки.

– Адель, – шепнул продавщице Мишель, – а ивасей нет?

Адель кивнула в сторону подсобки. Через пять минут грузчик сунул Мишелю завёрнутую в газету селёдку.

– Ну, живём! Вот видишь, Паша, я радуюсь всякому говну. А было бы изобилие – чему бы я радовался? – сказал Нострадамус, запуская Павла в свои однокомнатные хоромы с минимумом мебели.

– Евочка, – Гитлер, заложив руки за спину, ходил взад-вперёд по кабинету, – я никак не соображу, как мне поступить.

– Дорогой, что с тобой? Ты на себя не похож. У тебя даже усы торчком стоят. Адик, сбрей их, ты похож на Котовского.

– Не смей!

– Что не смей? У него такие же дурацкие усики были. Может тебе побриться наголо и будешь похож на легендарного героя гражданской войны.

– Ева, ты специально меня пытаешься вывести из себя?

– Адя, а ты меня не выводишь? Ты думаешь, целовать твою пи…, прости, щётку под носом прикольно? А капуста вечно там застревает, постоянно крошки какие-то. Козявки всякие. Адольф, твои усы смешны.

Адольф потрогал свои усики. Откровение Евы его удивило и расстроило. Ему всегда казалось, что с усами он выглядит более солидно, симпатичнее и официальнее. А тут – капуста. Неудобно так, как будто на спине написали – дурак, а ты ходишь, и не подозреваешь. Это так на генералов орёшь, а у самого капуста под носом. И они все видят, но молчат, а сами смеются в душе. Сволочи!

– Ева, – попытался отстоять усы Гитлер, – пойми же, усы – это…

– Половой диформизм…

– Что?

– Не важно. Сбрей усы, короче. И чёлку обрежь.

– Я вообще не об усах хотел поговорить.

– А о чём? О бороде? Давай, отрасти ещё бороду, и будет отлично!

– Евочка, что с тобой?

– Приснился Гитлер с бородой. – Срифмовала Ева. – Ладно, прости, настроение плохое. Так что там у тебя стряслось?

– Дая вот полез в кладовку, а там хлама – гора. Со всех экспедиций трофеи – и Копьё Судьбы, и Святой Грааль, и Краеугольный камень, и Скатерть-самобранка, и Рог Изобилия, и Сапоги-Скороходы, Лампа Алладина, Ковчег Завета. Чего там только нет. Полная кладовая, все полки забиты. Пылится, и толка от него никакого. Всё не рабочее, скатерть не кормит, сапоги не бегают, ковёр не летает. Грааль, и тот дырявый. Куда бы этот хлам деть? Выбросить жалко. Может, в комиссионку сдать? Так я всех евреев разогнал, ни одного антикварного магазина не осталось.

– Адик, прекрати меня грузить. У меня и без этого голова кругом идёт. Открой музей, я буду кассиром, людей будем загонять насильно. Кто не пойдёт – в концлагерь.

– Точно! Ты у меня гений! Так и сделаю.

– Иди уже, горе ты моё, а то у меня сейчас шоу по телеку.

Она нажала кнопку на пульте. По телевизору шла передача «Spiele, die Ziehharmonika». Подвыпивший немец в лаптях пел:

Гитлер сплюнул под ноги и пошёл бриться.

Если бы белк был лысым, то выглядел бы бледным. Как простыня. Белк блевал долго и жестоко. Утерев лапкой рот, она закричала:

– Сволочи! А если бы я умер?

Борис, уже забывший про несчастного зверька, увлечённо беседовал с профессором. Ящер оказался приятным собеседником, он знал много интересного и умел как говорить, так и слушать. Разговор свёлся к семье. И вот, как говорится, встретились два одиночества. Борис никогда не жаловался никому на проблемы в семейной жизни. Но тут не сдержался, и выяснилось, что тема актуальна не только у людей. Грмнпу тоже разоткровенничался. Человеку можно рассказать. Не будет же он сплетни разводить среди динозавров.

– Мерзавцы!!! Вы меня отравить хотели? – раздалось у них за спиной.

– О, белочка наша оклемалась, – оглянулся Борис. – Присоединяйся, у нас ещё осталось. Осталось? – спросил он у профессора.

Тот кивнул, показав бутыль, в которой на дне плескалось ещё литров десять напитка.

Белка при виде напитка скорчилась от желудочных спазмов.

– Удерите это с глаз долой, – прохрипела она.

– Тоже мне цаца, – возмутился Борис. – Тебе рассказать, что мы в армии пили? А в стройотряде? А что курили? А чем нас кормили?

– Прекрати, садист! Пожалуйста! Вы же считаете себя разумными существами. Разум должен быть гуманен. Взываю к вам…

– Да ладно тебе, успокойся. – Динозавр примирительно убрал из вида посуду. – Мы тебя ждём, чтобы ты указала дорогу к этим амазонкам.

– Во-первых, не указала, а указал. А во-вторых, вы с ума сошли, идти в это логово женского шовинизма. Что вы знаете о матриархате? Женщины правили и правят. Только никому об этом не распространяются. Они правят тихо. Вот я, разве я собирал бы столько орехов, если бы не жена? Я бы валялся и жирок наедал. А кто меня напрягает делать лишние телодвижения? Женщина. Но эти амазонки просто вышли из-под контроля и им ничто не указ. Я так точно не пойду. Меня первого сожрут.

– Блин, шапка, да кому ты там нужна? Прости, нужен. Тебя даже не заметят. Тоже мне самец!

– За шапку отдельное спасибо. – Обиделся белк. – Идите вы! Я ухожу.

– Ну, прости, вырвалось. Ты хоть дорогу покажи. А мы отомстим за весь мужской род.

– Это точно, – кивнул динозавр. – Всё им припомним.

– А у вас что, тоже с бабами проблемы?

– А то…

– Ребята, и у меня тоже. Подозреваю, что мне жена изменяет. С тушканчиком. Завёлся тут в лесу один. А, ладно, мстить, так мстить. Пойду я с вами. Только, чур, шапкой меня не называть.

– А воротником? – засмеялся Борис. – Шучу, шучу. Я всегда белок любил. Пока тебя не встретил. Куда идти? Друга нужно выручать.

Бронетранспортёр стоял недалеко, метрах в ста от храма. Макс, Чарли и солдат – водитель добежали до него никем незамеченными. Площадь была завалена спящими, уставшими людьми – мужчины, женщины, руки, ноги, головы и задницы переплелись в замысловатых узорах. Издали это походило на братскую могилу. Те, кто не спал, сидели или бродили вокруг, но были так измотаны оргией, что не замечали ничего вокруг.

И лишь только, когда беглецы завели машину, на них обратили внимание.

Машина, взревев, ворвалась в ближайшую улицу, отходящую от площади. Мэнсон ликовал, чего не скажешь о его спутниках. Максим сам не понял, почему согласился бежать. Солдата просто вытащили из комнаты, Чарли пощечинами вернул его к реальности, и пинками погнал к машине. Рииль спала как убитая, Мэнсон было кинулся перерезать ей горло, ножом, найденным у Зоры, но решил не рисковать. Он вспомнил своё позорное поражение в лесу: лучше не связываться, решил он. Но мы ещё встретимся, дорогуша, обязательно.

Машина снесла лёгкую пристройку, смела торговую палатку. Мэнсон выглянул в смотровую щель и увидел бегущую за бронемашиной толпу. Практически голые женщины бежали за ними, кто с копьями, кто с луками, кто с короткими мечами. У некоторых были автоматы и винтовки. Догнать беглецов на этих узких кривых улицах они возможно и смогли бы, но схватить вряд ли. Ну, сучки, держитесь – Мэнсон открыл верхний люк, чтобы добраться до пулемёта, установленного на крыше, но тут же по броне застучали пули. Ладно, ладно, дайте вырваться отсюда. Я вернусь. Это же рай! Этот рай будет моим любой ценой. Я смогу резать этих шлюх десятками, без обеденного перерыва и перекуров. И, возможно, насытившись, всё станет на свои места. Возможно, я прощу мать, сестру и всех тех дряней, которые измывались над ним. Я прощу, и мне не нужно будет проливать кровь. И у меня не будет так болеть голова. Мэнсон смотрел на бегущих за ними женщин, как заворожённый.

– Вижу ворота! Закрыты! – закричал солдат, – Что делать?

– Тарань, идиот, – пришёл в себя Чарли. – Давай, прорвёмся, они деревянные. Держитесь все! Вперёд, рядовой, мы их снесём, как картонку.

Но они их не снесли, и даже не доехали к ним. За каких-то две сотни метров до ворот машина дёрнулась, кашлянула, пукнула, чихнула сизым дымом, и замолкла. От резко наступившей тишины онемели барабанные перепонки. Крики извне слышались, словно далёкое приглушённое эхо внутри головы.

– Чёрт! – заорал Мэнсон, отвесив подзатыльник солдату. – Почему мы остановились?

– Керосин…

– Что – керосин? Что – керосин, скотина? Поехали!

– Баки пустые. – Солдат обречённо снял руки с рычагов. – Конечная станция. Просьба освободить вагоны.

Мэнсон выругался и прильнул к смотровой щели. Женщины были уже совсем близко. Что-то застучало по корпусу, то ли стрелы, то ли камни. Раздалась восторженная автоматная очередь.

– И какие у нас варианты? – спросил Чарли водителя. Максим забился в угол, молча наблюдая за фашистами.

– О, вариантов масса. Нас можно выкурить, можно подорвать, можно зажарить заживо. А ещё – был случай: не могли вытащить людей из танка, так стучали рельсиной по корпусу часов семь по очереди, пока те, из танка, не стали сами выпрыгивать. Один даже с ума сошёл. Вариантов много, только выбирать их не нам. Вы как хотите, я сдаюсь. Зачем я бежал? – Солдат собрался открыть люк, как получил удар в живот. Скрючившись, он упал на пол.

– Отставить, рядовой. Это называется дезертирство. А тем более, я там одну из них убил, так что не надейся, что тебя в живых оставят.

– Кто ты такой? – спросил Максим.

Чарли удивлённо посмотрел на Макса, словно тот появился из ниоткуда.

– Тебе лучше не знать. И мне тоже бы лучше не знать, но это мой крест.

Преследователи уже сидели на машине, стуча и пытаясь открыть люки. Любую консервную банку можно открыть голыми руками. Если знать, как. У амазонок было море времени, чтобы додуматься до этого.

Рииль не проронила ни единой слезинки, ни одна мышца не дрогнула на её лице. Она даже не подошла к телу Зоры. Не хотелось помнить её, изуродованной смертью. Девушка пошла по предрассветному городу к себе домой, молча, ни слова не сказав матери, стала собирать вещи. В заплечный мешок сложила немного еды, несколько коробок патронов, смену белья. Надела новые джинсы, футболку со странными буквами «ACDC» и кожаную куртку, обулась в крепкие ботинки на шнуровке, повязала волосы косынкой, на пояс повесила нож, кобуру с «Орлом пустыни».

Она знала, кого искать и где искать. Странный знак на машине и на одежде солдат был ей известен. Его носили люди с земли, лежащей в пяти днях хода на северо-восток. На лошади можно доскакать за двое суток, а на мотоцикле и вовсе за пару часов. Только вот не дружила она с техникой. С оружием – другое дело.

Рииль не спешила. Ей некуда было спешить. Месть должна доставить максимум удовлетворения. Месть нужно пережить в фантазиях снова и снова, посмаковать все подробности, убивать тысячи раз, жестоко, беспощадно, медленно. Что вряд ли получится в реальности.

Мать обняла девушку, поцеловала в лоб, похлопала по плечу.

– Береги себя, – прошептала на ухо, – я буду тебя ждать.

Рииль пошла в конюшню, долго и основательно седлала коня, но не села в седло, а повела на поводу.

Город гудел, несмотря на раннее время. Кто-то крикнул, что у восточных ворот стоит машина с беглецами, только выкурить их не могут. Девушка вскочила в седло и поскакала туда в надежде, что убийца Зоры ещё жив. Только бы его не убили, они не посмеют, они оставят его для Рииль.

Вдруг конь остановился, захрипел, заплясал на одном месте, встал на дыбы, чуть не сбросив всадницу. Рииль хлестнула его нагайкой, но конь танцевал на месте, и всё пытался развернуться и поскакать обратно. Девушка соскочила на землю, шлёпнула коня по крупу и он ускакал, будто за ним гналась стая волков. Рииль побежала к воротам. Осталось недалеко, всего пара-тройка кварталов. Она уже слышала шум разъярённой толпы.

Нострадамус пригладил бороду, смахнул с усов капли водки, и перетасовал колоду карт.

– Позолоти ручку, положи получку. Всю правду расскажу, что было, что будет. Ай, чернявенький, дай погадаю, чтоб моим лошадям горе было, если совру.

– Миш, ты чего? – удивлённо оборвал его Павел.

– Тьфу ты, это у меня профессиональное. Зарабатывать-то нужно как-то. Вот и гадаю, на картах, на ладони, на кофейной гуще, даже на внутренностях ягнят. На любой вкус. А люди идут за чем? За правдой? Не правильно. Идут он за утешением. Я бы и так мог сказать, что всё будет хорошо, не парьтесь. Но кто же поверит, а тут – антураж, атрибутика, шоу, магия. Хотят люди в сказки верить. А в правду не хотят. Правда ужасна. Не нужно в неё верить.

– А ты им правду говоришь?

– Нет, конечно. Откуда мне знать правду за трёшку или десяток яиц? У правды совсем иные тарифы.

– А я к тебе за правдой пришёл.

– Вот вы, Павел, приходите тогда, когда вам нужно что-то от меня. А просто так зайти, проведать старика…

– Мишель, чего ты мне выкаешь? Мы же знакомы уже сколько лет, да и старше ты меня лет на триста.

– На пятьсот, – поправил Нострадамус. – Потому и выкаю, что старше и мудрее. Каждое моё «вы» человеку как бальзам. Человек себя человеком чувствует, я даже если посылаю кого, то тоже на «вы». Так весомее и доходчивее. А не пошли бы вы…, слышишь, как звучит красиво. Говоря человеку «вы», можно высказать как уважение, так и презрение. Так что, я никогда не промахиваюсь.

Павел отрезал кусок колбасы, положил на хлеб.

– Хорошая закуска. Давно так не ел. Ностальгически скромно. Но зато как душевно. Нужно было вместо селёдки кильки взять пряного посола. Ну что, ещё по граммулечке? – он плеснул в стаканы водки.

– Паша, давай дело сделаем, потом пить будем. Рассказывайте, что нужно.

Павел поведал о беседе со старцем, о бродягах, о часах из дыма, о том, что чувствует он странные вибрации, о которых может посыпаться всё, весь мир. Пока они еле уловимы, но напряжение увеличивается. Что-то не так.

– Да, задача глобальная. Тут водкой не поможешь. Тут даже зимин бессилен.

Нострадамус открыл ящик в толе, достал пачку «Казбека», вынул одну папиросу и ловко выбил из неё табак на предварительно расстеленную газету.

– Вы идите, покурите пока на улицу. Не нужно вам лицезреть муки творчества. Заглянуть в будущее – это вам не хоккей посмотреть. Подайте только там, на серванте, блокнот и карандаш, и идите на свежий воздух. Я позову, когда закончу.

«Вот жлоб» – подумал Павел, выйдя из подъезда. – «Мог бы и поделиться парой пыхов. Ну, ничего, покурю Мальборо». Павел закурил, и тут увидел, что к нему бегут трое мужчин крепкой наружности. Один из них на бегу достаёт из кобуры пистолет. Павел, не дожидаясь неприятностей, выхватил свой «Маузер» и выстелил, не целясь в того, кто с пушкой. Пуля попала прямо в лоб. Мужчина рухнул, пробежав по инерции несколько шагов. Павел наставил ствол на оставшихся. Те остановились, и в недоумении подняли руки.

– Подошли сюда! – крикнул им Павел. – Руки не опускать! Чтобы я видел.

Не ожидавшие такого поворота, типы осторожно пошли к Павлу, держащему их на мушке.

– Кто такие? Документы! Только медленно! Что нужно?

– Да мы, собственно, по сигналу. В «Ротонде» сказали, шпион объявился, Нострадамуса спрашивал, за Ленина пить отказался, неуважительно о коммунизме отзывался. Вот мы и…

– Чекисты, что ли?

Мужики дружно кивнули.

– Честно? – Улыбнулся Павел. – С детства мечтал пару чекистов расстрелять. И не только я. Это, наверное, чаяние каждого нормального человека. Как вспомню капитана, который меня допрашивал, так каждый раз и думаю, интересно, как бы он в дуло смотрел. Вот товарищ Сталин порезвился, отомстил всем, кто революцию делал, сколько пламенных сгноил в подвалах, сколько душегубов чекистских расстрелял, а? Не скажу, что хороший человек был, но всё же.… Итак, – Павел достал из кармана корочку, ткнул им в лицо, – чтобы вы не сомневались, что имею право. С кого начнём?

Чекисты, увидев удостоверение Хранителя Устоев, побледнели и дружно указали друг на друга пальцами.

– Товарищ, может не нужно? Мы на работе. Мы же не сами, нас заставляют. А вообще-то мы.

– Паша! – на втором этаже открылось окно и оттуда показалось сияющее лицо Нострадамуса. – Всё готово! Заходи.

Лицо исчезло, но из комнаты послышался истерический хохот.

– Ладно, вольно. Пошли вон. Приказываю уволиться из органов и устроиться водителями маршрутки. Ясно? Выполняйте.

Павел исчез в подъезде. Чекисты переглянулись, и что было духу побежали прочь, оставив на тротуаре мёртвого товарища.