Читать книгу Охота на единорога - Юрий Енцов - Страница 8

Все, казавшееся таким важным, требующим постоянного вмешательства и контроля, отошло на второй план. Асман стал большую часть времени проводить либо в шатре с Лейлой, либо – думая о ней. Но при этом, продолжая про себя отмечать, что вокруг него ничего не изменилось, успех продолжал сопутствовать калистанскому воинству. Король знал, что такое успех, потому, что успел познакомиться с его противоположностью. И счастье и неудачу он осязал: успех освежал атмосферу, наполняя значением, воздействуя на каждый атом, все делалось светящимся, сияющим, звенящим. Неудача была тусклого свойства, от нее першило в горле.

Его придорожная находка казалась ему главным успехом.

Она оказалась тринадцатилетней девочкой, дочерью богатого крестьянина Али, десять сыновей которого вольно или подневольно, но воевали на стороне Исмаил-Шаха, а сам Али был убит солдатами Асмана; его жена – мать Лейлы толи растерзана солдатами, толи пряталась вместе со второй женой своего мужа. А сама Лейла около недели безвылазно просидела в сухой глиняной яме, выкопанной под домом. Она была там вместе со своей бабкой; та медленно умирала, путано шепча молитвы. В последний день старуха впала в беспамятство и в бреду послала Лейлу за водой – обычным своим ворчливым тоном, которым она разговаривала с внучкой до того, как они обе оказались в яме. Несмотря на явное старческое полоумие, бабка никуда не отпускала от себя девочку, помня про войну и воинов наверху. Но в предсмертном забытьи, видно, запамятовалась. А послушная Лейла тотчас побежала за водой.

Только и успев, что наполнить кувшин в арыке, она стремглав, ни на кого не обращая внимания, бежала обратно к умирающей бабушке – не догадываясь, что она умирает, ведь никто в ее жизни до сей поры не умирал, – по знакомой ей с детства улице, где она выросла, играя в пыли и в теплых лужах после нечастых дождей, вместе со своими ровесниками. Все неполные четырнадцать лет ее жизни – это была самая спокойная улица, отдаленная от центра деревни, где рядом с духаном иногда можно было нарваться на обкурившегося нищего. А здесь таких случайных встреч быть не могло. И даже хозяйки никогда не беспокоились за своих детей. А ведь они-то помнили, что когда сами были детьми, происходила война, не известно кто с кем воевал, но полдеревни крестьян тогда убили, многих угнали, женщин насиловали тут же в пыли, грабили и жгли дома… А еще раньше по этой улице проходили войска Чингисхана.

Лейла сразу же, как только более или менее пришла в себя, стала просить Асмана помочь ее бабке. Но король, несмотря на то, что свободно говорил на пяти языках, в том числе дари и пушту, распространенных в этих местах, не понял диалекта Лейлы, и только улыбался ей и пожимал плечами, глядя, как она, со слезами его о чем-то просит, становится на колени и пытается обнять его ноги. Он поднимал ее и пытался успокаивать. Через два дня нашли толмача, но старуха к тому времени уже благополучно скончалась в своей яме. Она умерла от старости, и пережитое волнение лишь чуть-чуть приблизило конец.

Когда, таким образом, резко проявился языковый барьер между ними, Асман решил обучить Лейлу языку, на котором они могли бы говорить. Но ему почему-то. – Он так и не понял отчего, – захотелось, чтобы она говорила с ним по-арабски, тогда как все его предыдущие наложницы говорили на фарси, и только одна была турчанкой, но тоже мгновенно освоила фарси.

Воюя налегке, он немного гордился в душе тем, что не пожелал взять в поход даже половины гарема, но когда появилась Лейла, неудобства боевого аскетизма сразу дали о себе знать, хотя девушка-то неудобств этих не ощущала и, видимо, ни о чем таком не мечтала. Но он приказал освободить для нее шатер, и Лейла поселилась в шатре главнокомандующего. Тот вытеснил из походного жилища своего заместителя, и так по нисходящей: все армейское руководство переселилось, на время жительства при войске Лейлы, в шатры и палатки рангом ниже.

В шатер, где Лейла первое время жила одна, каждое утро вносили ванну с теплой, пахнущей мятой водой. Это была серебряная посудина, формой похожая на пиалу, а запах прочно ассоциировался с чаем, который пила ежеутрене их семья, и Лейла не знала поэтому, что и думать. Она чуть не сошла с ума, когда к ней в первый раз внесли эту огромную пиалу. Ей представлялось несомненным, что должен появиться огромный Дэв, для которого приготовлен этот чай, и съесть бедную Лейлу, запив ее чаем, как лакомый кусочек из плова.

Но Дэв не приходил, а вместо него появился Асман – крошечный по сравнению с гостем, которого она ожидала.

Увидев Лейлу в старой одежде, он был в полном недоумении, ибо еще с вечера распорядился отослать ей кое-что из своего собственного гардероба, ему, за неимением лучшего, хотелось нарядить Лейлу пажом. Король подошел к слабо благоухающей, полуостывшей ванне и понял, что ею не воспользовались. Девушка сидела, ни жива ни мертва, она почти не спала ночь, лишь под утро, когда стало светать, прикорнула, но встала по крестьянской привычке рано, однако, короткий сон ее вполне взбодрил, и юная дикарка была почти весела вначале, и только «пиала» и предстоящий завтрак Дэва ее смутили.

Маленький человек в красивом тюрбане, коротком малиновом кафтане, опоясанном тонким ремнем, на коем ладно висел небольшой кривой меч, подошел к «пиале» и опустил в нее руку. Лейла готова была завопить от ужаса, вызванного теперь простым геометрическим несоответствием роста ее «дева» с размерами посуды – ведь существа из бабушкиных сказок иногда выпивали реки.

Сообразив, что девушка не понимает чего от нее добиваются, Асман не спеша стал разоблачаться, дабы продемонстрировать перед девушкой всю прелесть утреннего купания. Он не раздевался самостоятельно даже в изгнании, однако, с чалмой, мечем и кафтаном, справился довольно легко. Но за сапоги он даже не стал приниматься, заранее зная, что у него ничего не выйдет и, хотел было позвать кого-нибудь из свиты, оставленной снаружи, но тут к нему на помощь пришла сама пленница, большую часть своей жизни помогавшая разуваться отцу. Она метнулась к ногам Асмана и со всей нежностью, на которую только была способна, не дыша, стянула с его ног сначала один сапог сомой мягкой, какая только может быть, кожи, а потом другой.

– Умница, – сказал Асман, когда девушка, кланяясь и пятясь, отошла от него на несколько шагов и не поднимая глаз остановилась поодаль, – а теперь вот эти шнурки на щиколотках.

Она поняла эту первую фразу, обращенную к ней по-арабски и опять опустившись на колени, развязала тесемки внизу и потом на поясе. Шелковые королевские шальвары с едва заметным золотистым рисунком упали вниз, и он остался перед нею в шелковых же, но белых подштанниках. Лейла на этот раз не стронулась с места, ибо не имела никакой возможности встать с колен от очередной волны трепета, который на этот раз был гораздо менее тягостен, чем тот первый ужас ожидания Дэва. Она не могла встать еще и потому, что почувствовала, – как и вчера, в ту первую их встречу – у нее начался известный женский процесс, случающийся у взрослых женщин, как правило, ежемесячно, а у взрослеющих девочек иногда при известных обстоятельствах, но всегда некстати, наступающий вдруг…

Поняв, что ему не помогут, и кое-как раздевшись далее самостоятельно, Асман опустился в серебряную посудину и уже не беспокоил девчонку. Он сообразил, что с нею что-то не так. А бедная мученица, пока он находился в ванне (надо сказать, что сие была его собственная походная ванна, от которой он решил сегодня отказаться ради Лейлы) и разглядывал ее, тихо и безропотно страдала, – что поделаешь, на все воля Аллаха.

Их первое уединение т. о. было несколько омрачено, Асман мерз в остывающей воде, от чего он успел отвыкнуть за время полного благоденствия, но, за исключением прохладной воды, все складывалось очень хорошо. На колеблющемся потолке играли, перемежаясь с тенями, солнечные блики. Грустная побледневшая пленница сидела перед ним на ковре и кусала губы. Но он чувствовал, что она вполне здорова и даже не сумасшедшая, и поэтому может и должна ему принадлежать…

Спустя несколько дней, Лейла освоилась с обстановкой, у нее появилась прислуга и платье, привезенное из дворца местного эмира, который кроме того прислал три сотни солдат и подношения лично королю. Эмир был стар и болен, но в войске Асмана служили пять его сыновей. Король не видел ни одного из них, но в создании первого скромного комфорта для красавицы Лейлы, второй из них по возрасту по имени Хусейн сыграл не последнюю роль. Он попался на глаза королевскому визирю-дворецкому, которого, в свою очередь, главный визирь евнух Дахар попросил поторопиться с устройством быта подобранной красавицы.

Хусейн бросился во весь опор к отцу и через два дня прикатил арбы, груженные нарядами и подарками. Увидев все это, король улыбнулся Дахару и похлопал его по согбенной спине. Визирь дворецкий, в свою очередь, за расторопность получил от главного визиря бриллиантовый перстень. Хусейн же с протекции визиря дворецкого, завладел, минуя старшего брата, правом наследовать эмират своего отца.

Что касается крестьянки Лейлы, то она еще меньше чем Его Величество была знакома с механизмом появления вокруг нее новых людей и вещей, объединявшихся для создания ей душевного покоя и телесного комфорта.

К утреннему душистому купанию Лейла привыкла со второго раза. Свое платье забыла сразу же, как только оно исчезло, замененное одеждой из тончайших шелковых и хлопковых нитей, в которые, казалось, был вплетен еще аромат цветов – едва уловимый, но не исчезающий. Кушанья не повторялись, и это тоже вошло в привычку

Нелегко было привыкнуть к королю, которого она первое время не могла узнать, особенно если он входил не один, а со свитой. Она каждый раз принимала за короля какого-нибудь красивого воина из охраны и не сразу понимала, что ошиблась, когда тот, кого она выделяла, пятясь и кланяясь, покидал шатер вместе с прочими, по мановению руки невысокого кривоногого человека с короткой, рыжеватой бородой на совершенно обыкновенном, только более бледном, чем у остальных, лице.

Беспрерывно думая о ней днем и ночью, Асман не торопил событья, он все-таки кое-что знал о женщинах, хотя этот предмет интересовал его меньше чем песня акына, беседа с мудрецом или, под настроение, фехтовальный поединок с новым противником; но он знал-таки, что в отношениях с женщиной не нужно спешить, дав отстоятся этому кувшину загадок – простеньких, но бессчетных.

Так что первое время он заходил к ней редко и задерживался не надолго. Будь Лейла способной к размышлениям, она, может быть, определила, что продолжительность его визитов увеличивалась по мере того, как девочка, привыкая к новой обстановке, забывала старое – кто она и откуда.

На седьмое утро Лейла проснувшись утром, первый раз не удивилась кровати с балдахином, своему шелковому шатру, убранному к ее пробуждению свежими цветами. А Вечером этого дня король остался у нее ночевать.

Более чем склонный к всевозможным видам анализа, Асман, вспоминая на склоне своих лет детали похода на Шах-Исмаила, несколько иначе, чем в дни похода оценивал происходившее тогда.

То, что победа очевидна – он знал заранее. В процессе войны видел лишь подтверждение предварительных планов. Иначе и быть не могло, поскольку, еще до начала похода, нападающие, заранее провели детальную разведку, с отравлением колодцев, подкупом, роспуском слухов и распространением фальшивых денег с профилем Шаха, которые были отменены вместе с нефальшивыми золотыми и скуплены сразу после победы. Кроме того, провели большую дипломатическую работу, в ходе которой выяснилось, что Шаха Исмаила из окрестных государей поддерживает только его племянник и формальный вассал Бухарский султан. Все же остальные правители мусульманского мира, от империи Великих Моголов на востоке, до Шемахинских владык на западе поддерживали славнейшего из тимуридов – короля Асмана.

Он, ни минуты не сомневавшийся в победе, тем не менее, когда она наступила, был несказанно рад. Но, по прошествии лет, Асман решил, что доволен он был не результатом войны, а только лишь скромным пополнением своего гарема – новой наложницей Лейлой. И ничего его не интересовало уже в походе, он ждал лишь его скорейшего завершения, чтобы уехать, наконец, из опостылевшей ему горной глуши в столицу, где можно было всласть наигравшись с Лейлой, избавиться от донимавшей его любовной горячки, мешавшей государственным делам.

Исмаил, в отличие от своего более удачливого соперника, воевал со страстью. Но не помогало ему, ни в малейшей степени, ни личное участие в боях, когда он с двуручным мечем в руках метался по стене в надежде увидеть, показавшуюся между крепостных зубцов, голову Асмана, который, как ему думалось, тоже в гуще сражения ищет его – Шаха-Исмаила, дабы в личной схватке – по древним традициям воинской доблести – выяснить: кого больше любит Всевышний. Когда очередная крепость была захвачена, Исмаил исчезал по подземному ходу, чтобы в другом укрепленном городе писать письма сопредельным владыкам и самому Асману, этих писем не читавшему. Он поручал отвечать на них Главному Визирю, прося только, чтобы ответ был как можно более ласков.

Когда пали все крепости, Исмаил бежал в отдаленный горный кишлак, укрепил его по мере оставшихся сил и, отчаявшись, молил Аллаха о смерти хотя бы от руки ненавистного Асмана. В этом заоблачном селении, вместе с ним был его сын и двое только что родившихся близнецов с их матерью. Исмаил, коему прежде не было дела до детей, перед концом вдруг испытал горькую в его нынешнем положении отраду отцовства. Он выплакал многого беззвучных слез, стоя ночами над спящими детьми, уверенный, что их ждет гибель. Однако, в это время, по крутым, осыпающимся тропам смерть приближалась лишь к нему. Он погиб на седьмой день осады, приговоренный в наказание за затянувшуюся войну. До остальных оборонявшихся воинам Асмана, славно пограбившим в богатых долинах, здесь в горах не было никакого дела.

Голову Исмаила с выбитым стрелою правым оком, отделили от тела и повезли в столицу королевства. На всякий случай прихватили детей, ибо сие все-таки были дети Шаха. Но голова не понадобилась, Асман поверил своим воинам на слово, и она благополучно истлела.

А вот дети побежденного врага, которых почему-то не умертвили, чего требовали здравы смысл и древние традиции, обрадовали Асмана. Причина-то была не сложной: многочисленные наложницы короля не спешили брюхатеть, хотя он регулярно орошал их тоскующие лона. В тот же день, когда ему показали наследников поверженного Шаха, Лейла сообщила ему, что беременна.

Его Величеству было тогда тридцать два года.