Читать книгу Парень не промах - Юрий Гаврюченков, Юрий Гаврюченков - Страница 9

– Сделаешь, Никифор Иваныч?

Лабуткин достал из-под пиджака тяжёлый свёрток, положил на стол, размотал тряпицу. На ветошке оказался старый дореволюционный наган.

На «Краснознаменец» привозили чинить оружие самой разной степени сохранности. Это был некогда сильно ржавый наган, долгое время пролежавший в сырости. Воронение было съедено полностью, деревянные накладки на рукояти сгнили. Восстановление такого дешёвого изделия, как револьвер, оказалось экономически нецелесообразным, и наган № 16704 списали. Из ящика подобного утиля и спас от его переплавки ученик слесаря Саша Лабуткин.

Он разобрал и почистил револьвер, но вскоре перешёл на должность пристрельщика и нажёг патронов целую гору по причине производственной необходимости. А позабытая игрушка улеглась дальше ржаветь в сарае под другими железками. Но Лабуткин успел о ней позаботиться. Он даже накладки и пружинки новые поставил – этого добра в цеху было завались. Их там, на «Краснознаменце», и делали.

– Зачем тебе, Саша?

– Привык я к оружию. До сих пор расстаться не могу. Буду иногда в лес ходить на пострелушки, а уж потом, когда смирюсь, выкину.

– Ты наган одной рукой соберёшь? – засомневался старик.

– Конечно. Мы в мастерской на спор разбирали. И с завязанными глазами, и на время, и одной рукой. Как знал.

– Лишним не будет, всяко, – рассудил Никифор Иваныч. – Если, к примеру, война…

– Мы на «Краснознаменце» фору по стрельбе красноармейцам могём дать здоровую.

– Патроны где брать будешь?

– У меня стреляных гильз целый ящик. Я ими малым в солдатиков играл. Выберу десятка два не мятых. Капсюли бердановские туда идут.

– А пули?

– Да я так… – Лабуткин махнул рукой и криво улыбнулся. – Пошалить больше.

Никифор Иванович едва не прослезился.

– Я тебе сделаю! – горячо заверил он. – Налажу в лучшем виде. Воронение не восстановлю, но… Я… Я тебе его полирну и в гальваническом цеху захромирую! Мне Анатольич не откажет. Сделаю тебе по классу люкс, чтобы помнил Никифора Иваныча.

– Да я вас и так не забуду, – честно признался Лабуткин, которому сделалось страсть как неудобно от сентиментальности старого рабочего.

– А ты ничего не удумал?

– В смысле?

– Ну… там… – засомневался старик, но переборол смущение и цепко посмотрел на парня. – Стрельнуться?

– Да вы что! – такая мысль Лабуткину в голову не приходила.

Его неподдельное возмущение стало последней соломинкой, сломившей хребет верблюду сомнения.

* * *

Стреляных гильз у Лабуткина был в сарае целый ящик, и он действительно в детстве играл ими в солдатики. Однако же, не всеми. Много было относительно новых гильз, стреляных один раз.

Степенные рабочие тащили с завода инструменты. Ученик слесаря Александр Лабуткин задумал обзавестись оружием и принялся запасаться боеприпасами, всякими-разными, ещё не зная, какой пистолет получится украсть.

Гильзы пистолетные – маузеровские, браунинговские, а также от нагана – Лабуткин натаскал со стрельбища в первый год работы пристрельщиком. Снарядить их он так и не собрался – хватало на работе пальбы. А потом сошёлся с Машей, женился, остепенился, отринул детскую дурь и оружейные иллюзии. Казалось, навсегда. Но оружейные мечты настигли и постучали в спину корявым перстом. Здесь стало не там. И теперь, отказавшись от прежнего отрицания, молодой пролетарий, сам того не зная, на практике доказал справедливость марксистского закона отрицания отрицания, и немедленно стал демонстрировать последствия трансформации своей жизненной философии после выполнения этого принципа.

От отца сохранился целый чемодан охотничьих припасов. Вернувшись с ночной смены, Лабуткин не ложился спать, а дождался, когда мать уйдёт в магазин, и выволок из-под стола арсенал.

В диване лежали ружья, но толку от них, с одной рукой, Лабуткин не усматривал.

Он и не стрелял из ружей почти. Только из винтовок и, главным образом, – из револьверов и пистолетов.

В кладовке стояли тяжёлые пыльные жестянки из-под тавота, одной рукой практически неподъёмные, поскольку были набиты железом. Прижимая обрубком руки к животу, Лабуткин перенёс их в дом и высыпал содержимое на диван. Каждая банка была полна винтиками, болтиками, гаечками, шайбочками, контргайками и шурупами самых разных диаметров. Пружинками, пластинками сложного профиля и загадочного назначения, которые отец натаскал с завода, а потом и Лабуткин последовал его примеру. Неосознанно, как пчела носит мёд, руководствуясь инстинктом, что с завода надо тащить в свой улей по возможности всё, в полной уверенности, что когда-нибудь пригодится. И оно в домашнем хозяйстве пригождалось. Казалось бы, на что могли пойти шарики из лопнувшей подшипниковой обоймы? А вот, гляди ты…

Лабуткин отсортировал их и припас на шестой день шестидневки.

* * *

На горюче-смазочный материал Лабуткин занял у Зелёного.

– Ты огород, что ли, задумала копать? – спросил он, увидев, что мать выставила из сарая лопату.

– Картошку обрывать надо. – Мать не глядела на него. – Мы с Машей справимся.

– А Герасимов что, не придёт?

– Не надо его, – сказала мать.

Лёнька Герасимов был сыном её сестры, но жил далеко и слыл непутёвым.

Сама-то она, выйдя за справного слесаря Лабуткина, выбралась из тины и нигде больше не работала. Алексей Лабуткин обеспечивал семью, а жена оставалась на хозяйстве, впрочем, немаленьком. Жёны ходили на фабрику только в самых конченых семьях, где мужик не добытчик, а сбоку припёка. Но в такой семье неустроенной и хозяйства-то нет. Кто будет стирать-готовить и за детьми смотреть, если все на заводе?

– К вечеру вернусь, – известил Лабуткин, вешая сумку на плечо.

– Ты куда? – неприветливо спросила мать. – Чего понёс?

– По делам, – прохладно ответствовал он. – Вечером приду.

В мешке глухо звякнуло железо.

– Пьянствовать пошёл?

«Откуда она знает? Я ещё не купил ничего», – поразился Лабуткин, но решил не брать в голову лишнего.

– Копайте, – сказал он и вышел со двора.

Двоюродный брат Лёнька был старше на пять лет, но выглядел куда дряхлее из-за плохой герасимовской породы, запойного пьянства и общей глупости. Чахлый и пристарковатый, он существовал одним днём и не задумывался о своей будущности. Был он, впрочем, безобидный и от случая к случаю – работящий.

– Здорово, – сказал Лабуткин, постучавшись и зайдя в избу. – Гостей ждёшь?

Лёнька обрадовался.

– Мать где?

– В город ушла.

– Я по делу, – сказал Лабуткин, выставляя бутылку на стол.

Лёнька мигом выкатил стаканы. Лабуткин налил ему половину, а себе немного.

– Давай, за встречу!

Герасимов маханул разом, поперхнулся, долго сипел и кашлял, утирая слёзы.

– По какому случаю гуляем? – наконец продышался он.

– Надо патроны зарядить, поможешь?

– В чём вопрос! Ты оставляй, я сделаю, – заверил Лёнька.

– Давай сейчас и замутим.

– Я сделаю, – повторил Герасимов.

– Я бы сам сварганил, будь у меня две руки, – решил надавить на жалость Лабуткин, зная, что если оставить работу на совести Герасимова, он её тут же бросит и никогда не закончит, но не по злобе или вредности, а по слабости характера. По той же слабости его можно было заставить, если надавить, даже когда он совсем не хочет.

– Понимаю, – закивал Лёнька и от сочувствия чуть не заплакал.

– Тогда ноги в руки и погнали, – Лабуткин поставил на стол банку с порохом.

– А капсюли? – спросил недалёкий Лёнька.

– Вот – бердановских капсюлей целая коробка, их и ставь. А потом я в гильзы порох буду засыпать. Ты сверху запыжишь маленько газеткой и два шарика добьёшь. Края гильзы завальцуешь, чтобы шары не выкатывались. Усёк?

Лёнька вздохнул.

– Наливай.

«Нельзя его брать на дело, – с тоской прикинул Лабуткин. – Напьётся и всем разболтает, откуда у него деньги, да с кем нажил. Слаб он для серьёзных дел. Надо искать другого. А кого, Шаболдина?».

Назначенный Зелёным главарь волен был набирать в свою банду всех, кого мог заманить.