Читать книгу Я отвечаю за все - Юрий Герман - Страница 4

Адмирала встречали хлебом-солью уже в новом доме, в «бунгало», как выразился Евгений Родионович, смаргивая слезинки и говоря приличную случаю, но не без юмора, речь. Дед Мефодий в брезентовом плаще, торчащем коробом, стоял за плечом сына, оглядывая прихожую с лосиными рогами вместо вешалок, с низкой, хоботом, люстрочкой, с хитрым торшером возле узкого трюмо. Варвара, прижавшись к могучей отцовской груди, не стыдясь, хлюпала носом и терлась щекой о жесткое сукно адмиральского мундира. Первоклассник внук Юрка стоял, широко расставив крепкие ноги, курносый, с челкой, держал в вытянутой руке букет осенних похоронных астр. Ираида, только нынче перекрасившая волосы в золотисто-соломенный цвет, старалась увидеть себя в трюмо и для этого вытягивала шею, но безрезультатно – мешал, как всегда и во всем, дед Мефодий.

– Ну вот, – заключил Евгений, передавая отцу кругленький хлебец с солонкой, – а теперь, батя, ты здесь хозяин и главный единоначальник!

Не выпуская теплого плеча Вари из широкой ладони, адмирал правой рукой взял хлеб и пошел прямо в распахнутую дверь столовой, где уже был накрыт стол к первому легкому завтраку. Дед Мефодий сунулся было за ним, но Евгений его добродушно, по-свойски одернул, сказав, что верхнюю одежду надобно снимать при входе и эдакими сапожищами нечего калечить новый паркет. Да и вообще не обязательно ходить всегда с парадного: есть черный ход через кухню, а там рукой подать до комнаты, отведенной в полное распоряжение старика.

– Вот в этом аспекте, дед, и разворачивайся! – посоветовал Евгений и слегка подтолкнул деда к крыльцу. – Привыкай к новой, красивой жизни! Что-что, а старикам везде у нас почет!

Дед покорно послушался: его с грохотом вернули с небес на землю, и не без горечи Мефодий подумал, что-де зря заносился дорогой в мягком, роскошном вагоне, чувствуя себя папашей адмирала…

Кухня была новая, богатая, светлая, чем-то напомнившая деду туалет в том международном вагоне, в котором они ехали нынче с сыном. Все белое, много кранов и невесть сколько ясного, сверкающего, светлого металла. И тарахтело все так же, как в вагонном туалете, но не по причине движения поезда, а по причине жарки и кипения различных кушаний, которые готовились, видимо, к вечернему приему гостей. Орудовала тут костистая, патлатая, с долгим лицом и быстрыми движениями, незнакомая новая кухарка в белом больничном халате.

– Здравствуйте, – сказал дед искательно, – доброго вам почтения…

– Уголь привез? – спросила женщина. – Наконец собрался…

Дед чуть-чуть обиделся, но, зная жизнь, не подал виду – он отлично понимал, что теперь будет во многом зависеть от благорасположения этой сердитой и быстрой дамы…

– А разве здесь на угле протопление? – осведомился он. – Ничего, угольком мы разживемся, но только я адмиралу нашему батя, мы совместно сейчас московским «скорым» прибыли…

Кухарка в это мгновение потянула из духовки противень с чем-то запекаемым и, согнав деда со своего пути, стала ругаться, что духовой шкаф «сжигает» сверху и не «берет» низ.

– Идите, идите отсюда, дедушка, – визгливо велела она, – идите, не стойте, как та лошадь…

Дед ухмыльнулся на чужое несчастье (он успел заметить, что мясное кушанье на противне изрядно подгорело) и пошел искать комнату, предназначенную для его проживания. Вначале старый Мефодий ткнулся в санузел, куда едва пролез в своем брезентовом плаще. Там он не без удовольствия покрутил краны и крантики, подергал ручку, потрогал колонку, пощупал красную и желтую губки, повздыхал на роскошь и благолепие и, заглянув дорогой исканий в два стенных шкафа, наконец нашел свою комнатку, где опознал собственные вещи – имущество, скопленное им за длинную, полную трудов, тяжелую жизнь: была тут его подушка блином в сатиновой цветастой, для экономии в стирке, наволочке, его тощий тюфячок, одеяло лоскутное, заправленное, за полной трухлявостью, уже после войны в новую оболочку из коленкора, стояла на столике кисточка-помазок, лежала сточенная в гвоздик, сыном подаренная перед отъездом его в Испанию золингеновская бритва, висела на распялке и одежка – кителя Родиона, суконные, поношенные, брюки его же и кителя бумажные, которые Мефодий именовал «полушерстяными». Была и обувь в большом количестве – все это посылал старику Родион, и все это богатство дед Мефодий почти что не нашивал, потому что был после военных харчей и горького жития под немцами чрезвычайно тощ, вдвое против сына, а тратить деньги на перешивку стыдился, денежные переводы от Родиона приберегал, страстно мечтая вдруг что-либо подарить сыну – удивительное, небывалое и немыслимое, как рассуждал он про себя…

В новой комнате старик посидел на краю узкой койки, поглядел в окно, подумал, как с весны займется огородиком. Ему хотелось есть и пить, главное – хотелось чаю, к которому он привык за эти дни в «богатом» вагоне, но идти без приглашения он не смел и все сидел, положив тяжелые ладони на колени, ссутулившись и глядя перед собою на ножки старого венского стула. Мысли у него были вялые, даже не мысли, а так, обрывки – сквозь дремоту. «Может, прилечь?» – спросил он себя, но испугался, что если ляжет, то уснет, а тогда его не станут будить, и он до завтра не напьется чаю…

Здесь, в его закутке, да еще и при его тугоухости, было совсем тихо. «А если они меня потревожить боятся, предполагают, что я с дороги прилег?» – смутно попытался себя утешить дед, но не утешил: было обидно на Варьку и на сына; тех, Женькиных, он в счет не брал, давно понимал, что он им только лишь неприятная обуза, как был покойнице Алевтине-Валентине, которая хоть и погибла, как рассказывают, смертью героя, но при жизни много крови испортила деду Мефодию.

Из дремоты он попал в сон, повалился боком на койку и заспал обиды, потому что при суровой своей внешности был беззлобен, как малое дитя, а когда надолго заходился в ворчании и ругательствах, то только по возрасту: восемьдесят три стукнуло ему еще весной.

Обдернув старый морской китель и ополоснувшись в санузле водой, дед сообразил, что уже вечер, и отправился в кухню к долголицей стряпухе в надежде попить чаю. Кухарка была выпивши, опять у нее все ходило ходуном, и от нее дед узнал, что Варя сразу же уехала на свою загородную работу, даже не завтракала, к деду наведывался сам генерал…

– Адмирал, – поправил Мефодий, – Родион Мефодиевич, морского военного советского флоту – адмирал…

– А для нас, женщин, все едино. Пришел, дверь открыл, а вы заспавшись. Он и не велел будить. Кушать станете?

– Гости-то вечерние собрались? – спросил дед, не сразу отвечая на вопрос.

– Собираются.

– Начальство?

– А кто их знает. Мне-то ни к чему.

– Начальство, – солидно подтвердил дед. – Раз Женька такие харчи завернул жарить-парить – для начальства. Он на себя жмет…

Из-за того, что сын приходил за ним, настроение у старика исправилось. Он сел за кухонный стол, покушал толченой картошки с огурцом и мясной подливой, помакал хлеб в селедочницу, где еще оставался соус из подсолнечного масла с горчицей, и принялся за чаепитие, разговаривая на домашние темы с Павлой Назаровной, которую с ходу стал называть по-свойски – Назаровна. От него она впервые много и подробно узнала про семейство, куда определилась служить с нынешнего дня.

– Самая язвенная сука в нашем коллективе, – говорил дед, постреливая на стряпуху колкими глазками, – это, конечно, Ираидка. Папаня у ей был еще, ну тот, волею Божьею, помре… Сухо дерево завтра пятница, – старик застучал кулаком изнутри столешницы. – Ну тот был сука похлеще дочечки. Кипятку и то людям жалел. Ты, Назаровна, не мельтешись, примечай, чего тебе толкую, тебе им выть – для них служить. Я их наскрозь вижу – кто каков человек. Юрка, как я его прозываю, Егор, – парнишка ничего. Набалованный, спасу нету, у них и дохтур был, так тот его в задницу завсегда за свое вознаграждение поцелуями целовал. Известно: возвели мальчонку на великие верха. Но он ничего, добрый. Иногда закобенится, ему только не потакай. Евгений Родионович – как сказать? Ты не суди, что я тебе говорю. Это, Назаровна, для ориентиру, чтобы ты имела взгляд на суть и корень дела. В солдатах не служила?

– Да вы что? – удивилась Павла.

– А ничего: разве в нынешнюю войну службы для вас не было?

– Так годы же мои…

– Не в годах речь. В преданности Родине речь. Плесни чайку, да покрепче. Сахару не сыпь – я прикусничаю от века.

– Вина вам налить? – осведомилась Павла.

– Ни Боже мой! – сказал дед. – Мне еще с гостями гулять сегодня. Слушай-ка лучше…

И, хлебая чай, он рассказал с подробностями, что главный человек в семье, конечно, Варвара Родионовна – она и умна, и добра, и весела, и красива.

– С Евгением она вот так! – Дед сдвинул свои корявые кулаки один с другим. – И было это всю жизнь. Евгений – одно. Варя – другое. Оно и понятно…

Тут дед Мефодий надолго остановился на личности Евгения. Довольно точно, не щадя выражений, изобразил он черты характера молодого Степанова, которого не мог в свое время должным образом воспитать Родион Мефодиевич, ибо взял себе супругу с уже изготовленным ребенком.

– Так что и здесь они, наверное, Назаровна, на долгие времена не уживутся, – заключил он тему Евгения. – Не живут два медведя в одной берлоге, понятно тебе?

Павла кивнула. Слушать старика ей было чрезвычайно интересно. Теперь надо было понять, кто же все-таки самый главный и на кого нужно работать, кому угождать, кого слушаться беспрекословно.

– А ты догадайся! – подняв кверху корявый палец, значительно произнес старик. – Раскидай мозги вдоль и поперек. Прикинь!

– Товарищ генерал?

– Адмирал, – поправил опять Мефодий. – А знаешь он какой адмирал?

– Морской?

– Адмиралы все морские. Он – Герой Советского Союза.

– Слышала.

– А через что?

– Через храбрость?

– Само собой. А еще через что?

– Дело не женское, дедушка. Вы разъясните.

– Через храбрость, Назаровна, но еще и через ум. Умно воевал. Мало людей побил, а врагу нанес расстройство и поражение. Он им дал прикурить – фрицам, товарищ адмирал Степанов, его даже в сводках Верховного командующего поздравляли и поименно – Р. М., то есть Родион Мефодиевич. Я сам слышал уже после изгнания отсюда временно оккупировавших нашу территорию захватчиков.

– Но хозяин-то этому дому – Евгений Родионович?

– Женька, что ли? Женька над своей Ираидой и то не начальник. Он, Родион Мефодиевич, и Варвара.

– А Варвара Родионовна незамужние?

– Нет, – со вздохом произнес Мефодий, – незамужняя.

– Разводка?

– Глупости несешь. Кто такую женщину может оставить в разводе? Не разводка. Одинокая, и все тут…

– Да вы скажите, дедушка, я ведь никому…

– А такого, что никому, я никогда не изложу, – произнес дед, утирая чайный пот посудным полотенцем. – Я то говорю, что им в ихние глаза не раз и не два лично высказывал. Это я тебе не секреты выбалтываю и не сплетни, а для твоей и нашей пользы, чтобы не было в твоей пальбе ни перелетов, ни недолетов. Чтобы ты службу знала…

И, заметив, что Павла собирается налить себе в стопку еще «вина», посоветовал:

– Раньше времени не напивайся. Родион Мефодиевич это страсть как не переносит. Считается – служебное время. Пойдешь на берег в увольнение – отдохни, а так – ни Боже мой…

– На какой такой берег? – испугалась Павла.

Но дед Мефодий не ответил, по второму разу принялся закусывать после четырех стаканов чаю.