Читать книгу Россия молодая - Юрий Герман - Страница 37

Часть первая
В Архангельск!
Глава пятая
3. И чего смеемся?

Оглавление

Утром с поздравлением пришел Митенька, принес каравай хлеба свадебного, изюму заморского в берестяном кузовке, свечу. Низко поклонился Таисье, она поцеловала его в лоб.

– Будешь мне теперь за брата, – услышал Митенька, – вон нас теперь сколько – ты, да он, да еще Крыков Афанасий Петрович…

Полдничали втроем, ели курицу печеную, пикшу, что давеча в мешке привез поручик, запивали двинской водицей, потом сидели на солнышке.

– Давайте петь будем! – сказала Таисья.

Митенька завел мягко, словно девица:

Уж и где же, братцы, будем день дневать,

Ночь коротать?


Таисья сильно, полным голосом подхватила:

Нам постелюшка – мать сыра земля,

Изголовьице – зло поленьице…


Рябов лежал навзничь на горячем песке, жадно вглядывался в Таисьино лицо, держал в ладони ее тонкое запястье, слушал, как в два голоса, точно давно спевшись, они выводили:

Одеялышко – ветры буйные,

Покрывалышко – снеги белые…


Двина негромко шелестела у берегов, солнце грело все жарче, едва заметно двигался парус на шняве, входящей в устье.

– Чего не поешь? – спросила Таисья, склонившись к лицу кормщика. – Чего задумался, Ваня?

Он вздохнул, усмехнулся, сказал ласково:

– Чудно как-то все. Не верится, словно бы…

– А ты верь!

Она глядела на него близко, переносье ее обсыпали веснушки, в глазах стоял влажный счастливый блеск.

Митенька сидел в стороне, пересыпал песок из ладони в ладонь, рассказывал:

– Батюшка твой, Таисья Антиповна, ноне везде перебывал, до полковника Снивина до самого дошел, спознал, что уводом на конях уехали, а куда – того никто ему поведать не может. До поручика тоже зашел, поручик прикинулся незнайкой. Выпивши батюшка твой, Таисья Антиповна, и с ним от полковника приказной при сабле, тоже выпивши. На телеге двуконь по всему городу ездиют и большие деньги за кормщика посулили, кто дядечку споймает. Берегтись теперь вам сильно надобно.

– Убежим в Колу, не найдут! – сказал кормщик. – Дорога недалеко – от Холмогор до Колы всего и есть тридцать три Николы. Убежим, Таюшка?

– Убежим, – беззаботно, думая о другом, сказала она.

– Да ты слышишь ли, о чем говорю?

– Как не слышать: убежим – спрашиваешь, убежим – отвечаю…

И засмеялась. Он тоже засмеялся. Засмеялся и Митенька.

– Ну вот, смехи какие нашли, – сказал кормщик. – И чего смеемся-то?

– Про топор вспомнила, – все еще смеясь, молвила Таисья. – Как ты топор потерял…

Вечером Митенька ушел, и опять они остались вдвоем. С моря покатилась набируха, ветер засвистел гуще, по небу поползли тучи. Рябов посмотрел таможенную посудинку, что лежала на берегу, подтыкал ее паклей, нашел весла; крякнув, спихнул лодчонку в воду. Таисья, прищурив ресницы, смотрела на мужа.

– А тебе без моря уж и жизнь не в жизнь?

Кормщик виновато поморгал, ответил не сразу:

– Да коли ненадобно, так чего же…

– Ладно, пойдем! – сердито улыбнувшись, сказала Таисья.

Выкинулись из устья сразу, кормщик громко сквозь вой ветра крикнул:

– Учись, женка! Заберут меня, сама станешь кормщиком. Была тут о прошлые времена одна Марфа самым лучшим кормщиком, ходила до Канина Носа и далее… Учись вон где чего. Вон, видишь – вьюн, тое течение делается со встречи, когда набируха идет и река ей впоперек ударяет. Вьюна пасись… Когда на вьюн наскочила, в море выбрасывайся, его не бойся, камня бойся, кошек, скал… Костлявый берег – того бойся, как мы камни называем, костливость…

Ветер круто, с силой вел посудинку, словно птица влетела она в салму – в узкий проливчик и, слегка накренившись, миновала острые, черные прибрежные горушки.

На ветру, в серых сумерках ночи рассказывал Рябов, как важивать корабли в устье, по каким приметам запоминать мели. Таисья сидела рядом, вздрагивала от сырого ветра, жалась к мужу, спрашивала:

– А тут и большие корабли пройдут?

– То Муравский рукав, неверный, через него мелководные посудинки с грехом пополам хаживают. А далее, видишь, вон куда показываю, название ему Поганое Устье, вовсе мелководье – его пасись. Теперь сюда гляди да запоминай – назад сама поведешь. То Заманиха, стрежу ейному не верь, нонче он таков, а завтра иначе повернет, и сядешь на мель…

Не выпуская дрог, надавливая боком на стерню, в кафтане, распахнутом на ветру, с глазами, остро сощуренными, он одной рукой обнял Таисью за плечи, наклонился и стал целовать мокрое лицо, теплые, раскрывшиеся навстречу губы.

– Потопнем, Ванечка! – наконец сказала она.

– Небось вместе! – ответил он.

– Жалко тонуть, Ванечка!

– Небось у Бога-то монасей нет, житье полегче.

– Не срамословь…

Лодья развернулась под ветром, пошла, кренясь, куда гнал ее ветер, кормщик выпустил дрог из руки, рулевое весло завалилось набок…

– Ох, кормщик! – сказала Таисья. – Ну что ты за мужик такой бесстрашный…

Россия молодая

Подняться наверх