Читать книгу Римские игры - Юрий Григ - Страница 2

Ранним августовским утром в глубине скучных жилых массивов на окраине Москвы приключилась одна история. Дело было недалеко от залива, образованного в этом месте рекой….

Середина месяца едва миновала, но природа совершила первую попытку напомнить о непродолжительности здешнего лета – вода была темной, по-осеннему холодной, и изрядно измучена бесчисленными оспинами наскучившего горожанам дождя. По извилистой дорожке, выбегавшей на бугор, за которым открывался вид на акваторию, сосредоточенно давя суетящиеся в лужах дождевые пузыри, шагали три типа.

Внешность всех троих не оставляла сомнений в их социальной принадлежности – бродяги, или, по-простонародному, бомжи, коих частенько безосновательно считают людьми низшей касты, поэтому, недолюбливают, сторонятся – словом, гнушаются всяческого общения с ними. А зря! Среди этих изгоев нередко встречаются весьма интересные и даже симпатичные личности. А благополучным гражданам можно только пожелать чаще вспоминать поговорку про тюрьму и суму.

Но, назад, к нашим занятным персонажам!

Нос старшего мог соперничать с баклажаном не только формой, но и цветом. Глаз второго, помоложе, украшал гигантский бордовый синяк, напоминающий генетически модифицированную сливу. Третий, несмотря на ранний час, был просто пьян. Косвенным свидетельством тому служила туфля на его левой ноге, не имевшая даже отдаленных родственных отношений с кроссовкой на правой.

Решив срезать путь к станции метро, компания двинулась напрямик через рощицу, живописно обрамляющую замысловатую прибрежную линию залива и вскоре вышла к берегу. Беседуя, они продолжили путь вдоль кромки воды. Легкий туман слоился над поверхностью водоема.

В тот момент, когда мы (привыкшие повсюду совать свой нос) обратили на них внимание, тот, что постарше, рассуждал вслух на неумирающую тему о смысле жизни. И, надо признать, имел на это особое право – в своей прошлой жизни этот человек преподавал философию. Но не подумайте – он не плакался, сожалея о минувшем. Просто-напросто осознал, что люди, в сущности, не в состоянии постигнуть, какие силы возвеличивают их и что приводит к катастрофическим падениям. Плодом раздумий о том, как отстоять место под солнцем, не подвергаясь опасности быть раздавленным безжалостным катком рока, стала довольно забавная, собственноручно состряпанная концепция. Ее главный принцип гласил: не стоит увлекаться прогрессом, по крайней мере, в нынешней его форме. И сегодня этот человек терпеливо втолковывал заложенные в фундамент своего учения идеи собратьям по несчастью, также переживающим в данный момент очередную, по всем признакам, не самую удачную инкарнацию. Хотя, если вдуматься, то называть их несчастными – спорно, поскольку именно в этом противоречии и кроется единство мизерного существования и духовной свободы от условностей бытия.

– Краеугольным камнем моей теории является культ самоограничения равно, как и самоотречение в условиях фактической инфильтрации в окружающую социальную среду́ в малоконтактной форме, – закончил он очередной малопонятный для неподготовленной аудитории пассаж.

– Ни хрена себе загнул, – отреагировал один из слушателей. – Чё за фильтрация?

– Фигня, – безапелляционно констатировал второй, поковырявшись в ухе ногтем, отороченным траурной каймой.

– Инфильтрация! – терпеливо поправил лектор, – Взаимопроникновение без нарушения структуры материи. Фигурально выражаясь, дрейф одной субстанции в другую.

– Ты че, Федорыч, по-человечески объяснить не можешь?!– слегка взбунтовался первый.

– Ну, – поддакнул второй, мотнув нечесаной головой и демонстративно повинтив по- и против часовой стрелки воображаемый шурупчик у своего виска.

Федорыча это не обескуражило.

– Современные отшельники не обязательно должны удаляться в недоступные скиты, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Они вполне могут следовать своему особому жизненному укладу, находясь в гуще событий. Просто взаимодействие с окружением, в таком случае, сводится к минимуму, необходимому для отправления сугубо физиологических потребностей. Да-да, друзья, еще Сенека, наставник императора Нерона, стоик, в своем трактате «О краткости жизни» отвергал стремление к накоплению материальных ценностей.

– Эт че, барахло или чё? – спросил один из слушателей.

– Именно! Как точно подмечено, Синяк. Вся эта шелуха так и называется…, ба-ра-хло!

Федорыч вдруг резко остановился, запустил руку за пазуху и выудил оттуда плоскую, отливающую тусклым блеском фляжку. Он потряс ею возле уха, выгибая шею, и стал похож на настройщика рояля, прислушивающегося к звучанию камертона. Уловив заветное бульканье, просветлел лицом и, скрутив колпачок, сделал глоток под завистливыми взглядами товарищей.

– Abusus non tollit usum! – произнес он, отирая губы рукавом, и, исполнившись жалости, великодушным жестом передал вожделенный напиток одному из товарищей. – Злоупотребление не отменяет употребления. Еще Сенека учил нас: бедна и весьма кратка жизнь того, кто с великими усилиями приобретает то, что еще с большими усилиями должен удерживать.

– Федорыч, ты чё книжку не напишешь? – прищурив неповрежденный глаз, поинтересовался тот, кого назвали Синяком.

– Интриги, друзья, интриги, – Федорыч грустно вздохнул. – Все норовят украсть идеи, мысли и даже чувства.

Они умолкли. В тишине, кажется, даже послышался скрип их мозгов, занятых усвоением сказанного.

– Ну…, – прервал паузу неуверенным мычанием Синяк, – так эт-ж мы и так не особо, эта, пересекаемся.

– В этом и кроется драматический аспект нашего положения. Драма порождает свою антитезу. Я поясню. Несчастье наше в том, что мы не можем вкусить все блага цивилизации. А удача в том, что случись катаклизм, переход в более близкое к…, – Федорыч замялся, но слово подобрал удачное, – …к естественному, состояние, не будет для нас таким болезненным, как для других. Мы просто ничего не заметим.

– Г-гы…, – рассмеялся ни к селу, ни к городу тот, с разнобойной обувью.

– Есть еще одна очень важная штука, – продолжал Федорыч, – свобода! Свобода никогда не бывает абсолютной. По крайней мере, в социуме.

– Эт чё такое?

– Общество, в котором мы живем, Синяк. Хочешь не хочешь, а приходится считаться с другими его членами.

– Г-гы…, – снова подал голос разнотуфельный.

– По существу, люди, заключая конформистский союз с обществом, лишаются свободы. – Федорыч погрозил пальцем невидимому оппоненту. – И люди добровольно идут в неорабство в погоне за спокойной и сытой жизнью… Как у хомячков в клетке. И только такие, как мы, совершают робкие шаги на пути к освобождению от оков этой постыдной и губительной для человека зависимости. Чем меньше хочешь от других, тем ты свободнее.

Он начал, было, по преподавательской привычке повышать голос, как вдруг в сумерках зарождающегося дня из туманной пелены, стелющейся над водой, появился здоровенный предмет, напоминающий огромное веретено, упакованное в полиэтиленовую пленку, наспех перехваченную в нескольких местах бечевой. Веретено лишь слегка выдавалось из воды, производя впечатление чего-то массивного. Покачиваясь на волне, оно неторопливо причалило к берегу.С одного конца полиэтилен разошелся, и из разрыва торчал посиневший палец человеческой ноги.

– Приятели застыли в изумлении.

– Утопленник, – без эмоций констатировал Федорыч.

– Мож эт-т, жив еще? Так мы эт-т… искусственное дыхание, – заикаясь, предложил Синяк, но, наткнувшись на уничтожающий взгляд старшего товарища, умолк.

В повисшей тишине они стояли и размышляли, созерцая покачивающиеся на дробной волне бренные останки.

«А вот и подтверждение моим словам! – думал Федорыч, – Жизнь мимолетна! Смотришь на этого несчастного и начинаешь понимать, насколько наши собственные невзгоды ничтожны перед лицом смерти. Возможно, недавно этот несчастный радовался жизни и совершенно не рассчитывал обрести покой в таком унизительном виде – упакованным в полиэтиленовую пленку, как кусок сыра на полке в магазине».

«Ёшь твою налево – жмурик! – думал Синяк. – Вольтметр ни за что не поверит! Надо будет Деса́ду тоже рассказать. Вот она, блин, свобода!».

А у третьего в мозгу пронеслось следующее: «Не хватает двенадцати… . Не-е…, постой. У Федорыча двадцатник, у Синяка три червонца. У меня мелочью семнадцать…»

Полчаса спустя из патрульной машины, остановленной бдительной троицей, на место происшествия нехотя выгреблись двое ментов.

– Ну, орлы помойные, показывайте, чего натворили?! – стряхивая остатки сна, незлобно заорал на притихших бродяг начальник патруля, капитан.

– Так, это ж не мы, камрад милиционер, – ввернул Синяк выскочившее из основательно затянутых паутиной закоулков памяти импортное словечко.

Но капитан оставил без внимания чистосердечное признание. Он понял – жалкий вид этих асоциальных элементов не оставляет ни малейших надежд отличиться, раскрыв по горячим следам мокруху. Они явно не отвечали требованиям к кандидатам на роль хладнокровных убийц, к тому же способных так цинично избавиться от трупа.

Он сплюнул и грубо прервал самодеятельного аргуса:

– Разберемся!

Версия суицида категорически исключалась, поскольку после совершения оного человек вряд ли способен был самостоятельно завернуться в полиэтиленовую пленку, обмотать себя веревкой и в таком, явно стесненном во всех отношениях виде, броситься в воду. Значит, ему кто-то помог. Кто был этим помощником, и предстояло выяснить старшему лейтенанту Павлу Игнаточкину, назначенному руководителем следственной группы, состоявшей за нехваткой штата из одного-единственного сотрудника – его самого.

Старший лейтенант изучал обстоятельства происшествия в своем крошечном, зато отдельном кабинете в доме на улице Петровка, хорошо знакомом всем из телевизора. В тот момент, когда он был полностью поглощен заполнением важных бумаг, которым впоследствии предстояло стать страницами папки под названием «Дело №…», в дверь постучали, и в комнату вкатился начальник отдела судмедэкспертизы подполковник Шниткин по прозвищу Шнитке – человек средних лет, но далеко не среднего опыта в своем деле.

– Один? – осведомился он вместо приветствия, хотя в кабинете не было ни одного одушевленного предмета кроме самого следователя, если не считать готовящуюся к зимней спячке муху, лениво передвигающуюся по подоконнику в северо-западном направлении. Оседлав жалобно скрипнувший стул и не утруждая себя предисловиями, гость продолжил: – Странное дело с этим вашим убиенным получается, товарищ старший лейтенант.

– А что странного? – удивился в совою очередь Игнаточкин. – Я вашим звонил. Сказали: холодное, проникающее, прямо в сердце, и…

– Проникающее-то проникающим, а это вы видели? – перебил его Шнитке, достал из недр потертого портфеля такую же потрепанную папку.

Внутри оказались снимки – те самые, которые начинающий следователь пока не научился рассматривать без содрогания. Он передернулся и, не задерживая на них взгляда, промямлил:

– Мне бы, товарищ подполковник, своими словами. А то я не очень-то понимаю в этой вашей разделке туш.

– А своими словами получается вот что, молодой человек… Я таких ножиков никогда не встречал – глубина раны шестьдесят сантиметров, ширина лезвия – шесть-семь.

– Погодите! Как это? Туловище в районе грудной клетки…, тридцать максимум. Ну, если немного под углом.

– А если удар нанести вертикально, сверху вниз?! – Шниткин победно взглянул на собеседника: – Вот посмотрите, у меня тут схемка.

Он достал из папки лист бумаги с какими-то каракулями и углубился в объяснения, как прошло лезвие. А вот по личности убитого данных было негусто.

– Документов при нем не оказалось… Да и какие, к чертям, документы на абсолютно голом теле – даже трусов и тех не оставили! Антропологически, восточный тип… Ребята пробили… по отпечаткам не проходил. И уже вряд ли пройдет, – мрачно пошутил Шнитке. – И еще… Помимо свежих резаных ран, на теле имеются довольно свежие шрамы.

– Выходит – его завалили кинжалом? – спросил Игнаточкин. – Так что ли?

– Ну, ну…, молодой человек, приучайтесь к человеческому языку, хотя бы в тех случаях, когда дело касается человека. Это же не лось, в самом деле. Да… х-мм… скажите-ка…, а вы когда-нибудь видели кинжал шестидесяти сантиметров в длину и в семь шириной?

– Что же получается?– спросил Игнаточкин.

– Хм… Если бы это были времена… ну, например, Александра Невского, я бы сказал…, – Шнитке выдержал выразительную паузу: – Парень заколот мечом, не иначе!

– Каким еще мечом… что за сказки, в самом деле? – вытаращил глаза Игнаточкин.

– А вот так-с, сверху вниз. Да-с! Несчастный, вероятно, стоял на коленях, а убийца или убийцы отвели его голову чуть-чуть влево и вонзили меч сверху вниз, вот сюда.

Рассказывая, Шнитке вскочил со стула, завел руку за спину и ткнул себя оттопыренным большим пальцем в основание шеи.

– Одно скажу, удар был очень мощным, – добавил он.

– Думаете, ритуальное убийство? Припоминаю, несколько лет назад…, я тогда только пришел в управление…, одна секта устраивала посвящения. И закончилось это убийством. Только они девственниц убивали.

– Не знаю, Игнаточкин, не знаю. Мое дело вам факты изложить. А выводы делайте сами.

Прошло две недели. Две недели, в течение которых были написаны необходимые отчеты, составлены заключения судебно-медицинских и прочих экспертиз, проведены следственные эксперименты и допросы свидетелей. С ними тоже было негусто – разве только три алкаша, которые наткнулись на труп – вот, пожалуй, и все. Опознание не дало результата. Хотя… Игнаточкину в какой-то момент показалось, что старший, бывший вузовский преподаватель, а ныне – спившийся тип (хотя лично старшему лейтенанту он был чем-то симпатичен), узнал беднягу. Во всяком случае, когда ему показали фотографии, он смутился. Впрочем, это неудивительно – так бывает почти с каждым, кто не привык к подобным процедурам.

Но всё это ни на йоту не приблизило Игнаточкина к разгадке страшной тайны, которая свалилась на него в эти до боли в зубах унылые, осенние дни. Была надежда, что кто-нибудь обратится с заявлением об исчезновении близкого человека. Но тщетно – похоже, несчастный не имел ни родственников, ни друзей. Убитый был «без вести пропавший», но наоборот, то есть, «без вести найденный», что намного обидней, согласись, читатель. Ведь первые обладают существенным преимуществом по сравнению со вторыми: во-первых, сохраняется надежда, что они еще могут найтись; во-вторых, они, в любом случае останутся носителями атрибутов вполне конкретной личности. А с такими, что получается? Часто бывает, так никто и не объявляется, чтобы пролить слезу о безвременно ушедшем. Поэтому, дело это, не успев начаться, было приостановлено, подпортив и без того далеко не блестящую отчетность подразделения и не оставив ничего, кроме досады старшему лейтенанту лично.

Справедливости ради надо заметить, Игнаточкин не располагал сведениями об одном эпизоде, случившемся поблизости от места, где произошло зачатие этого повествования. Будь он в курсе – неизвестно, каким путем развивались бы события.

Случилось это месяц или два назад.

Тот день ничем не отличался от других. У входа станции метрополитена, как обычно для таких мест, совершалась бойкая торговля всякой всячиной сомнительного происхождения. Повсюду царила суета.

У одного из киосков разгружалась, будто разрешалась от бремени, страдающая от ржавчины, как от тяжкого недуга, пожилая «газель». С каждым выгруженным ящиком ветхие пружины, кряхтя, приподнимали грузовичок на несколько миллиметров. Рядом вертелся молодой гастарбайтер с мудреным именем Абулькасим Ширази – парень подсоблял заведению «Шаурма Шехерезады», таская легко, словно воздушные шарики, сразу по нескольку ящиков. Касимка – так его здесь все называли, чтобы не сломать язык, – был настоящим красавцем. Происходил он, надо думать, из персидской части таджикского этноса. К тому же воины Александра Великого немало потрудились во времена великих походов на Согдиану и Бактрию над эллинизацией тамошнего населения. Недавно к нему в гости прикатила жена, черноокая красавица Малика с животом внушительных размеров. Так что повод работать с воодушевлением у него имелся.

Дальнейшие события восстановили впоследствии по рассказу Федорыча, первую презентацию которого он устроил вечером того же дня для своих товарищей.

Рассказал он следующее.

Никто не обращал внимания на припаркованную неподалеку от газели огромную, гангстерского вида черную машину.

И вот из нее нарисовался мафиозный тип с круглой мордой в черном кожаном пальто, шляпе и в темных очках. Ни дать, ни взять – Аль Капоне.

Касимка продолжал таскать ящики, а гангстер стоял в отдалении, переговариваясь с кем-то по телефону. Закончив разговор, он проследовал к грузовичку и, когда Касимка возвратился за очередной порцией товара, окликнул его. Федорыч находился в двух шагах и расслышал, как он назвал парня по трудно запоминаемому полному имени и показал какую-то книжечку. Какую, Федорыч не рассмотрел.

– Да, это я…, – испуганно ответил Касимка.

Да и как не струхнуть бедному парню в таком городе и в такое хреновое время.

– Паспорт у тебя есть? – продолжил гангстер.

– Имеется, гражданин начальник. Почему сразу нету? Он там в кафе. У меня все в порядке.

– Да ты не нервничай.

– Я не нервничаю, – нервно ответил Касимка. – Документы в порядке.

В этот момент Федорыч понял – не мент это. Не ведут себя так менты и в джипах просто так не ездят.

А Касимка сгонял за паспортом и отдает его – наивная душа – этому бандиту. Тот, даже не заглянув в документ, сует его в карман, и под локоток, вежливо так, Касимку:

– Придется проехаться, – говорит и к джипу парня подталкивает. – Да ты не бойся, мы ненадолго.

Федорыч заметил, что Касимка перепугался еще больше, побледнел и пошел, как привязанный, за гангстером к машине. Когда дверь приоткрылась, Федорыч успел заметить на заднем сидении еще одного типа в «коже». Двери захлопнулись, автомобиль взвизгнул шинами, рявкнул и, подняв легкий смерч из смеси пыли с прочей городской дрянью, нырнул в стадо тысяч себе подобных.

А теперь главное. В том, выловленном из воды, Федорыч признал Касимку. Но следователю не открылся, потому что подумал, что Касимке это вряд ли поможет. А вот его жена… Он представил себе беременную Малику, которой показывают убитого мужа, горе ее представил. И промолчал. А приятели ему не поверили, даже поорали – особенно, Синяк. Он всегда начинает первым. Но, возможно, правильно сделали – может статься, пригрезилось все это Федорычу под действием сивушных масел и паров этилового спирта.

Возвращаясь к случаю в заливе, остается добавить следующее. Один газетчик по имени Эдуард Панфилов, осунувшийся от необременительной зарплаты и обременительных долгов, слил – разумеется, не за просто так – информацию о зловещей находке своему приятелю, тоже журналисту. Акция Эдика имела целью повышение уровня собственного благосостояния с очень низкого до низкого. «Хочешь жить – умей продать копеечную информацию за миллион!» – подвыпив, любил он поучать своих коллег.

Чего он не мог слить, так это случай с Касимкой. Правда, этот случай вполне мог не иметь никакого отношения к тому, в заливе. Мало ли что может примерещиться пьянице.

Так что оставим до поры забавных алкоголиков с их предводителем Федорычем; оставим несчастного убиенного, кем бы он ни был, дожидаться на ледяном цинковом столе в морге, покуда сердобольное государство не погребет его за казенный счет; оставим также старшего лейтенанта Игнаточкина разгадывать замысловатый ребус; оставим и Эдика Панфилова ломать голову над немаловажным для него вопросом: к кому бы сегодня сесть на хвост, чтобы бухнуть на халяву в каком-нибудь второсортном ресторане – в первосортные Эдика уже давно никто не приглашал, а сам он не обладал для этого достаточным финансовым ресурсом. Оставим всех и вся и с помощью волшебной силы воображения перенесемся…