Читать книгу Клязьма и Укатанагон. Премия им. Ф.М. Достоевского - Юрий Лавут-Хуторянский - Страница 4

Половина большой бутылки белого сухого вина, початая бутылка водки, резаные, в слезах, огурцы и помидоры, масло и сметана, сыр и котлеты – три женщины сидели ранним августовским вечером за столом, покрытым цветастой клеёнкой, в саду, между клумбой, осыпанной флоксами, и яблоней, набитой яблоками.

– Дежурит, – усмехаясь, сказала Светлана Корецкая, хозяйка дома, высокая светловолосая женщина лет сорока.

Две другие повернулись за её взглядом: в глубине участка, у щели в заборе, стоял здоровенный белый гусь.

– Час может простоять как приклеенный.

– И что он там потерял, красавец этот? – поддержала разговор Татьяна, её школьная подруга, ещё в девятом классе переехавшая с родителями отсюда, из Поречья, во Владимир.

– Салат они, кажется, любят, – предположила Евгения, темноволосая хрупкая девушка двадцати трех лет с толстыми короткими косами.

– Не знаю уж, что он там любит, – сказала Светлана, – но это не салат.

– В смысле?

– Славинские там в загончике своём гуляют, слышите?

– И что же, этот негодяй пялится на чужих девушек? – посмеиваясь, спросила Татьяна. Несмотря на быструю реакцию и цепкость, от слов её возникало ощущение лёгкости, может быть, так получалось от постоянной приветливой и высокой интонации.

– Бруно, любимец наш, производитель бывший, – мрачновато прокомментировала Светлана, – смешного тут мало. Давайте-ка еще раз за здоровье, наше и близких.

– До дна, значит.

Выпили, и Татьяна, мельком посмотрев на отставленный и почти полный бокал Евгении, снова повернулась в сторону гуся.

– Бывший, значит? Может, там для него порода интереснее?

– Не-а, – оживленно ответила Светлана, – не угадала ты, Крупнова. Из одного инкубатора брала. Всё одинаковое: страсбургская белая быстрого созревания, яйценоскость, нежное мясо, большая печень и так далее – могу подробно.

– Садитесь, Сизова, пятерка вам по домоводству. В журнал! А что же он туда пялится-то? При такой яйценоскости у него и тут должно быть чем заняться. Бруно! – поняв хозяйкину проблему, крикнула Татьяна в сторону гуся, – чего ты там нашёл, дорогой?

– Действительно все так похожи? – спросила Евгения.

По неспешным ответам, по тому, как нарочито ровно звучала интонация, было понятно, что или что-то не так в отношениях хозяйки и этой молодой девушки, очевидно случайной в компании двух школьных подруг, или слова, которые она говорила, направлены были только для поддержания общего разговора, мало интересного для неё самой.

– Одна к одной. А чем они вообще могут отличаться?

– Это надо у Бруно спрашивать, – засмеялась Татьяна.

– Ну да, – сказала Светлана, – он бы нафантазировал.

– Как же я люблю эти твои флоксы, Свет, стоят только недолго, – Татьяна подлила в бокалы сухое и засмеялась: – А ведь правда, если они все одинаковые, чего он туда лезет?

– У тебя что, по жизни первый раз такой вопрос возник?

Подруги расхохотались. Крупное яблоко шлепнулось о землю с чмокающим звуком.

– Ладно, Свет, давайте за ваш дом, за семью, хозяйство и за бизнес твой французский.

– Действительно, это интересно, как у вас с фуа-гра, Светлана? – спросила Женя.

– С фуа-гра-то? Просто объеденье! То-то нам ни разу не обломилось, – весело сказала Татьяна. – Да, не говорила я тебе, Тань? К деревянному полу приколачиваешь гусятам лапки и потом, милое дело, пропихиваешь кукурузу им в глотку через трубку. Гаваж называется. Вот те и пяченочка!

– Ни хрена себе, – сказала Татьяна. – Да, вот сейчас пойдём с тобой, пропихивать будешь.

– Нет уж, извините, это без меня, Свет.

– Ну, тогда с Евгенией.

– Я думаю, это шутка, – сказала Женя.

– Никакая не шутка! Пячёночка! Нормальные фермеры, французы, они вот так вот и делают. А у меня не пошёл гаваж этот, а бизнес такой доходный.

– Ужасная, ужасная жестокость, – сказала Евгения.

Светлана усмехнулась:

– Ну, плакать-то мы тут особенно не будем, бошки им рубить мы тоже можем, а вот процесс не идёт. Очень уж маленькие и пушистые, гадёныши, – пищат.

– Не для нас, видно, эти сказки Матушки Гусыни, наше дело – потроха с грешневой кашей, – улыбнулась Татьяна.

– Что ещё за сказки Гусыни?

– Да вот, Мария моя под руководством Евгении переводит французские сказки. Оказывается, Свет, все французские сказки – это сказки Матушки Гусыни. «Красная Шапочка», «Кот в сапогах», «Красавица и Чудовище» – всё это им Гусыня рассказала…

– «Красавицу и Чудовище» женщина написала, не помню, как зовут, но не Шарль Перро, – торопливо поправила Женя.

– Поня-а-атно, – сказала Татьяна.

– Гусь ваш очень хорош, – сказала Женя, – стоит напряжённо, как скульптура. Древние греки держали их за красоту.

– Да, он такой у нас, красавец этот напряжённый…

– Но мы-то ещё не древние, да, девочки? – сказала немного захмелевшая Татьяна, – нам еще много чего нужно, кроме их красоты.

– Бруно! – резко и громко закричала Светлана. – Пошёл отсюда!

Гусь не дрогнул.

– Не нравится ему, Сизова, твоё обращение, – сказала Татьяна.

– Bruno, beau, reviens, je vais te pardonner, – ласково позвала Женя. Но с тем же результатом.

– Дождётся он у меня великой французской революции.

– А со своими-то он как, а, Свет, кавалер этот?

– Никак.

– То есть совсем никак? – выпив бокал, решила уточнить Татьяна.

Повернувшись к ней всем телом и глядя в глаза, Светлана сказала вежливым ровным тоном:

– Крупнова, если это тебя так волнует, то совсем. Просто вот не е*ёт их ни разу.

Татьяна, улыбаясь и не отводя взгляда, ласково сказала:

– Значит, Свет, тут дело в принципе.

– В каком таком принципе, Крупнова, просвети нас.

– Всё просто: загадка нужна, а загадка – она всегда за забором. Им за забор хочется, за приключениями. У них всё, чтобы они не делали, – это приключения: приключения Гулливера, приключения Тома Сойера или Буратино – всё приключения, жизнь идёт, дети растут, а у них приключения. У Татьяны Лариной никаких приключений – приключения у Онегина. У Василисы Премудрой и у Бабы Яги тоже почему-то никаких приключений нет, у Анны Карениной, у любой женщины жизнь и проблемы, а у этих – сплошные приключения.

– Тут согласна, – смягчилась Света, – без забора мы для них одинаковые.

– А они разные? – тоже стараясь попасть в ровный тон, спросила Женя.

– Они да, разные. Заразные. Природа такая, увидишь сама потом, – ответила Светлана.

– Вот и отлично! – рассмеялась, Татьяна. – У нас, значит, есть выбор, а у них нет.

– У нас есть, но мы не выбираем, – сказала Светлана, – а у них нет, но они всё выбирают и выбирают, никак не выберут. Совсем нас эти гуси игнорируют, – добавила она, посмотрев на часы, и все вместе они рассмеялись. – Хватит уже этот сушняк, давайте беленькой по пятьдесят грамм.

– Я пас, – сказала Женя, – а то я на своем велосипеде не доеду.

– Вольному – воля. Давай, Крупнова, за тебя. Так. Про яблоки-то и забыла. Светлана встала и медленно пошла, сдвигая розовым сапогом лежащую сплошным ковром падалицу. Женя быстрым цепким взглядом оценила замечательную женскую фигуру, небрежную одежду и безвкусное, на её взгляд, сочетание розового и зелёного.

– Ты что, плохо себя чувствуешь, Жень? – быстро наклонившись к ней, тихо спросила Татьяна, – и вино по чуть-чуть, и не ешь ничего. И у нас вчера тоже.

– Да не хочется что-то, с утра сладкого похватала, а потом с Машей на велосипедах по жаре – аппетита совсем нет, – ответила Женя.

– Поня-атно. А как там Мария наша занимается последнее время?

– Вы знаете, интерес появился. С произношением тоже прогресс, думаю, в школе всех удивит. Я возьму оба велосипеда и пойду поищу ее.

– Не нужно её искать, с подружками она.

– Неудобно как-то, я за ней ехала, а оказалась тут, за чужим столом.

– Ни за каким не за чужим. Мама твоя как, уехала уже?

– Ну да, ее надолго не хватает. Неделя – и опять в Ковров. А дом бабушкин разваливается.

– Жень, я помню, бабушка уезжала в Венгрию, а похоронена она здесь?

– Ну да, и бабушка, и дедушка, и братья мамины – наших там много.

– А ты когда собираешься отсюда? Мы-то во вторник уже трогаемся, всё, первое сентября…

Светлана вынесла из дома миску с яблоками, крупными и разными, от жёлтых и зелёных, до розовых и ярко красных – видно сама так подбирала – поставила на стол и посмотрела на участок:

– Сукин кот!

– А может, у него там любовь? – спросила Евгения.

– Какая-нибудь прекрасная Серая шейка, – улыбнулась Татьяна.

– Серая жопка, – ответила Светлана, резко повернулась и перешла на крик: – Бру-уно! Ты су-укин бесполезный кот!!

Гусь не пошевелился.

– Это не любовь, это страсть, – сказала Татьяна.

– Умора, – улыбнулась Женя.

– Ну всё, достал меня этот персонаж сказочный, – Светлана, встала и, стараясь идти ровно, пошла к сараю.

Ключи Славиных висели на гвозде у входа в сарай, а тесак лежал на верстаке, и когда Светлана шла из сарая, направляясь к калитке, Татьяна с Женей видели, как край его поблёскивал на солнце. Прикрыв собственную калитку, она дошла до калитки Славиных, открыла и закрыла ее без стука, и медленно пошла вдоль забора, разделяющего участки. Через щели было видно, как фигура в светлом платье сначала двигалась, а потом замерла. Как только голова, а за ней и шея Бруно пролезли в отверстие, Светлана с шагом ударила по ней высоко поднятым тесаком, но рассекла только наполовину. Шея хоть и прижималась к доске, зажимая перерезанную жилу, но кровь уже ярко текла по белому гладкому перу. Бруно дёрнулся, пытаясь вытащить голову – кровь брызнула Светлане в лицо и на грудь – но она, уже успев поднять тесак, зажмурившись, вторым ударом отсекла Бруно голову.

Татьяна и Женя увидели, как тело Бруно без головы отсоединилось от забора и, фонтанируя кровью, рванулось и побежало, но буквально через пару секунд рухнуло на дорожке. Женя чуть привстала и, полунаклоненная, метнулась в сторону, стараясь успеть добежать до глухого угла, заросшего сорной травой и крапивой. Ее рвало с паузами, с каким-то приглушенным звуком, видимо, она изо всех сил сдерживалась. Татьяна, бормоча «господи, господи», побежала в дом за водой, налила там доверху кастрюльку и, боясь пролить, но все равно проливая, прибежала обратно. Намочила край полотенца и протянула Жене. Отплевавшись, обтершись и прополоскав рот, на ватных ногах та вернулась за стол. Когда Татьяна опять посмотрела на щелястый забор, светлое пятно ещё оставалось на прежнем месте, и она, понизив голос, спросила:

– Ты что, залетела?

Женя молча смотрела на забор, потом повернула голову к Татьяне и строго сказала:

– Да.

– Поехали отсюда вместе с нами, – как бы сама себе сказала Татьяна.

Женя не отвечала. Светлое пятно за забором двинулось в обратную сторону. Светлана толкнула калитку тесаком, зажатым в правой руке. В левой у нее была голова Бруно. Лицо, платье и тесак были залиты кровью.

– Протри мне, пожалуйста, глаза, Татьяна, – сдержанно и строго сказала Светлана.

Татьяна, взяв полотенце, подошла к ней и осторожными движениями стала протирать ей лицо.

– Чем оно у тебя воняет? – спросила с закрытыми глазами Светлана.

Татьяна ахнула:

– О господи, сейчас, погоди минутку, другое принесу.

– Не надо, – остановила ее Светлана, – в душ пойду, а вы не уходите никуда, ждите меня, – и прошла вперед, бросила голову Бруно рядом с его телом, ковырнула ее сапожком, чтоб она встала вертикально, и повернула к душу. Слышно стало, как за кустами черноплодной рябины зашумела вода в кабинке из гофрированной пленки.

– Мы во вторник уезжаем, поехали с нами. Нельзя тебе здесь оставаться, понимаешь сама-то? – пристально глядя на Женю, четким шепотом проговорила Татьяна.

– Понимаю.

– Рано утром, в шесть тридцать к нам.

– Я не могу ехать в машине, меня тут же выворачивает, – сказала Евгения.

– Довезем тебя до станции и поедешь на поезде, главное стартовать, а ему скажи, что уедешь с нами.

– Кому ему? – сердито спросила Женя.

Татьяна молча смотрела на нее, потом ответила:

– Кому сама решишь, тому и скажи.

– Спасибо, – Жене сейчас больше всего хотелось сбежать именно отсюда.

– А вот и труженики сельской механизации! – Татьяна обращалась к входящим в калитку двум мужчинам в рабочей одежде.

Один, Павел Никитин, блондин лет сорока пяти с крепкими плечами, прошел прямо к столу и, откусив протянутый ему Татьяной бутерброд, жевал, оставаясь в таком же наклонённом положении, пока она его не поцеловала. Второй – русоволосый, высокий, худощавый мужчина с усами и не очень ухоженной, но все же аккуратной бородкой – Сергей Корецкий, муж Светланы, – поздоровался с Татьяной и, глядя на Женю, спросил, легко проговаривая её сложное отчество:

– Как Ваши дела, Евгения Золтановна?

– Спасибо, прекрасно, Сергей Дмитриевич. А у Вас?

– Все хорошо. За два дня оживили два трактора за условно достойное вознаграждение.

Сергей Корецкий, до знакомства со Светланой и переезда во Владимир инженер-механик на крупном московском заводе, быстро стал для нескольких окрестных районов кем-то вроде главного специалиста по сельхозтехнике и вообще ремонту механизмов. В последние годы, когда его таланты стали очевидны для всех, оставшиеся еще в районе полуживые кооперативные и частные хозяйства присылали за ним машину и увозили к себе на несколько дней. Там, в мастерских, на мехдворах или просто в сараях, похмельные механизаторы под его руководством разбирали-латали-налаживали технику, от лёгких на вид навесных граблей до тяжеленных, в рыхлом черном сале, двигателей комбайнов и линий по распилке леса. Работа его была, по местным меркам, весьма высокооплачиваемой: платили наличными по хорошей почасовой ставке, им самим установленной и включавшей, к возмущению местного сельского народа, время на приезд, отъезд и обед.

– Подставляй лапы, полью, – сказала Татьяна, скормив мужу бутерброд.

– Нет, тут надо раза три и с хозяйственным мылом.

– Хорошо, садись тут, Света в душе, сейчас принесу тебе мыло. Сережа, как настроение? – спросила на ходу.

– Шикарное, очередная победа над злобным железом… Тут он увидел валяющегося в глубине участка Бруно и его поставленную на попа голову, подошёл к ней, поднял плечи и развёл руки, и так и пошел к умывальнику, рядом с которым за шторой шумел душ.

– Зачем, Света? Выбрала момент, да? – он мыл руки под рукомойником и смотрел на лежащие на скамейке платье и белье, испачканные кровью.

– А что такое? – спросили из-за шторки. Он не отвечал.

– Это не Света, это Серый волк, санитар леса, – сказала тогда Светлана, но Сергей уже шёл к столу.

Рюмки были наполнены, Татьяна дополнительно резала салат и раскладывала по тарелкам:

– Сколько, Паш, заработал в бюджет семьи?

Она, как это бывает в таких семьях, спрашивала об одном, имея в виду другое, и он, совершенно понимая это, отвечал что-то соответствующее, зная, что она поймёт другое и главное – стоящее за этим любовное чувство.

– Это, пожалуйста, к Сергею, я смотрел хозяйство.

– И об какое такое хозяйство можно было так руки выпачкать? – рассмеялась Татьяна.

– Тань, ну и шутки у вас тут. Вы сколько выпили-то?

– Господин помещик и так уже получил моральную травму от простой сельской реальности, – сообщил Сергей.

– Вкусно закусываете, приятно посмотреть, – вставила Светлана, вернувшаяся за стол с головой, обмотанной красным полотенцем, – Серёжа, принеси ещё из холодильника.

– Поведай обществу, Паш, – сказал Сергей, не обратив внимания.

– Прямо вот сейчас, за едой? – усмехнулся Павел.

– А что? Сцена была низкая, зато мысль высокая. Пошли мы ферму смотреть, а там ветеринару нужно было получить от бычка, ну… как бы выразиться, материал…

– Может, всё же потом?

– Нет, его уже не остановишь, – добавила Светлана.

– Не переживай, нью-москвич, – улыбаясь ответил Павлу Сергей, – в природе грязи нет. Поставили верстак повыше, накрыли коровьей шкурой и прибили к нему с торца деревянное сиденье от унитаза. Привели быка, он прямо рвется в бой, вскочил на верстак, и крепкая такая девушка-ветеринар в почти белоснежном халате поймала в дыру сиденья эту его штуку и подставила под нее ведро – всё! Процесс пошёл. А ещё и пошутила, но это уже точно не за столом. То есть вот она, реальность: сама мать-природа, в виде натурального быка, символа жизни, в важнейшей для неё ситуации принимает желаемое за действительное. Или действительное за желаемое.

– Его пример быкам наука, – сказала Светлана.

– А наука умеет очень много гитик, не забывайте, мужчины, – добавила Татьяна.

– Ну, все прям искрят юмором, – удивился Павел Николаевич.

– А ветеринарша, Ольга её зовут, живёт, между прочим, где всё типа погибло и разорилось, по мнению Павла Николаевича, и не замечает этого, ей хорошо.

– У нас тут Сергей Дмитриевич про каждую ветеринаршу знает: какой плохо, какой хорошо, – сочувственно сказала Светлана.

– А что? Ветеринарша заботится о быках, должен же кто-то позаботиться иногда о ветеринарше, – тоже решил пошутить Павел, но никто не засмеялся.

Татьяна пристально смотрела на мужа:

– Паш, ты лучше скажи, что, например, скажет бедный бычок, когда очухается?

– Он не очухается, Тань, не переживай, – ответила Светлана, – бычки живут, не приходя в сознание. Ты теперь, значит, крутым помещиком будешь, Павел Николаевич?

– Что ты, что ты, у нас в семье главное – это политическая карьера, а мы простые селяне, пейзане мы, забавляемся себе…

– Ой, ой, это кто тут одинок, заброшен с детства…

– Погоди, Крупнова, погоди, сколько земельки-то собрали, Павел Николаевич?

– Тебе что, это интересно? – спросил Павел.

– Очень. У меня тоже хозяйство какое-никакое, ты хрестьянина не унижай.

– Любознательная какая… ну… Три деревни душ крестьянских.

– А можно, барин, в гектарчиках?

– Ну, хорошо. Давай в гектарчиках. Примерно, где-то десять тысяч.

– Гектаров? Солидно. И сколько туда уже вбухано?

– Ну… мать, тебе прям всю бухгалтерию… ладно, скажем… если с коровами и хозяйством, то больше, все ж таки, лимона зеленых денег, – ответил после заминки Павел Никитин.

– И?..

– Что «и»?..

– И?..

– Не «и», а нужно еще два.

– И?..

Никитин засмеялся:

– А потом ещё. Я вижу, ты хорошо разбираешься в сельском хозяйстве, вопросы такие основательные задаешь…

– И?..

– Да не знаю я, Свет. Пока что всё не то. Может быть, вообще нельзя было в это дело вкладываться.

– Во-от они, трезвые слова, ваше благородие, – сказал Сергей.

– Вот опять укусили, – сказал Павел Николаевич.

– Если тебя опять укусили, значит ты вкусный, – сказала ему Татьяна.

– И где они, твои гектары, Павел Николаич?

– Рядом с Судогдой, километров семьдесят отсюда.

– И как там к тебе народ?

– Со всем уважением. Как к любимой дойной корове, – засмеялся Павел.

– Доиться не будет – забьют на мясо, – уточнила Татьяна.

– Не исключено.

– А как же протест советского колхозника против нового буржуя? Не пожгут?

– Некому там жечь, Серёж. Как и у тебя тут. Молодые уехали, прочие спились.

– Спились – это не препятствие, чтоб пустить весёлого красного петушка, золотого гребешка, – сказала Светлана, – или у тебя вот прям тишь да гладь?

– Сначала было всяко: то на пузе приползут, а то в драку… Начали мы прижимать торговцев палёной водкой, трех хмырей, младшему всего шестнадцать, тощий и самый агрессивный. Угрожать мне стали. Ну, я обратился там, к кому надо. Приезжаю как-то в райцентр, в Соколовскую администрацию. Разговариваем на ступеньках с начальником РУВД, Виктором Викторовичем таким, подполковником. Подъезжает джипец черный, выходит оттуда мой Гена, в рубашке, рукава засучены, весь в правильных наколках, вежливый такой, и говорит: привезли, Павел Николаевич, в багажнике лежат, посмотрите. Спускаемся к машине, подполковник за нами. В машине сидят двое Гениных друганов, смотрят мимо, не здороваются, а в багажнике лежат трое моих торговцев. Гена сотоварищи каждого обвязали вокруг шеи цепочкой, от одного к другому, и на цепочке их гуськом по деревне провели, чтоб народ видел, в багажник сложили и привезли сюда, на встречу. Картина такая: хрипят, просят отпустить, малой прям тут, в багажнике, описался. Гена говорит: «Не просите, парни, хана вам». «Самое простое, – говорит мне, – их в речку бросить, знаем омуток подходящий». На серьёзе, без прикола. Подполковник стоит рядом, бледный, можно сказать по стойке смирно. «Но если хотите без мучений, – говорит Гена, – то пристрелить и в леске закопать, решайте». Я говорю: «Сделаем, как скажет Виктор Викторович, мы его давно просили решить». Гена, не глядя на подполковника, смачно харкнул прямо рядом с ним. Тот вроде как не заметил и говорит: «Меня тут с вами уже полгорода увидело, вслед за ними потом в этом леске закопают. Даю тебе, Павел, офицерское честное слово – больше с ними вопросов не будет». Гена багажник захлопнул, сел в джип и говорит мне в окно: «Мы с легавыми не работаем», – и заводит машину. Я ему поспешно: «Гена, спасибо, отвези их и положи у конторы, не развязывай только, пусть полежат, я через час вернусь и сам займусь с ними». Гена посмотрел в окно на меня так внимательно-внимательно и сказал: «Работа сделана», – и газком на нас, фраеров холёных, из выхлопной дунул. С тех пор там тишина и всемерное содействие моим начинаниям. Двигатели с зерносушилки, которые украли – взяли и вернули. Диски с лесопилки нашлись. И пропавшие плиты перекрытия от силосных ям отыскались.

– О, русские богатыри! Бетонные плиты перекрытия украсть!

– И вернуть!

Сергей вдруг встал и пошел к той самой щели в заборе со Славиными. Подошел, наклонился и стал вглядываться в чужой двор, потом выпрямился и крикнул:

– Там в щель река видна, поблёскивает, понимаешь? Он на реку глядел.

– Да, как она задницей вертит, река эта.

– Я тебе говорю, он на реку смотрел, она блестит, завораживает, иди сюда сама посмотри.

– Нечего мне там смотреть. Меня не завораживает.

Павел тоже встал и пошел к Сергею, потом крикнул оттуда:

– Да, ребята, река видна, блестит!

– Так, вторая серия. Один серый, другой белый, два весёлых гуся, – пошутила Светлана. Татьяна невольно рассмеялась.

Жене было странно, что там, не так далеко от стола, продолжает валяться гусиная тушка, голова стоит на дорожке, глядя в сторону застолья – не замечать этого нельзя, но никто на это не реагирует, хотя бы не уберёт.

Мужчины постояли и вернулись за стол. Налили ещё водки, Павел предложил тост за процветание сельских жителей. Потом Сергей за процветание городских. Потом расспрашивали Татьяну про ее знакомцев – московских чиновников с известными фамилиями. Женя решилась и стала прощаться, Павел вдруг тоже подхватил: «Хочу домой, устал, ребята, как собака, смилуйтесь». Застолье развалилось. Сошлись на том, что сейчас отдыхаем, а к ночи костёр и продолженье на реке, Сергея просили взять гитару.

– Завтра, по просьбе столичных жителей, будет фуа-гра, – торжественно сказала Светлана.

Но ни вечером на реке, ни на следующий день не встречались. Утром во вторник трое Никитиных – Павел, Татьяна и их тринадцатилетняя дочь Маша, которую, к ее удивлению, мать посадила на переднее сиденье, – поехали, как говорила Татьяна, из дома домой. Женю подвезли до железнодорожной станции. Несколько раз останавливались по просьбе Татьяны, которая «что-то с утра не то съела», чувствовала себя «препогано» и каждые пять минут требовала остановки, чтоб «пройтись немного» и просила Женю прогуляться с ней до лесочка. Потом они опять залезали в машину, опять открывали окна и, пока Татьяна не заойкает, ехали очередные пару километров.

– Ну, вроде как полегчало мне, дочь, – сказала Татьяна, проводив Евгению на станцию, – давай, переселяйся назад, а я сяду вперед и поедем уже без остановок. И они покатили в свои Химки, вспоминая первоочередные, предстоящие в Москве дела, и даже не успели за двухчасовую дорогу все их хорошенечко обсудить и распланировать, столько их накопилось за этот суматошный, но такой удачный в этом году отпуск.

Женя просидела почти час на станционной скамье, потом перешла на другую сторону платформы и, сев на поезд «от Москвы», проехала до Засеки. Оттуда остаток пути до Поречья ехала на попутной, крепко сцепив зубы.