Читать книгу Ярость - Юрий Никитин - Страница 13

Кречет сел за крайний угловой стол, к нему, как железные опилки к магниту, устремились одинаково улыбающиеся официантки. Салатики тут же убрали, взамен появилось что-то вроде бараньего бока с кашей. Я услышал запах жареного мяса, невольно замедлил шаг. Кречет помахал рукой:

– Виктор Александрович!.. Давайте сюда. Я закажу для вас что-нибудь диетическое.

– Тогда я с вами поменяюсь, – сообщил я. – Это что у вас?.. А, гусь? Я думал, таких огромных не бывает.

Пузырьки вздувались и лопались на коричневой корочке, а когда она лопалась, оттуда вырывались такие пахучие струи, что мой желудок начал прыгать как зверь, кусать за ребра. Я сглотнул слюну, мои глаза не отрывались от гуся:

– Теперь вижу, что в президентстве что-то есть…

Кречет подозвал официантку:

– Вон на тот стол… левее… отнеси кусок сала. Да побольше. Наш министр культуры стесняется своего хохлячества. Даже дома, говорят, сало ест только под одеялом, чтобы не заподозрили в работе на украинскую разведку.

Сиденье стула приняло меня умело и опытно, расположив мою задницу так, что сразу стало ясно, какие усилия и какая зарплата потребовалась, чтобы сконструировать такое чудо академической мысли. С белоснежной скатерти в глаза больно стреляли мириадами острых зайчиков хрустальные вазочки, фужеры, пирамиды салфеток стоят, как сахарное пирожное, я сразу ощутил себя неуютно, привык есть прямо на кухне, там просто и уютно…

Когда я зажимаюсь, или, как говорят юзеры, зазиповываюсь, то делаю все наоборот: мои руки нагло отодрали толстую, истекающую соком ногу президентского гуся, мол, у Кречета харя треснет, а страна лишится решительного президента. За дальним столом Коломийцу подали сало, он удивлялся и отпихивал, на него с веселым злорадством указывали пальцами: выдал себя, украинский шпион!

В трех шагах на стене светился экран гигантского телевизора, звук приглушен, и хорошо, иначе гусь в моем желудке превратился бы в камень от злости: один телеведущий брал интервью… у другого телекомментатора. Тот, красиво откинувшись в кресле, долго и пространно рассказывал, как он умеет работать, как готовится к началу дня, какая у него кошка и как он отдыхал… такой смешной случай приключился… нет, давай расскажу вот этот…

Оба называли друг друга уменьшительными именами, не понимая, что тем самым позорят свои телеканалы, ибо как в постели называют друг друга – их личное дело, но перед экраном у них должны быть полные имена.

Кречет перехватил мой взгляд:

– Что, не понимаете, почему говорят не о Билле Гейтсе, а… черт, даже слово не подберу, чтобы назвать этих!.. Увы, о нем тоже на днях слышал. Мол, самый богатый человек Америки!.. Вот что хотят слышать, что запоминают.

Коломиец наконец выяснил, чей заказ ему принесли, вскочил, бросился к нам. Кречет указал ему на свободный стул напротив:

– Садитесь. Сейчас принесут. Степан Бандерович, вы телевизор хоть иногда смотрите?.. Нет? Тогда поглядите. Пора бы убрать этих самовлюбленных идиотов!

– Каких? – спросил Коломиец. – У меня они все скорее энергичные, чем что-то еще. В массмедиа самое важное – энергия, напор, нахальство!

– Черт, я думал, что это называется другим словом, а оказывается – журнализм! Для начала убери хотя бы этих, которые решили, что самые главные люди на свете – это они сами. Показывают себя, делают передачи о себе, на заставках уже их поганые рыла, а не президента, скажем, премьера или еще более важных людей – ученых, изобретателей, музыкантов…

– А-а-а, – понял Коломиец. – Ну, я с этой болезнью бьюсь уже долго. Но как только в руки попадает телекамера, всяк норовит сам втиснуться в поле съемки. Вчера я одного сам… хотя как журналист был хорош. Брал интервью у военного министра, так за пятнадцать минут министра показал в течение… минуты! А все остальное время – себя, любимого, умного, вальяжного, красивого…

Кречет невесело усмехнулся:

– Тогда указ какой-нибудь издай. Не знаю, как сформулируешь, но чтоб знали свое место. А то мне это напоминает время, когда важнее всех были швейцары на входе да бабки-уборщицы.

Я слушал, удивляясь, что этот человек с такой легкостью переходит от важнейших проблем к таким мелочам, которые для страны ничего не значат, а лишь задевают чувства особо совестливой интеллигенции. А Кречет, словно прочитав мои мысли, бросил угрюмо:

– Мы заставим народ узнавать Билла Гейтса по портретам и наслаждаться жизнью и вкусом академика Петковского, а не какой-нибудь сопливой певички, что сегодня утром запела, а к вечеру ее уже и со сцены согнали. А пока что телевизор хоть не включай…

Я заметил:

– С этим надо быть осторожнее.

– Почему?

– Люди!

– Все мы люди.

– Но одни сморкаются в скатерть, а другие нет. Которые сморкаются, их больше. И всем им интереснее, кто с кем спит из великих, чем их идеи.

Он махнул рукой:

– Да пусть интересуются, раз уж мы еще не совсем люди, но хотя бы действительно о великих! А то сочинителя шлягера, который завтра забудут, знают, а кто изобрел компьютер, кто создал программы к нему, кто перевернул в самом деле мир… не знают, скоты.

– Но других нет, – повторил я с набитым ртом. – Вся планета из этих скотов. А на Венере и Марсе вроде бы нет. Или скоты еще хуже. Так что в рай идти с этими!

– В рай?

– Каждый президент обещает построить рай, – напомнил я.

Коломиец, стремясь показать, что в его хозяйстве не все так жутко, велел принести ему пультик ДУ, прошелся по каналам, но, как назло, везде шли игры, игры, игры… Взрослые люди с мозгами младенцев азартно угадывали буквы в слове «мама», состязались, у кого длиннее уши, кто больше забыл школьных учителей…

– А что я могу? – огрызнулся Коломиец. – Это когда-то у министра культуры была здесь власть! А теперь массмедики сами власть, да еще какая!.. Они ведь тоже выражают чаяния народа, только посмотрите, сколько идиотов в зале! Я не попустительствую, просто отношусь к этим… ну, как к сексуальным меньшинствам. Все знают, что относиться к ним надо терпимо, это же не преступники, а просто больные люди, но все же каждый брезгливо сторонится таких людей… Так и эти бесчисленные игроки в лотереи, игры в слова, угадай песню, вспомни, как звали Александра Пушкина… а что, не всякий вспомнит даже с подсказкой!.. все эти люди – просто слабые, больные никчемы. На успех уже не рассчитывают, для этого надо иметь мозги или хотя бы работать, вот и уповают на удачу. Но хоть играют, а не воруют с ларьков.

Он разгорячился, маска стареющего аристократа растаяла, из-под нее выступило лицо очень неглупого человека. Говорил быстро, двигал руками, помогая речи, совсем как простолюдин, и я подумал, что Кречет не совсем дурак, если сумел как-то выделить этих людей и пригласить именно их на первое знакомство.

Кречет громыхнул:

– Этого меньшинства у нас девять десятых всего населения…

– Почему у нас? – тут же возразил Коломиец, он оживал на глазах. – Я побывал в других странах, так называемых развитых!.. У них эти лотереи на каждом шагу. Так что понятно, какие они развитые.

Кречет развел руками:

– Они сами себя, мер-р-р-р-рзавцы, называют развитыми. А мы, как попки, повторяем.

Коломиец наконец отыскал канал, где в этот момент телеведущие не рассказывали о себе, не шла передача из собора, даже не играли, а очень толстая женщина делилась впечатлениями, какая же это сволочь Кречет, что ждет бедную Россию и что нужно предпринять, чтобы остановить этого тирана, диктатора, узурпатора…

Кречет поморщился:

– Старохатская?.. До чего же гнусная харя. Терпеть не могу. Нет-нет, только посмейте!.. Она из настоящих… Не чета тем полуреволюционерам, бегунам на малые дистанции… Да ладно, знаете, о ком я… Те увидели улучшение для себя лично, мол, можно свободно ездить по заграницам и деньгу получать непосредственно из рук в руки, а не через сито в руках государства, и успокоились. А эта как танк прет дальше… С десяток Старохатских разрушили бы любое государство, но, к счастью, она одна… Но ее надо беречь, это национальное достояние. Она как никто улавливает малейшее неблагополучие, сразу поднимает визг, будто наступили на ее поросячий хвост… Если ее убрать, народ сразу оглохнет и ослепнет, и хуже всего – даже не заметит своего калечества. Не-е-е-ет, враг она мне или нет – это дело десятое. Стране она не враг, а это главное.

– Она вас ненавидит, – заметил Коломиец сочувствующе.

Кречет недовольно дернул бровью:

– Я ее тоже. Но она дерется за страну, а Цирюльник, которого вы пропихиваете как надежного человека, в самом деле и ручку поцелует, и в зад лизнет, но страну разорит, как две Мамаевых орды.

Он откинулся, давая ловким рукам убрать грязную посуду. Взамен, как по волшебству, появились графины с соками, стакан морковного сока для Коломийца – его вкусы знали, а на Кречета посматривали с почтительным страхом.

– Ничего, – буркнул Кречет. Мазнул взглядом по их вытянувшимся лицам, пояснил: – Кофе попью у себя… А что вы, Виктор Александрович?

– Если сорт не сменился…

– Мокко, – подтвердил Кречет. – Такой же настоящий, как я – генерал. О президенте не говорю, но в генеральстве моем не сомневаетесь?

Я встал, с грохотом отодвинув стул:

– Так чего сидим?.. Надо работать. Мы знаем, ради чего.

Только Кречет уловил мой намек, кивнул, глаза потемнели:

– Узнают и другие. Но не сегодня.

Когда мы возвращались, нестройной такой толпой, словно цыгане после сытного обеда, еще больше усталые и разнеженные, я ощутил, что меня догоняет беседовавший с Коломийцем Коган. Я ощутил на себе взгляд его черных, как спелые маслины, глаз. Очень внимательный взгляд. Я повел бровью, он тут же сказал задумчиво:

– Футуролог, как интересно… Нет, в самом деле как интересно! А как вовремя! У меня труба протекает в ванной. Да и в туалете что-то капает…

Я пожал плечами:

– Почему нет?

Он обрадовался:

– Беретесь?

– Почему нет? – повторил я. – Семьсот долларов в час.

У него отвисла челюсть:

– Сикоко-сикоко?

– Нормальная ставка среднего футуролога, – пояснил я. – Но я не средний, меня во всем мире признают если не лучшим, то хотя бы в первой тройке. Это я по минимуму, принимая во внимание голодное состояние страны… Правда, она голодная, может быть, и потому, что у нее такой сытый министр финансов.

Коган подпрыгнул, дико огляделся:

– Вы слышали? Все слышали этот поклеп?.. Это я сытый? Это я толстый? Жирный, да?.. Господин президент, он меня кабаном обозвал, а правоверные евреи свиней не едят!

Кречет отмахнулся:

– Какой из вас правоверный, Сруль Израилевич, мы все знаем… Кто голым в кабаке «Три поросенка» плясал на Пасху?.. Не вы?.. Странно, кто же мог тогда?..

В кабинете рассаживались шумно, бесстрашно двигали стульями, сгуживались по интересам, даже разговаривали. Коган плюхнулся в кресло сытый, лоб взопрел, но лицо было кислое:

– Почему не скажут, что от нас требуют почти невозможного? Внешний долг России до перестройки был всего одиннадцать миллиардов долларов. Пришел к власти Горбачев, за ничтожно короткий срок правления набрал… еще сто миллиардов! Но где эти деньги? Их надо отдавать Западу. Народ не понимает, почему мы должны так много, почему не отдаем… Я – министр финансов, но я этих денег и в глаза не видел!

Глаза Кречета зло сузились:

– Не знаете, где они?

Коган отшатнулся:

– Да кто не знает? По крайней мере те, кто вхож в эти двери, знают все… Но этот мешок с деньгами… простите, вагон… даже эшелон золота, им отдали за то, что они уступили взамен власть… поменяв ее на власть банкиров, финансовых магнатов… Эти несколько человек и есть самые богатые люди на свете, а не Билл Гейтс, заработавший свои восемнадцать миллиардов честно на разработке компьютеров, или султан Брунея, получивший в наследство… Конечно, эти люди загнали нашу страну в глубокую… простите, это вы военный, но здесь есть и культурные люди, не решусь, не решусь… Но уж лучше было отдать им эти жалкие сто миллиардов, и пусть теперь шикуют, чем мы жили бы и доныне при Советской власти…

Марина внесла кипящий кофейник, хорошо знала привычки Кречета, расставила чашки, а к Кречету обратилась так просто, как, вероятно, обращалась все пятнадцать лет, когда ему было очень далеко до этого кресла:

– Платон Тарасович, к вам просится на прием Кленовичичевский.

Кречет переспросил:

– Это правозащитник? Впрочем, с такой фамилией второго встретить…

Краснохарев задвигался, сказал густо, проявляя осведомленность:

– Главным правозащитником был избран Петров. Его предложил сам президент, а Госдума после тщательного обсуждения утвердила его кандидатуру…

Я видел, что Кречет не поверил своим ушам:

– Президент?.. Госдума?

– Ну да, – подтвердил Краснохарев с удовольствием. – Все по закону. Все процедурные вопросы соблюдены в точности.

Кречет проглотил какое-то выразительное слово, что вертелось на языке и едва-едва не сорвалось, но, похоже, не один я поработал литейщиком: судя по лицам министров, все поняли, даже договорили про себя недостающие слова этого заклинания, так облегчающие душу и, как говорят психоаналитики, снимающие стресс.

– Здорово, – выдохнул он наконец после длинной, хоть и немой фразы, что как колокол звучала в наших ушах, потому что произносилась хором, – а митинги протеста против своего режима не само правительство организовывает?.. Жаль.

– А то бы организовали? – спросил Коган.

– Конечно, – заверил Кречет. – Ломать – не строить. И удовольствия больше. Марина, зови… нет, проси его прямо к нам. Да, прямо на заседание. Мы чуть прервемся, а то мозги уже скрипят, пусть отдохнут, а мы пока поговорим с правозащитником. А того, назначенного, не пускать! Это же анекдот, если правительство само пишет текст на лозунгах оппозиции или указывает, за что его критиковать!

Марина заколебалась:

– А может, все-таки в шею? Вам работать надо.

– Погоди, все-таки этот экземпляр из редкой породы бескорыстных. Их оберегать надо. Зови! Только принеси для него кофе. Посмотрим, кто кого использует.

Марина вышла, а Яузов буркнул:

– Какая длинная фамилия… По мне, уж Сруль Израилевич и то проще.

Я ощутил, что надо и мне что-то сказать, поучаствовать, а то вроде бы работа кипит, все что-то делают, торопливо записывают ценные указания Кречета, шепчутся, по-государственному морщат лбы и двигают бровями, только я глазею по сторонам, отмалчиваюсь.

– Да все просто, – объяснил я. – Был когда-то человек по имени Клен. Его дети на вопрос: чьи? – отвечали – Кленовы. Через тридцать-сорок лет дети мужика по фамилии Кленов отвечали на такой же вопрос: кленовские. Или – Кленовичи, если жили чуть западнее. Дети Кленовича уже были Кленовичичи, а дети Кленовичича – Кленовичичевскими. Хоть и длинная фамилия, но произносится легко. Попробуйте!.. Только везде упрощающие жизнь, как жаждется простому человеку, американцы сломают язык.

Коган с восхищением повертел головой:

– Здорово! Хочу посмотреть на его внуков.

– Эпоха образования фамилий уже закончилась, – разочаровал я его. – А то бы у нас были Компьютеровы, Телевизорские, Программистовы, Визажистичи, Факсовы, Факсовичи, Факсовские, Факсучи…

– Факсучи, – повторил Коган с сожалением, – как жаль, что эта эпоха у вас кончилась.

Яузов смотрел с неприязнью:

– Ничего, Сруль Израилевич. У нас, Сруль Израилевич, и других забав хватает. И без этого… Грамматикопоподоллопуса имена интересные, поверьте, Сруль Израилевич, встречаются…