Читать книгу Ярость - Юрий Никитин - Страница 9

Часть I
ГЛАВА 8

Оглавление

Когда я собрался спать, было за полночь. Хрюка, как обычно, лежала на постели, спала. Я осторожно взял на руки, стараясь не разбудить, перенес на ее кресло и бережно укрыл одеялом. И лишь когда подоткнул с боков, чтобы не дуло от форточки, засмеялся своей глупости: это же собака! Просто собака. Пусть любимая. Но ей достаточно сказать: место! И она мигом очутится, где ей положено быть. Это не на тряпочке в прихожей, а в добротном старом кресле.

До чего же в нас заложен инстинкт заботы! Точно так же переносил засыпающих детей в их кроватки, укрывал одеялом… Но дети выросли, сами укрывают своих детей, а потребность заботиться осталась, и вот я с собакой проделываю все то же, что когда-то с детьми. Кормлю, поучаю, чищу уши, мою лапы, подстригаю ногти, даю витамины…

И еще инстинкт, мелькнуло в голове, проявляющийся, увы, не у всех, инстинкт сохранения племени. Враждебность ко всякому, кто, как мне кажется, угрожает моему роду, племени, народу, государству. Вся страна ненавидела банду коммунистов, что захватила власть и вела могучую Россию к упадку, с надеждой и любовью смотрела на Америку, где свобода, где все хорошо и справедливо… Но вот коммунизм рухнул, а Америка сбросила маску, придвигая к нашим границам свое НАТО!

При чем здесь коммунист, либерал или консерватор? Это проявление здорового инстинкта здорового человека. Так же, как укрывал одеялом спящих детей, так же не хочу допустить продвижения НАТО к нашим границам. И когда, помню, сынишка рассказывал, как его обидели в школе, у меня от ярости мутилось в голове, готов был мчаться туда и убивать всех учителей и хулиганов, так и сейчас шерсть вздымается на загривке, а из горла рвется глухое рычание, когда слышу, как враждебный России военный союз придвигается вплотную к нашим границам.

Здесь все на уровне основного инстинкта выживания. Выживания рода, племени. Никакие уверения в мирности не помогут, если я каждый день буду видеть нацеленный на себя автомат в руках чужого человека. Когда иду на работу, играю на компьютере, смотрю кино, гуляю с собакой…

Заснул чуть ли не под утро. Во сне блуждал по длинным страшным коридорам власти, над головой летали огромные летучие мыши, черные и мохнатые, я прятался в ниши, а ноги почему-то не двигались.


Впервые проснулся раньше Хрюки. Вывел, погулял, долго уговаривал, чтобы она все сделала, а Хрюка все ссылалась на свой режим, но все-таки сжалилась, сгорбилась, как кенгуру, в это время смотрит всегда так укоризненно, я дал за труд фролик, но все равно, когда вернулись, на часах все еще было раннее утро.

Опять же впервые за последние пять-десять лет я одевался долго, рассматривал себя в зеркало. Строгий костюм сразу отверг, чиновники умеют их носить лучше, сразу почувствую себя самозванцем, что-то среднее бы…

Озлившись, вот уже начинается конформизм, я напялил джинсы и джинсовую рубашку. Обещана жара, так что заранее закатал рукава выше локтей, расстегнул сразу две верхние пуговицы.

Перед дверью стоял с колотящимся сердцем минут десять, но, когда в коридоре послышались шаги, отбежал на цыпочках, дождался звонка, прошел обратно неспешно, отворил.

На площадке стоял молодой крепкий парень, похожий на сержанта коммандос, которого на часок переодели в гражданское.

– Виктор Александрович, – сказал он чистым, светлым, как родниковая вода, голосом, – меня зовут Володя, я теперь ваш шофер и телохранитель. Машина у подъезда, вы должны перезвонить начальнику охраны президента и проверить…

– Вряд ли мною кто-то уже заинтересовался, – буркнул я. Сердце колотилось, рубашка подпрыгивала, и, чтобы этот шофер не заметил мое волнение, я шевелился, пожимал плечами, шарил по карманам в поисках ключей.

– Все-таки полагается проверять, – сказал он укоризненно.

Хрюка протиснулась в щель. Я заметил, как побелел и напрягся этот бравый шофер-десантник. По опыту знаю, что таких собак больше всего страшатся не простые прохожие, а вот такие крутые накачанные парни. Они в отличие от мирных жителей знают, на что способны такие собаки.

– Хрюка, домой, – сказал я поспешно. – Охраняй!

Шофер вздохнул с явным облегчением, когда дверь отгородила его от страшной собаки с такими зубами и челюстями, способными перехватывать толстые кости, словно соломинки.

Уже в лифте он напомнил мне еще раз, видимо, считая ученых смешными недоумками с потерей памяти, что отныне и авто, и он сам закреплены за мной. Его зовут Володей, просто Володей, он мой шофер и одновременно – телохранитель. Я подивился, кому понадобится мое тело, но Володя возразил, что если тело и ни к черту, мне виднее, то мозги у меня, по слухам, чего-то да стоят. Так что его можно определить рангом выше, как мозгохранителя. А тела пусть охраняют у тех, у кого с мозгами слабовато или кто больше спинным мозгом перебивается.

У президентов всяких, закончил я его озорную мысль. Парень остер на язык, быстр, как ящерица, полон молодой силы, весь перекатывается, как ртуть. И дверцу передо мной распахнул без всякого подобострастия, а как молодой, полный сил человек перед тем, кто старше и умнее.

Итак, простая черная «Волга», с наворотами вроде встроенного компьютера, факса, телевизора, сложной системы связи с любой точкой земного шара. На мой взгляд, многое устарело, был бы компьютер, а через него и так свяжусь с любой точкой, где есть компьютер или хотя бы телефон. Пусть даже такой, которым пользовались Ленин и батько Махно.

Я с нежностью косился на лаптоп, или, как теперь говорят, ноутбук: пентюх-двухсотка, активная матрица, винчестер на два гига, модем двадцать шесть тысяч, встроенный джаз, а я был бы рад и зипу. По крайней мере, смогу таскать на гиговой дискете джаза «Starcraft-2» в полном объеме…

Я даже огляделся по сторонам с неловкостью. Подслушал бы кто-нибудь, как собираюсь применять чудо техники… До чего же непросто начинать работу от и до, а не тогда, когда изволится. Мысль барахтается вяло, все пытается свернуть на игру, на работу с тем, что само всплывает из подсознания…

Володя вел машину артистически, рискованно проскакивал мимо «мерсов» и «Саабов», что прут в полной уверенности, что им уступят, обгонял, нарушал, быстрая езда ему нравилась, а я посматривал с любопытством как на него, так и на машину.

У нас когда-то был старенький автомобиль. Приятель продавал по смехотворной цене, жена настояла на покупке, помню кошмарные дни, когда учился ездить, а кончилось тем, что за руль садилась только жена. Но и ее замучили постоянные ремонты, и в конце концов у меня осталось только смутное воспоминание, какая педаль тормоз, а какая газ.

Сейчас смотрел с любопытством, здесь тоже нашпиговано компьютерами, а с ними дружу, у меня следит за квартирой, а тут наверняка умеет не только присматривать за экономным расходом топлива и тормозами.

Володя перехватил мой взгляд, объяснил словоохотливо:

– Здесь, кроме базовой программы, есть и добавочные функции… Наши умельцы постарались. Кто от хорошего настроения, кто от желания себя показать, а кто и на спор, что сумеет.

– Так что же программа умеет?

Володя с неловкостью пожал плечами:

– Честно говоря, еще не знаю. Это холодильники, какие были двадцать лет назад, такие и сейчас. А за компьютерами не угнаться! А программы так вовсе каждый месяц новые…

– Я бы угнался, – сообщил я.

Он покосился на меня с удивлением:

– Вы?

– А что, – возразил я, – что во мне не так? Ни очков, ни бороды?


Я пришел первым, не считая секретаря Марину. Поздоровался, сел тихонько в просторной, как банкетный зал, приемной, Марина улыбнулась ободряюще. Глаза ее не отрывались от компьютера, но я уловил ее короткий взгляд, вроде бы скользящий, так ли одет для встречи с президентом, но осталось ощущение, что могу теперь спрашивать, глядя в это милое личико, как там у меня с почками, нет ли уплотнений в легких и скоро ли наступит простатит, обязательная болезнь, как пишут, для всех мужчин.

Дверь со стороны анфилады холлов была распахнута. К нам иногда заглядывали, я всякий раз ловил на себе профессионально ощупывающие взгляды.

Наконец боком вдвинулся грузный Краснохарев. Главой правительства он не выглядел, во всяком случае, сейчас. На его слегка обрюзгшем лице просматривалась глубоко спрятанная тоска по тому времени, когда был главой Сибгаза, когда в его великолепную работу технаря и организатора не примешивалась ни подлейшая политика, ни всякие подводные течения, когда мог во всем блеске развивать свою отрасль, к изумлению всех подавив на мировом рынке отчаянное сопротивление Рургаза и баварских магнатов, а когда пришла пора реформ, первым в стране перестроил всю отрасль на новые отношения. Но, на его беду, призвали в премьер-министры, где сменил позера и политика, доведшего страну до краха, но ухитрившегося остаться в глазах полуинтеллигенции героем реформ.

Он сел за два стула от меня. В мою сторону даже не взглянул: ни враждебно, ни безразлично. В глазах были тоска и желание, чтобы поскорее все кончилось, а его отпустили восвояси. Обратно в Сибирь.

Через пару минут шумно вошел Яузов, министр обороны. Краснорожий, грузный, морда ящиком, глаза тупые, сонные. Когда Марина встала, чтобы снять с полки зип, он оценивающе оглядел ее с головы до ног, неспешно раздел взглядом, так же неспешно одел и лишь тогда произнес рокочущим басом:

– Леночка, ты бы нам кофейку покрепче… А мне, ты знаешь, не ваши наперстки, а мой стакан.

Она кисло улыбнулась, вояка никак не запомнит ее имени, для него все секретари – Леночки, но спорить бесполезно, что возьмешь с меднолобого, унтер Пришибеев рядом с ним покажется Маканиным, а я проводил его долгим взглядом, пытаясь понять, чего ждать от генерала, что всем своим видом дает понять, что всего лишь тупой вояка, исполнитель, в политику не лезет, депутатские бредни не понимает и презирает, любит крепкую водку и толстых девок. Но я пару лет тому случайно наткнулся на него в Союзе писателей, он зашел по поводу своего друга-ветерана, его окружили члены секции военно-патриотической книги, начались разговоры, я невольно прислушался, ожидая генеральских глупостей, но этот красномордый отвечал быстро, не прислушиваясь к словам, грамотно строил фразы, и на лицах собравшихся я заметил некоторое разочарование.

Этот эпизодец так бы и забылся, но генерала затащили в зал, уговорили выступить. И тут я увидел, как на трибуну взошел настоящий генерал: квадратномордый, презирающий штатских в зале, а когда заговорил властным и таким начальственным голосом, что я возненавидел бы армию, если бы уже не ненавидел, – в его речи не было фразы, где не перепутал бы ударения или глагольные формы.

Не сразу по голове стукнуло: а кому нужен министр обороны, который знает поэзию, декламирует Гумилева и Киплинга, наизусть знает всего Симонова? Такой, того гляди, от поэзии еще и к политике перейдет.

Я сидел смирно, хотя должен был либо распластаться от почтения, как-никак одни правители, либо повизгивать от восторга, что удостоился. Но я помнил, что правителей забывают, а помнят творцов, я себя без ложной скромности относил к творцам. К тому же эти вершители судеб выглядят как побитые собаки.

Вошел высокий мужчина, плотно сбитый, моложавый, еще не грузный, в котором я, к великому изумлению, узнал Усачева. Главный разоритель страны, как его называли, самый ненавидимый простым народом, он был мишенью для всех кандидатов хоть в президенты, хоть в губернаторы, хоть в секретари сельсовета, всякий обещал, что, придя к власти, обязательно разделается с этим мерзавцем.

Сейчас он, как и Краснохарев, держался с подчеркнутой независимостью. В команде президента не быть, ясно, а что миллионы долларов на счетах в швейцарских банках… что ж, швейцары тайны хранить умеют.

Он расстегнул воротник, ослабил галстук. Я, напротив, ежился. За стеклами ветерок погнал облако пыли, в синем небе уже повисло не по-весеннему знойное солнце, но здесь прохладно, воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, так сказал бы Тургенев, но теперь от ребенка пахнет такой жуткой смесью импортных шампуней, мыла с добавками, лосьонами и кремами, что чистота и свежесть какие-то не совсем натуральные.

Вслед за Усачевым ослабил галстук и Краснохарев, но расстегнуть рубашку не посмел: чиновник до кончика ногтей. Я демонстративно расстегнул рубашку чуть ли не до пояса, подвернул рукава до самых плеч. Не потому, что жарко, просто захотелось по-детски как-то утвердиться, показать если не интеллектуальную мощь, то хотя бы независимость, это проще.

Приемная постепенно заполнялась людом. Все как один откормленные, огромные, неповоротливые, как носороги, хотя это я зря о носорогах, те как раз быстрые звери, а эти слова лишнего не скажут, чтобы десять раз не прокатать в голове со всех сторон: не ляпнуть бы что такое, что тут же подхватит подлая рать газетчиков, имиджу урон…

Разве что Коган, министр финансов, не так грузен, но и он двигается, словно плавает в плотной воде, а когда поворачивается, то заранее надевает довольную улыбку: вдруг да какая тварь с фотоаппаратом заснимет угрюмую рожу, это же падение акций на всех мировых биржах!

Последним явился Забайкалов, министр иностранных дел. Грузный и очень медленный в движениях и словах, чем-то похожий на старого филина, глаза заплывшие, словно от постоянных пьянок, но мозг, как я чувствовал, работает со скоростью графической станции. Это настоящий политик, при нарочито замедленной речи успевает продумать сотни вариантов ответов на вопросы, выбирает безошибочно лучший.


Постепенно народу набралось больше, чем стульев. Трое делали вид, что рассматривают картины на стенах. Я украдкой посматривал на собравшихся. Некоторых знал по фото в газетах, слышал интервью по телевидению. Все держатся настороженно, поглядывают друг на друга искоса, украдкой, еще не зная расстановку сил, не желая связывать себя никакими нитями.

У Краснохарева вид все несчастнее. Если многие из собравшихся активно участвовали в выборах против Кречета, то он и вовсе баллотировался на пост президента…

На том конце приемной, как раз напротив меня, сидел Яузов. От его красной, будто натертой кирпичом, рожи несло откровенной неприязнью ко всем штатским, что бесцельно слоняются по комнате, вместо того чтобы маршировать, и особенно ко мне, единственному, кто явился не в костюме и галстуке, а в джинсе. Пусть чистой и аккуратной, но все же…

Плевать, ответил я ему взглядом. Я сюда не напрашивался. Если меня вышибут, вернусь к своей научной работе. А если вышибут тебя…

Он грозно хрюкнул, мясистое лицо налилось темной кровью так, что едва не брызгала из всех пор. Водянистые глаза уставились на дверь кабинета.

На столе Марины звякнуло. Судя по бликам на ее лице, на дисплее сменилось изображение. Она вскинула глаза на всех разом, никого не выделяя:

– Господин президент просит вас в кабинет.

Даже голос ее был ровным, бесцветным, подчеркнуто нейтральным. Заскрипели стулья, министры поднимались тяжело, приемная наполнилась хрустом коленных суставов, хриплым дыханием.

Перед дверью наступила понятная минута замешательства, но в любой группе всегда находится лидер, Яузов грузно направился к двери. Остальные, как гуси на водопой, потянулись следом, сталкиваясь и застревая в узком проходе. Дивясь собственной смелости, я поднял руку, стукнул по крючку. Вторая створка распахнулась, хотя по эту сторону уже оставался я один.

Мне показалось, что Кречет слегка улыбнулся. Собравшиеся смотрели на него выжидательно. Он сделал широкий жест:

– Прошу садиться.

Ярость

Подняться наверх