Читать книгу ПетуШОК-2017, или Chicken Odessa. Чисто одесский детектив - Юрий Петрович Власишен - Страница 13

Тут впору сказать два слова о дыре этой, о Новой Фараоновке, на отшибе которой и поселился Мамай. И заодно о его «нежелательных» цыганских друзьях.

Село это обязано своим названием Старой (или просто) Фараоновке на юго-западе Одесщины, куда царская еще власть после очередной русско-турецкой войны переселила так называемых «цыган министирешт» из Дунайских княжеств. В своих валахиях, трансильваниях и бессарабиях эти цыгане были рабами при монастырях7, а в наших «свободных» краях были причислены к дунайским …казакам. Часть этих казаков поневоле, не выдержав палочной дисциплины, тут же ударилась в бега, кто в Одессу, кто еще дальше. В свою очередь, часть тех, «кто еще дальше», основала на высоком и обрывистом черноморском берегу Новую Фараоновку. Табор собрался было в небо, но приземлился на «птичьем базаре» с живописнейшим видом на море. Новопоселенцев стали называть морскими цыганами. Они обзавелись лодками и баркасами, заправски рыбачили (в особенности удачно на камбалу и морского конька, а во время «бабьего лета» и сарган шел к ним в сети, как родной), подрабатывали лоцманами для проходящих судов. В общем, оморячились и заякорились. Настолько, что вместо цыганского барона у новофараоновцев был цыганский капитан.

Про того, первого капитана, поговаривали, что у него имелось-де то самое «кольцо Соломона», благодаря которому библейский мудрец понимал язык животных. Каким образом оно попало в руки цыганскому капитану, и было ли оно у него, вообще, – неизвестно, но факт остается фактом: между предводителем морских цыган и морскими птицами, гнездовье которых находится в непосредственной близости от Новой Фараоновки, на так называемом Яичном берегу, существовала незримая связь.

Собственно, из-за этого гнездовья, которое мартыны, чайки и бакланы охраняли агрессивнее хичкоковских «птиц», люди веками обходили эту пометченную территорию стороной. И если бы агрессивность эта выражалась только в заклевывании на лету, так нет: птицы устраивали настоящие массированные налеты, используя запрещенные фекальные бомбы… Короче, о поселении тут мог думать только сумасшедший. Или тот, кто нашел общий язык с птицами.

В подтверждение второй версии цыганский капитан, с которым меня познакомил Мамай, носил повсюду на своем левом плече старого баклана. Звал он его Ронго, что в переводе с цыганского означает Колдун. Колдун Ронго был чернее самой украинской ночи, постоянно вертел длинной «антрацитовой» шеей и «стрелял» по сторонам иссиня черными глазами.

Мне сразу они не понравились: и Ронго, и тот, кто под ним. Этот ряженый «капитан» в яхтенной фуражке-кэпи, как у Остапа Бендера, с «приклеенными» усами подковой, с голдяками на каждом пальце, с дутой серьгой в ухе и с вертлявой птицей на плече, как у пирата, всем своим клоунским видом будто насмехался над памятью моего пра… прадеда капитана Десницкого, который тоже ловил рыбу, но рыбу экзотическую, и не для того, чтобы ее втридорога загнать, а для науки.

Подковоусый капитан кормил птицу свежевыловленными коньками, а после разговаривал с ней – и баклан бакланил в ответ. Не надо, не надо крутить пальцем у виска и делать скоропалительные выводы: коллегу капитана Десницкого англичанина Роберта Джона Гуппи тоже высмеяли, посчитав сумасшедшим, когда он с высокой трибуны заявил, что привез в туманный Альбион не икромечущую, а живородящую (!) рыбку.

Ладно, гуппи: у них хоть самка вынашивает потомство и, соответственно, рожает. А у морских коньков-то – самец! Но, правда, родитель с конька неважный: сразу после рождения мальки предоставлены сами себе. Самые заботливые рыбьи папы на свете – это, конечно, «петушки».

Интересно, что на голодный желудок хитрый баклан Ронго молчал, как рыба. Но после кормежки… а порой и во время… набитым ртом он резал правду-матку.

Послушать эту матку в исполнении старика-баклана сходилась вся деревня, незанятая на промысле. Ронго сзывал всех, «звоня» в своеобразный колокол – долбил своим клювом, как казенным, по массивной серьге на левом ухе цыгана.

Конечно же, в отличие от истории с гуппи, это была не правда, а цыганский трюк, но трюк очень искусный: думаю, почти уверен, что этот ром в бендерской фуражке владел искусством чревовещания. Настолько, что иногда казалось, что это не он, а пернатый колдун Ронго на его плече, говорил за обоих. Ну не мог же, в конце концов, нормальный мужик сбакланить такое: «Ха мырни мынщь ай авеса зурало!8». Да еще при детях! Даже этому ряженому клоуну хватило бы ума и совести…

Бывало, Капитан накормит своего баклана, а затем подкурит трубку и давай вдыхать-выдыхать густой дым. Такой густой, что периодически исчезающий в нем Ронго то и дело кашлял, махая крыльями, и ругался на чем свет стоит. Да-да, грязно ругался цыганским матом: «Джя про джипт Дэвлес!» – пошли, мол, все к египетскому богу! И вы, цыганчата с рогатками – туда же! Если еще раз кто-то запустит камень в моих подопечных – Ронго вам организует десять казней Египетских, мало не покажется.

Это у русских япона-мать и японский бог, а у ромов – джипт-мама и джипт-, то есть египетский, бог: в прошлые века их считали выходцами из Египта.

Вот на этой-то дымно-трубочной почве Мамай и сошелся с предводителем морских gypsy, став первым «неегиптянином» Новой Фараоновки.

Я не переносил Капитана и Ронго, Шорх и слушать не хотел про барбут.

Капитанская дочь – совсем другое дело. Она была не против…

Мамай называл ее Моя Лошадка, иногда добавляя Морская… Дочка Капитана – дерзкая, своенравная, яркая и громкая, словом, настоящая цыганка – кочевала между домом Мамая на отшибе, у самого синего моря, и родительским домом в самом центре Новой Фараоновки. Звонкое намысто из монет на ее тонкой смуглой шее заранее предупреждало: я иду. Иду навстречу ветру, морскому бризу, бриз дует в лицо, играя гривой волос. Я иду танцующей походкой к тебе, Глебушка. Иду без обуви и без седла. Открывай ворота.

Слышу звон и знаю, где он.

Я не единожды наблюдал из окна его дома, как «Глебушка» Шорх, забыв про самоуважение и про меня, гостя, выбегал навстречу этой «босоножке» -пустозвонке… и терялся. Всякий раз Капитанская дочь, его Морская Лошадка, была другой…

Потом, когда она уходила, он мне жаловался, буквально плача от смешанных чувств в мою дружескую жилетку:

– Ты видел? Видел эту центральную монету на ее намысте? «Железные» 2 гривны с морским коньком? Редкая штучка. И рыбка уникальная – конек длиннорылый. HIPPOCAMPUS GUTTULATUS MICROSTEPHANUS, как написано на реверсе. Вот и она такая же.

– Длиннорылая?! Железная? на реверсе?..

– Всякая, Морик, всякая. Одним словом, хамелеон! Нет, по сравнению с ней хамелеоны курят бамбук в параллельной вселенной. Впрочем, зачем так далеко ходить? Наш черноморский конек, как у нее на монете, похлеще будет. Тебе не случалось видеть, как он изменяет…, – Мамай осекся, глядя куда-то в даль, и продолжил только, когда заметил, что его трубка погасла, – изменяет цвет тела – от серовато-бурого, красноватого до жёлтого, буро-зелёного? А эти глаза! Ты видел? Я тебе покажу: глаза у конька могут смотреть в разные стороны – как у хамелеона! Как у неё!

Ё! – шумно вздыхал он, чиркал спичкой, подкуривая янтарную трубку, янтарь в устах его дымился, его тело курило, а душа его в это время была далеко – там, где звенит своими монетами юная цыганка.

Цыганка. Простите меня, ромы, но писать «ромка» как-то даже клавиатура не поворачивается.

Ну, конечно, я видел ее хамелеоньи бесстыжие глаза. Дочь ромского Капитана раздевала меня ними, прямо при «Глебушке», в его доме. У меня сердце спермой обливалось, когда она проделывала эту штуку-трюку с глазами. Вольная Морская Лошадка и сама стала раздеваться, когда я в очередной раз пригласил их с Мамаем в барбут. На экскурсию.

– Зачем только на экскурсию? Я поставлю в барбуте все свое приданное, чтобы выиграть, вообще, все!

Стоя у окна, Капитанская дочь стала снимать свое монисто. В лучах заходящего солнца разноцветные и разнокалиберные монеты с двугривенной посредине поблескивали, словно диковинный водопад, играли тысячей оттенков, споря красотой и богатством с лавиной ее блестящих волос, от которых пахло морем и страстью.

Такой дурманящий запах способен свести с ума любо…

Стоп! – сказал я себе: Мамай – твой единственный друг, пусть он сам с ней страдает, со своей необъезженной Лошадкой.

Она в шутку грозилась пойти со мной одна, если «Глебушка» не хочет вместе.

– Ты же скажешь, Морик, на какую рыбку нужно ставить?

Цыганка – за, Мамай – против.

Нет, он не упрекал меня, не называл «фашистом», «жестокой бессердечной скотиной», «бизнесменом на крови» или еще как-то похлеще, не посылал в вежливой форме к египетскому богу, просто каждый раз, когда я звал его полюбоваться аквариумной «корридой», Мамай находил какие-то отговорки. Сейчас-то я его понимаю.

Грешным делом, я хотел, конечно, чтоб мы вместе раскрутили «петушковый» бизнес, потому что мой тогдашний партнер Сёма-ГоловаСтик постоянно выкидывал какие-то фортеля.

Пока не выкинул последний.