Читать книгу В зоне риска. Интервью 2014-2020 - Юрий Поляков - Страница 10

Спектакль «Одноклассники» по пьесе Юрия Полякова в постановке Бориса Морозова идёт уже более пяти лет – с неизменными аншлагами. Что большая редкость для современной пьесы, особенно, если это не комедия положений, а произведение, посвящённое актуальным проблемам дня сегодняшнего. О феномене «Одноклассников» и о тенденциях в постановках современной драматургии размышляют главный режиссёр Московского театра «Модернъ», народная артистка РФ Светлана Врагова и автор пьесы, писатель, главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков.

Светлана Врагова. Меня как режиссёра трудно удивить зрительским успехом. Режиссёр может его предсказать, спрогнозировать. Но чаще зрительский успех, всё-таки, связан с классикой, с пьесами, которые проверило само время. Мне интересно, Юрий Михайлович, чем вы, как драматург, объясняете успех спектакля «Одноклассники»? Может ли драматург предсказать зрительский успех своей пьесы?

ЮРИЙ ПОЛЯКОВ. «Одноклассники» в Театре Российской армии являются одним из лидеров репертуара, одним из хитов. Признаюсь: хотя мои пьесы ставятся широко и по России, и в СНГ, и за рубежом, но «Одноклассники» Бориса Морозова – одна из самых удачных постановок. Очень многое совпало: ощущение времени, режиссёрский стиль Морозова, его понимание моего текста – словом, это тот редкий случай, когда пьеса нашла своего режиссёра. Поверьте, такие удачи с моими пьесами случаются не всегда. Но даже когда постановка откровенно слабая или невнятная, всё равно мои пьесы идут с аншлагами и делают кассу. Знаете почему? Потому что сегодняшний зритель истосковался по актуальной, современной пьесе – не «драматургическому материалу», а именно по пьесе, сделанной, написанной в соответствии со всеми законами театра. Таких пьес очень мало.

С. В. Согласна! Я постоянно нахожусь в поиске современных актуальных пьес. Их действительно очень мало. Хотя проводятся фестивали новой драмы, разнообразные читки, конкурсы, но пьесы, которая бы захватила, увлекла, не давала бы спать, – такой пьесы нет!

Ю. П. Сейчас объясню почему. Отчасти в этом виноваты сами режиссёры. С конца XIX века мы живём в ситуации постоянного усиления режиссёрского диктата. Сначала режиссёр определял лишь моменты, связанные с актёрской игрой, с ансамблем. Затем начал влиять на решение пространства, костюмов, музыкального оформления. Наконец, наступил период, когда в рамках целостной, драматургически выстроенной пьесы режиссёру стало тесно. Я неоднократно сталкивался с ситуацией, когда режиссёр ради хронометража сокращал несколько реплик в моей пьесе, ему казалось, что они лишние. К примеру, «ты вернулся раньше на три часа», а потом выяснялось, что за эти три часа всё и произошло. Режиссёр говорит: «Да, как-то мы отвыкли от того, что у драматурга всё продумано». В результате сложился новый жанр «современная драма», который не является жанром литературы. Это не пьесы, это темы для режиссёрских импровизаций, иногда оригинальные. Но если нет диалогов, нет характеров, нет интриги, нет проблемы, нет языка, кроме мата, единственный выход для режиссёра – придумывать некую «новаторскую» форму, оправдывающую отсутствие смысла в пьесе. Но, такое «новаторство», как вы понимаете, не спасает ситуацию, заложником которой оказывается и режиссёр, и, самое главное, зритель. Это как лезвие ножа, которое нельзя затачивать бесконечно, – рано или поздно сточится совсем, лезвия просто не станет. Так и в искусстве – нельзя бесконечно искать новые формы ради компенсации бессмысленности текста.

С. В. Режиссёр обычно всегда знает, получился у него спектакль или нет. У драматурга есть такое понимание удачи или неудачи?

Ю. П. Конечно! Я сразу почувствовал: пьеса «Одноклассники» – удача. Но её мне вернули 13 театров! Почему? Потому что эта пьеса требует от режиссёра уважения к драматургу…

С. В. А без такого уважения нельзя ставить ничего – ни Андреева, ни Полякова, ни Ибрагимбекова, ни Разумовскую. А главное, такое уважение, на мой взгляд, нисколько не ограничивает творческую свободу режиссёра.

Ю. П. Именно! Борис Морозов, принимая к постановке «Одноклассники», сказал мне: «Я двадцать пять лет не ставил современную пьесу – со времени «Смотрите, кто пришёл!» Арро в Театре Маяковского…»

С. В. Мне этот интерес Морозова к «Одноклассникам» очень понятен, потому что он – режиссёр, которого всегда интересует серьёзная драматургия: Шекспир, Чехов, Островский, Толстой. Кстати, вслед за «Одноклассниками» он поставил «Вечно живые» Розова – ещё одна знаковая для нашего театра пьеса. В качестве примера вспомню, что при постановке «Катерины Ивановны» Леонида Андреева я не изменила ни одного слова. Мне это было не нужно. Но я нашла манеру произнесения текста, стиль спектакля, эту удивительную атмосферу иного времени, разную во всех трёх актах. Нашла, используя своё актёрское Я, пропустив этот текст через себя. Кстати, Борис Морозов – замечательный актёр! Сейчас об этом мало кто знает, а мы с ним учились в ГИТИСе в одно время, и я помню, как он играл Гамлета. Замечательно! Этот незаурядный актёрский дар, думаю, и даёт ему такую страсть к хорошей драматургии, к выписанным ролям, к выпуклым характерам. Я по себе это знаю.

Ю. П. Но вернёмся к Театру Российской армии. Я туда ходил, будучи школьником, студентом. Там, кстати, шёл и Леонид Андреев – его пьеса «Тот, кто получает пощёчины». Мы сидели на галёрке, и оттуда были видны только белые перчатки, которые носил герой Андрея Попова. Но сейчас, когда я оглядываюсь на историю Театра Российской армии, меня поражает одно обстоятельство. Несмотря на то, что армия в нашем обществе, да и в любом обществе, является структурой жёстко регламентированной и пронизанной железной дисциплиной, Театр Армии был одним из самых свободомыслящих в СССР. Конечно, были спектакли к датам, спектакли, посвящённые определённым темам, но были и совершенно неожиданные, актуальные постановки и по своему театральному языку, и по проблематике.

С. В. Один только спектакль «Смерть Иоанна Грозного» чего стоил! И Борису Морозову, как мне кажется, удалось эту традицию творческого свободомыслия сохранить. У него великолепная школа, он очень сильный человек, который прошёл, как говорится, «огонь, воду и медные трубы». И он уверенно выстраивает репертуарную политику, ориентируясь на классику мировую – его «Гамлет» был самым неожиданным «Гамлетом» в сегодняшней театральной Москве. На классику советскую – тончайшее прочтение «Вечно живых» Розова. На классику русскую – недавняя премьера – «Царь Фёдор Иоаннович», словно подхватывающий эстафету того знаменитого спектакля 1964 года, и на высококлассную современную драматургию – «Одноклассники». Вот вам анализ репертуара Театра Российской армии!

Ю. П. Блестящее подтверждение моей мысли! Но на вопрос мы не ответили: откуда в этой авторитарной, я не побоюсь этого слова, структуре, какой является армия, такой удивительный театр? И, как человек, служивший в армии, я понял: в армии, действительно, очень жёсткая вертикальная иерархия. Но логическим следствием этой иерархии является большое доверие подчинённому. Поясню: старший офицер даёт приказ младшему, но как именно младший офицер будет выполнять этот приказ, старшего не волнует. Главное, чтобы задача была выполнена. Командир дивизии не бегает за каждым командиром полка и не объясняет, как решать боевые задачи. То же и в руководстве театром. Ведь в «Одноклассниках» довольно иронично изображены военные, и когда эту пьесу ставили в провинциальных театрах, были даже звонки, что, мол, не стоит в таком ключе затрагивать армию. Я у Бориса Афанасьевича спросил, не может ли здесь быть проблем. На что он ответил: «Юрий Михайлович, мы же военная организация, у нас полное доверие!» И ещё одно качество Театра Российской армии мне хотелось бы отметить: это театр, который очень тонко чувствует настроения общества, откликается на них. Я довольно много хожу в театры, и порою мне кажется, что режиссёры остались в эпохе заката советской власти, когда любой намёк на «первородный грех» государства российского перед народом вызывал взрывную реакцию зрительного зала. Такой нескончаемый 1987 год. И в этом смысле я очень люблю и высоко ценю спектакль «Похождения бравого солдата Швейка». Роман Гашека – вещь сатирическая, но многоуровневая. Самый внешний план – это насмешка над имперской идеологией Австро-Венгрии, которая так раздражала тихую, но самолюбивую чешскую интеллигенцию. Но у нас сегодня весь этот антиимперский сатирический пафос отторгается, поскольку мы пережили распад империи, все эти насмешки над державностью работали, когда держава была в силе, в могуществе. Правильно, что Театр Российской армии и режиссёр Андрей Бадулин этот антиимперский пафос как будто бы вынес за скобки, выявив иные сатирические пласты произведения Гашека – а их там хватает! Это сегодня редкость!

С. В. Это действительно сегодня редкость, и я даже могу сказать почему: мы утратили ту великую школу, тот великий образовательный пласт, который и мне, и Борису Морозову, и тебе, Юра, позволил сформироваться и обрести необходимый уровень и ремесла, и мастерства.

Ю.П. А Семён Франк сказал: любая революция влечёт за собой варваризацию. И этой варваризации подвергается, прежде всего, творческая интеллигенция. В драматургии, в литературе, в журналистике орудуют уже два поколения, которые пришли в профессию, ею не владея. Ко мне приходит молодой поэт-иронист, я читаю его стихи и говорю: «Это очень похоже на Николая Глазкова, мне даже показалось, что это неизвестные его стихи». Был когда-то такой отличный поэт… Этот 25-летний парень смотрит на меня и спрашивает: «А кто такой Николай Глазков?» Я говорю: «Дорогой, читать предшественников надо не только для общего развития, но и для того, чтобы лишний раз не изобрести велосипед! А теперь, вы думаете, вам легко будет уйти от этого стиля? Вы ведь так и будете всю жизнь писать под Глазкова…» Увы, современные драматурги не умеют строить репризный диалог, не понимают, что герои должны говорить по-разному, отличаясь лексикой, интонацией, ритмом речи.

С. В. Они должны, прежде всего, мыслить по-разному!

Ю. П. Конечно! Это общая проблема! Отчасти в этом виноваты и деятели культуры старшего поколения, которые, вместо того чтобы подтягивать молодёжь до собственного уровня, напротив, стремятся выглядеть «продвинутыми» и спускаются на варварский этаж «культуры», чтобы, как точно написал Евгений Винокуров – «средь юных забулдыг умереть, валидол засунув под язык»… И это стало катастрофой! Под вопросом сам архетип русского театра!

С. В. Это при том, что русский театр, как он есть, признан во всём мире. Он опирается на достижения театра европейского, затем уже обогащает его, как мы это видели в течение всего ХХ века – и Станиславский, и Михаил Чехов, и Таиров, и Дягилев… Весь ХХ век, особенно в первой его половине, мы говорили с Европой на равных в сфере искусства. И вдруг нам навязывают какие-то «драматургические технологии», «мастерские» и т. п. Это абсурд!

Ю. П. А если бы вы знали, с каким восторгом актёры играют осмысленный, продуманный, психологически обусловленный текст! Был случай при постановке моей пьесы «Хомо Эректус», когда часть актёров отказалась в ней участвовать под предлогом, что в пьесе осмеиваются либеральные ценности. То ли их кто-то накрутил, то ли ещё что-то – не знаю. Потом, конечно, расстраивались, потому что спектакль идёт с аншлагами много лет. И в разговоре с одним из «отказников» я спрашиваю: «Ты чего отказался? Ты же в новой драме бог знает что играешь!» А он задумался и ответил: «Так ведь там всё понарошку, а у тебя-то – всерьёз!» То есть, актёры очень остро ощущают эту разницу!

С. В. Конечно! Они не могут её не ощущать, говорю вам как актриса!

Ю. П. Я бы вообще всё это направление, все эти сценические инсталляции вывел из категории «театральное искусство». Тут совсем другое. И название у меня есть: «провокативное творчество». Это ведь творчество? Конечно, люди сидят, что-то придумывают, репетируют. А цель? Цель, прежде всего, – провокация. И не надо говорить: «Мы продолжаем традиции Станиславского и Чехова!» Нет, вы продолжаете традиции совершенно других людей, у которых тоже была одна цель – провокация. Беда заключается ещё и в том, что многие молодые талантливые ребята в душе понимают, что делают не то. Но художник ведь нацелен на успех. Они видят, за что дают «Золотую маску», что вывозят на фестивали, что поддерживают грантами. Не будем также забывать о такой вещи, как культурная инерция. Вот, к примеру, сгорел где-то молокозавод – не стало молочных продуктов в городе, все понимают: надо срочно восстанавливать молокозавод. При разрушении культурных институтов, на первый взгляд, ничего катастрофического не происходит. Но проходит десятилетие, и родители удивляются: а что-то у нас дети какие-то странные, мы их учим разумному-доброму-вечному, а они – словно зверята с другой планеты. А просто дети выросли в мире, где культурные институты разрушены.

С. В. Их надо восстанавливать срочно! И роль театра в этом процессе – ведущая!

Ю. П. Кстати, именно эта проблема – проблема утраты человеком культуры и деградация человека культурного – поднимается в спектакле, с которого мы начали наш разговор. А значит, процесс восстановления начался!

Журнал «Театральная жизнь», №7, 2014 г.