Читать книгу В зоне риска. Интервью 2014-2020 - Юрий Поляков - Страница 15

– Если позволите, начну нашу беседу с простенького вопроса: когда началась ваша дружба с книгой?

– Она началась довольно рано, потому что во времена моего детства существовал культ книги. У нас была роскошная библиотека в школе, вся мировая классика с фантастическими иллюстрациями. Большую роль сыграла моя учительница по литературе Ирина Анатольевна Осокина. Дома у нас книг почти не было, и свою библиотеку я собирал на те деньги, которые мне давали родители на завтраки, дарили к праздникам, копил и потом шёл в букинистический магазин. До сих пор стоит на полке серенький трёхтомник Куприна, купленный в 14 лет. К студенчеству у меня уже было книжечек сто.

– Значит, оканчивая школу, вы знали, что будете гуманитарием?

– Конечно. Но готовился я в архитектурный институт, так как неплохо рисовал, но особого таланта у меня в этой области не было. Слава Богу, вовремя понял и удержался от роковой ошибки. При этом я окончил курсы юных искусствоведов при Музее изобразительных искусств имени Пушкина и даже водил школьные экскурсии. Тогда-то я понял: нельзя усилием воли восполнить недостаток таланта.

– А как же в армии обходились без библиотеки?

– В Германии, где я служил, была богатейшая гарнизонная библиотека. В Москве я не мог прочитать двухтомник Гарсиа Лорки, а там – пожалуйста. В армии я прочитал почти сто книг.

– Скажите, в те времена уже была «дедовщина»?

– В разгаре, что и послужило материалом для повести «Сто дней до приказа», написанной в 1980 году. Служил я в артиллерии и постоянно носил за ремнём какую-нибудь книгу, потому что армейская жизнь состоит из перекуров…

– Неужели, вас не презирали за интеллигентские привычки?

– Вовсе нет. Тогда не закашивали, в батареи было человек пять с высшим образованием. Армия много мне дала. Это был колоссальный психологический практикум. Когда в казарме живут бок о бок 70 человек разных национальностей и психотипов, ты учишься общаться, понимаешь, как с кем говорить. До сих пор, встречаясь с разными людьми, я использую армейский опыт общения. Думаю, ага, ты похож на ефрейтора Раздолбаева, и с тобой нужно вот так… (Смеётся.)

– Вы невольно натолкнули меня на очень важный вопрос. Почему национальная политика сейчас пущена на самотёк, в отличие от советских времен, когда этим занимались?

– Национальная политика не ведётся как следует, потому что люди, отвечающие за неё, это зачастую те же самые, которые в 90-е годы её разваливали. Увы, наверху, но особенно в среднем звене, достаточно много персон, не отягощённых государственной мыслью. Они – функционеры, иногда хорошие, но не державники. Я их описал в «Апофегее», но при советской власти они не доминировали, зато в 90-е контролировали почти всё, и теперь, забившись во властные щели, стараются сохранить либеральный подход к государству, как к жестокому излишеству. Я и мои единомышленники понимаем: без сильного государства Россия исчезнет, а они считают – чем слабее государство, тем лучше живётся человеку. Дружба народов сама не возникает, как плесень, её надо культивировать, вкладываться. Сколько раз «Литературная газета» обращалась в Роспечать за поддержкой нашего приложения «Многоязыкая Лира России» – единственного общефедерального проекта, нацеленного на популяризацию творчества литераторов народов России. Или уклонялись, или предлагали смешную поддержку, достаточную разве для дружеского банкета. А зря! Консолидация писателей очень важна для целостности страны. У небольших и малых народов писатели – это гуру, хранители языка, национального кода. Обидеть их – обидеть весь народ. Думаете, услышали? Нет. Так что укрепляем дружбу народов на свой кошт.

– Вы единственный писатель, который не побоялся сказать правду о времени правления Ельциным и о нём самом. И тем самым нажили массу врагов.

– Количество и качество врагов определяет уровень человека. А Бориса Ельцина я изобразил в «Апофегее» и в «Демгородке». Естественно, либеральная пресса на меня накинулась. В течение всего ельцинского периода я печатал жёсткую публицистику и не отступал… А теперь все антиельцинисты. Даже скучно.

– Юрий Михайлович, вас часто причисляют к касте русофилов, почвенников, которым не по пути с западниками. Что вы можете ответить на это?

– Да, я русский писатель. А какой ещё? Во-первых, я пишу по-русски. Во-вторых, происхожу, как и Есенин, из рязанских крестьян. Обе родовые ветви. Я ещё помню, как моя бабушка в городской квартире сучила нить на веретене. По мироощущению я русский человек. Если это недостаток, как считают некоторые мои критики и литературные недруги, простите! Но не надо думать, что в России быть русским – это привилегия. Становой народ в нашей «империи наоборот» всегда грузили по полной, до отказа, как ломовую лошадь, но на всякий случай придерживали, чтобы не занёсся. Власть при царе, при большевиках, да и сегодня относилась к русским с опаской. Большой народ, вдруг взбрыкнёт… И тот национальный эгоизм, который прощается другим народам нашей многоплеменной державы, русским не спускают. Сказать, что это совсем неправильно, тоже нельзя. Помните, один хороший русский писатель пригрозил, что Россия выйдет из СССР? И где теперь СССР? Однако если припечёт, то сразу вспоминают про русских. Вот и теперь: Новороссия, русский мир… Я не прошу для нас особого статуса, но и не хочу, чтобы русских считали этническим вакуумом, в котором другие народы осуществляют свои намерения.

– Вы можете назвать себя разумным консерватором?

– Конечно.

– А почему вы так опасливо относитесь к либералам, выставляя против них шипы?

– Не только к либералам, но и к крайним националистам. Либералы ради свободы готовы пожертвовать Россией, крайние националисты готовы ради России пожертвовать свободой. На мой взгляд, надо искать какую-то середину и находить общий язык. И без России нельзя, и без свободы плохо. Если в других цивилизациях либерализм – это система ценностей, то в России он носит какой-то гормональный характер. Сейчас это заметно в отношении к Украине. Чистая биохимия. Например, недавно я сижу рядом с Макаревичем на эфире у Любимова, и певец молвит: «Вот, смотрите, только что в Великобритании прошёл плебисцит об отделении Шотландии, где сепаратисты проиграли – и всё спокойно. Никакой войны. Надо учиться!». Я отвечаю: «Позвольте, и в Новороссии прошёл плебисцит, только с обратным результатом. Почему же не спокойно? Киев должен был сказать: «Мы – европейская страна, и мы, согласно демократическим принципам, принимаем итоги референдума. А они из пушек по детям!» Макаревич посмотрел на меня как на ненормального. Ему, гормональному либералу, даже в голову не приходит принять результат референдума, если он ему не нравится. И зачем нам такой либерализм? Я же не виноват, что их буквально колбасит от всего, что укрепляет русский мир и Россию. А когда страна накреняется, они счастливы, в душе расцветает сирень. Такая болезнь. К врачу надо бы…

– Выходит, именно либералы помогли Ельцину взять власть в свои руки?

– А кто, марсиане? Они и американцы.

– Вы тоже считаете, что Америка сыграла большую роль в развале экономике страны?

– Я хорошо помню ту эйфорию, которая была в 1991 году, помню и табуны американских советников в наших министерствах и ведомствах. Глава нефтяного блока, некто Бревнов, летал в Россию на работу из Нью-Йорка. Забыли? Помню, Старовойтову в эфире спрашивают: «А если б путч удался?» Она, лучась, отвечает: «Всё было предусмотрено. Нас ждали машины, чтобы отвезти в американское посольство, а оттуда выдачи нет…» Такое не забывается. Конец августа 91-го застал меня в Коктебеле. Пока было неясно, чья возьмёт, украинские коллеги на всякий случай говорили по-русски и даже предлагали сделать Крым общим. Как только победила демократия, они перешли на «мову» и заявили, что Крым теперь только украинский. «Как же так, ведь мы вам фактически его подарили!» – воскликнул кто-то. И, кажется, Павло Мовчан брякнул: «А не надо быть козлами»! Теперь отвечаю ему теми же словами.

– Скажите, расстрел Белого дома, это тоже наш позор?

– Конечно, позор, который мог остаться безнаказанным только благодаря поддержке Запада. Хотя в самой Америке президента, разбомбившего Конгресс, точно казнили бы. А наша либеральная пресса, которая сейчас рыдает о произволе полиции на Болотной площади, демонизировала требования того парламента, издевалась над ним, звала Ельцина к насилию. Но парламент требовал тогда именно то, что сделал и делает Путин: обуздание олигархов, восстановление суверенитета страны, самостоятельная внешняя и внутренняя политика, отстранение от кормила демокрадов, пересмотр жульнической «прихватизации»… Впрочем, до этого ещё руки не дошли, а народ ждёт… И когда сейчас кто-то рыдает о плохой демократии в России, я спрашиваю: «А что вы делали в октябре 1993 года? Ага, аплодировали танкам, радовались, что исполнительная власть удавила представительскую! Так чего вы хотите сегодня? В большой политике ошибки совершаются легко, а исправляются тяжело и долго. Потерпите!»

– Юрий Михайлович, но если взять всех русских классиков, то для них Родина и государство были разные вещи.

– Это не совсем правильно, это один из мифов.

– Ну, возьмите хотя бы творчество Фёдора Достоевского…

– Тогда почему он встречался с царствующими особами и поддерживал многие действия власти? Да и Пушкин поменял с годами свои радикальные взгляды на монархию. Конечно, Родина и государство – разные вещи, но, так устроена жизнь: государство, власть – это сиюминутная форма существования вечного Отечества. И борясь с недостатками власти, надо это помнить. Я ненавидел ельцинский режим, но мне никогда бы не пришло голову звать на помощь китайцев. В идеале власть должна стремиться к тому, чтобы в сознании гражданина она сливалась с понятием Отчизны, но на практике это недостижимо. Радуйтесь, если власть хотя бы движется в этом направлении.

– А если бы вы думали по-другому, вошли бы в нынешний совет по культуре при президенте?

– Наверное, не вошёл бы и не стал доверенным лицом. В ельцинскую пору я отказывался от любых предложений.

– Но ведь Владимир Путин – протеже Бориса Ельцина…

– А Александр Освободитель – сын Николая Палкина. И что? Курс политика не всегда зависит от того, кто вручил ему скипетр. Путин взял эту власть и развернул Россию в иную сторону. Потому что впереди была пропасть…

– Выходит, не будет Путина – не будет России?

– Почему не будет? Будет! Но какая? Вот вопрос… От личности зависит очень многое. Думаю, поживи дольше Андропов или приди к власти не бормотун Горбачёв, а скажем, человек дела Романов, реформы всё равно начались бы, они созрели, но явились бы не в виде самопоношения и самопогрома… Об итогах царствования судят по тому, что сделал и кому передал власть…

– А теперь от политики, если вы не против, перейдём к Году культуры. Что он дал реально России, или это оказалась очередная кампания?

– Я смотрю на это просто. На культуру всегда денег не хватает, поэтому в Год культуры даже самый жадный министр финансов вынужден раскошелиться. Уже хорошо. Но ещё надо смотреть, на что пошли деньги. Вот сделали колоссальный ремонт в старинном псковском театре, где были прогнившие полы, и крысы за кулисами бегали. Но в день открытия показали похабщину с голыми пионерками по мотивам «Графа Нулина». Местная интеллигенция выла от ужаса…

– Что вы имеет против обнажённых красивых актрис?

– Если бы красивых… (Смеётся.)

– Следовательно, в 2015 году, который объявлен Годом литературы, ваша газета получит «ого-го»…

– Никакого «ого-го» мы не получим, потому что всё отдано на откуп Роспечати, в писательской среде её прозвали «Агенпоп». Союзы писателей там почти не участвуют. О симпатиях «Агенпопа» я уже говорил. Я не против этого направления в литературе, но делать его мейнстримом по крайней мере недальновидно.

– А как вы относитесь к Захару Прилепину?

– Нормально, но шанс стать лидером поколения он упустил – не развивается, пишет от книги к книге всё неряшливее. Его дар деградирует, думаю, по причинам морального свойства. Уверяю, он нас ещё удивит своими странными с точки зрения нравственности поступками. К тому же, нельзя расписаться сразу во всех гонорарных ведомостях…

– Но если взять вашу раннюю прозу, она тоже сильно отличается от нынешней, где вы прибегаете с синтезу разных жанров и язык приобретает афористический стиль с сатирическим оттенком. Откуда возникла эта сатира? Вы её раньше прятали?

– Сатира была и в «Ста днях…», и в «ЧП районного масштаба» – с инсценировки этой повести, кстати, начиналась «Табакерка». Когда меня вызывали в ГлавПУР, то ругали не за выданные военные секреты, а за иронию по отношению к армейской жизни. Я всегда был смешливым. Распутин как-то мне сказал: «Что вы смеётесь? Вы же не Гоголь!» Да, не Гоголь, но мне смешно… Я, кстати, с пародий начинал.

– Почему перестали сочинять стихи?

– Потому что стихи – это в первую очередь состояние души.

– Но ведь в последние годы вы увлекались и эротикой. Взять хотя бы пьесу «Хомо Эректус», которая сегодня идёт в Театре сатиры, где вас почему-то не смутило, что главный герой стоит обнаженный в центре сцены.

– Эротикой не увлекаются, её или умеют писать, как Бунин, или не умеют, как большинство. Но в моей пьесе этого нет, а запретить режиссёру я не мог, поскольку не цензор. Кстати, больше всего меня ставят во МХАТе им. Горького. Недавно состоялась премьера моей новой пьесы «Как боги». Поставила сама Татьяна Васильевна Доронина. Вообще-то, в Москве у меня идёт шесть пьес, но театры, сориентированные на «Золотую маску», «Новую драму», меня не ставят, считая слишком реалистичным и русским. Честно сказать, газета мне как писателю иной раз мешает: печатаем, скажем, критическую статью про спектакль, режиссёр сердится – и к нему уже с новой пьесой не пойдёшь. Что делать? Писать такие пьесы, чтобы к тебе приходили. Вообще, я с сожалением смотрю на молодых авторов, не выдержавших испытания издательским авансом и спешащих отдать рукопись в печать. Если вещь нужно писать два года, значит и пиши два года, иначе выйдет уродец. Книга должна получиться такой, чтобы её хотелось не только прочитать, но и перечитать. Навязывать чепуху у нас умеют, достаточно взглянуть на короткие списки «Букера»… А вот если книгу хочется перечитать, посоветовать друзьям, детям… Тогда, дорогой писатель, добро пожаловать в классики!

Беседовала Любовь Лебедина

Газета «Трибуна», ноябрь 2014 г.