Читать книгу Нежить Пржевальского. Туркестанское фэнтези. 1-я книга серии - Злой Букинист - Страница 2

Ждали нашествия кокандской конницы, но объявился Пржевальский, и о кокандцах сразу забыли. Отцы почтенных семейств засобирались в дорогу – прятать дочерей на дальних талгарских дачах. Казаки на кордонной службе, гадали, в какую новую авантюру впутает их сумасбродство великого путешественника.

Главный архитектор Верного, обрусевший француз Поль Гурдэ, настраивался к отпору. За Пржевальским водилось, как выпьет, сейчас же к нему с идеями: – Павел Васильевич, голубчик, что это у вас за улица Арычная? Совсем не звучит. Давайте сделаем ее Пржевальской!

Городской же архивариус, глубокий уже старик, открыл журнал и напротив аккуратно выведенной даты – десятое мая тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, оставил потомкам запись: нашествие Пржевальского на город Верный.

***

Но где же Пржевальский?

Да, вот он, черноусый красавец в мундире генерального штаба, сбивает с себя белую дорожную пыль на крыльце губернаторского дома. Косматая бурка, заботливо обнимает великого путешественника за плечи, синие кавалерийские штаны, заправлены в мягкие монгольские сапожки без каблуков.

После крайнего похода в Тибет, Николай Михайлович завел моду на ездовых быков, от коня отказался совсем и держит теперь под седлом смирного тибетского яка. Пока дежурный пристраивал яка в конюшню к нервным казачьим лошадям, Пржевальский прочел короткую записку от генерал-губернатора Колпаковского: «Приезд Ваш доставил большую радость. Садитесь в пролетку. Жду на даче».

Сев в пролетку, которую действительно, тут же подали к крыльцу, великий путешественник спросил возницу:

– Далеко ли до губернаторской дачи?

– Рукой подать, ваш благородие, – отвечал дружелюбный кучер, – В Бутаковском ущелье, домчимся туда за полчаса.

– Не ты ли меня катал в прошлый раз по городу?

– Я, ваше благородие. Прикажете по пути в рюмочную?

Николай Михайлович вздохнул.

– Нет, гони на дачу.

Пржевальский не шутит с дежурными казаками, не задирает прохожих, не пьян с утра. Взгляд его рассеян, руки прижимают к груди переметную суму, которую он бережно снял с яка. За этим стоит какая-то тайна.

***

Вечером, на веранде губернаторской дачи, пили душистый, заваренный с мятой чай и обжигались горячими баурсаками. Николай Михайлович рассказывал другу о хождении в страну Тибет и доставал из карманов гостинцы: тибетские свистульки из человеческих костей, фанты с предсказаниями от ламы, и, конечно, тибетский чай.

От последнего гостинца, Колпаковский, неравнодушный к хорошему чаю, пришел в восторг.

– Вы его попробуйте заварить по-тибетски, – посоветовал великий путешественник.

– Это как? – заинтересовался губернатор.

Пржевальский открыл путевой дневник, который всегда держал под рукой, поплевал на пальцы и начал бегло листать исписанные страницы в поисках нужной.

– Записывайте, – сказал он, вычитывая из дневника рецепт, – Значит так… залить кипятком, довести до кипения, налить в пиалу и добавить по вкусу соль, прогорклое масло, жирное молоко и помет. Очень, знаете ли, бодрит! Записали?

– Я запомнил, – сказал Колпаковский, – Правда, не уверен, что когда-нибудь это попробую…

– Тю-тю-тю, – насмешливо сказал Пржевальский, – Какие мы брезгливые. В жизни, Герасим Лексеич, нужно пробовать все! Я вот вчера попробовал насвай, интересные ощущения, но спорные, хотите послушать? Я все записал в дневник.

Как все путешественники, Пржевальский вел путевой дневник. Писал он много и с удовольствием, пользуясь в походе каждым привалом и вынужденным бездельем во время степных буранов или проверки подорожных бумаг. Со временем дневник стал его настоящей страстью, а некогда сухие научные заметки превратилась в увлекательный приключенческий роман.

– Погодите-ка, – сказал Колпаковский, – Но ведь про насвай уже написали.

– Кто написал? – ревниво спросил Пржевальский.

– Верещагин! В своих «Туркестанских записках».

Пржевальский поморщился, нашел страницу с описанием насвая, вырвал ее из дневника и скомкал.

– Не люблю повторяться, – сказал он губернатору.

«Зачем я сказал ему про Верещагина? – с запоздалым раскаянием подумал добрая душа – Герасим Алексеевич, – Хорошо, что страницу вырвал, мог ведь и весь дневник в печке спалить сгоряча…»

Желая загладить вину, губернатор потянулся за жестяной коробочкой.

– А, давайте табачком побалуемся, – сказал он Пржевальскому, – Всяко лучше, чем ваш насвай.

Достав из коробочки табак, Колпаковский набил им длиннющие калмыцкие трубки, украшенные беличьими хвостами, одну трубку передал Николаю Михайловичу и долго раскуривал свою от прогоревшей до пальцев спички. Пржевальский затянулся, выпустил облако ароматного синего дыма, и повеселел.

– Герасим Алексеевич…

– Да?

– А может, вместе махнем в Тибет? Далась вам эта служба – кокандцы, хивинцы, стычки… скучно. Вы же прирожденный великий путешественник.

– Почему, вы так думаете?

– Да, посмотрите на свою фамилию! Нет, разумеется, в нашем деле и храбрость важна, и упорство, и пытливость ума, но фамилия это все-таки главное. А как же иначе? Ведь на нас – великих путешественниках, лежит большая ответственность, в нашу честь называют улицы, сопки, озера, диких лошадей…

Пржевальский разгорячился.

– А теперь представьте, что дикую лошадь открыл бы не я, а какой-нибудь Грумм-Гржимайло, прости господи. Дикая лошадь Грум-Гржимайло – я это даже выговорить не могу! Нет, великий путешественник просто обязан иметь красивую и звучную фамилию.

– Фамилия у меня самая обычная, – скромно сказал губернатор. – Но в Тибет я бы махнул. Жаль не могу сейчас бросить службу. На мне город, на мне семиречинский край.

Пржевальский развел руками, мол, все понимаю.

– Не смею вас уговаривать, Герасим Алексеевич. Тибет, конечно, подождет. Но есть у меня к вам одно безотлагательное дело, строго между нами…

– Что ж, давайте к делу, Николай Михайлович.

– Как скажите.

Пржевальский напустил на себя таинственный вид и, пробормотав «вот, не угодно ли взглянуть», подтянул к себе переметную суму, с которой не расставался сегодня весь день. Распутав тесьму, великий путешественник вытащил из сумы какой-то предмет, завернутый в грязную, всю в бурых пятнах, тряпицу.

– Что это?

– Да вот, разверните-с.

– Ну, нет, – с сомнением посмотрев на подозрительную тряпку, сказал Колпаковский, – Вы, уж как-нибудь сами.

Пржевальский развернул тряпицу и торжественно поставил на стол небольшую шкатулку из темного отполированного дерева, украшенную золотыми вензелями ПНМ. Открыв шкатулку маленьким серебряным ключом, он откинул крышку и придвинул ее к губернатору. Колпаковский с любопытством заглянул внутрь. На дне шкатулки, на подушечке из черного бархата, лежала человеческая кисть.

– Что за шутки?! – рассердился губернатор, – Сейчас же уберите это со стола.

– Да погодите, вы, – настаивал Пржевальский, – Посмотрите на ногти-с.

Колпаковский заставил себя приглядеться к страшному обрубку. Ногти на руке действительно были странные, непривычно длинные, с тусклым медным отливом. Губернатор постучал по ним столовой вилкой. Послышался звон металла.

– Это что, медь?

– Представьте, да, – сказал Пржевальский.

– Поразительно. И чья же эта рука?

– Это, Герасим Лексеич, рука жезтырнака!

– Простите, кого-кого?

– Жез-тыр-на-ка, – по слогам произнес Пржевальский, – Персонаж такой из казахских сказок, вроде людоеда с медными ногтями.

– Этот ваш «сказочный персонаж», он, что существует на самом деле?

– Так же, как и дикая лошадь Пржевальского, – улыбнулся великий путешественник, – Если помните, в Петербурге ее тоже считали выдумкой. Что скажите, Герасим Алексеевич, жезтырнаки Пржевальского, звучит?

– Откуда у вас эта рука? – вместо ответа спросил губернатор.

Пржевальский махнул рукой: – Лучше не спрашивайте.

Заперев шкатулку на ключ, Николай Михайлович стал заворачивать ее обратно в подозрительную тряпицу.

– Я на пороге величайшего открытия, это будет во всех газетах и альманахах! – пообещал он губернатору, – Куда уж там Каульбарсу и Тян-Шанскому.

– Вы представите свою находку географическому обществу?

– Разумеется, но для представления, мне нужен целый жезтырнак. Живой и невредимый.

– Как же вы собираетесь его поймать?

– Я? – Пржевальский пожал плечами, – Никак. Вы мне поможете. Или точнее, ваша…

э-э… кульджинская канцелярия.