Читать книгу Наука о религии и ее постмодернистские критики - Алексей Апполонов - Страница 9

Полагаю, что после представленных выше замечаний о средневековой традиции толкования слов апостола из Послания к Римлянам должно быть ясно, что личное негативное отношение Барта к естественной теологии обусловило утрату им объективности при интерпретации важнейших принципов средневековой и протестантской схоластики. И это относится в том числе к praeparatio evangelica («предуготовлению к Евангелию») – заключительному разделу первой части «Компендия обеих теологий» Соломона ван Тиля. Напомню, что, по мнению Барта, именно в praeparatio ван Тиля «естественная теология достигает своей кульминации» и, соответственно, именно здесь происходит полный и окончательный разрыв с предшествующей христианской традицией, влекущий за собой возникновение либерального протестантизма. Далее я покажу, что на самом деле это совсем не так.

Прежде всего мне хотелось бы сказать пару слов о самом названии раздела. Оно является вполне традиционным и копирует название сочинения Евсевия Кесарийского (ок. 263–340) «Εὑαγγελικὴ προπαρασκευή» (лат. «Praeparatio evangelica»). Само по себе это сочинение весьма примечательно. Во-первых, как нетрудно догадаться, будучи апологией христианства, написанной в начале IV в., оно изобилует «апологетическими элементами», использование которых в христианской теологии Барт считал недопустимым (христианство «имеет оправдание только в имени Иисуса Христа или не имеет его вообще»). Во-вторых, «Предуготовление» насыщено цитатами из сочинений античных философов (прежде всего Платона и платоников), которые постоянно соотносятся с цитатами из Библии. Это связано с тем, что основной целью Евсевия было доказательство «плагиата греков» – того предположения, что вся греческая философия имеет своим истоком священное писание евреев. Однако, преследуя эту цель, Евсевий приходит к тому, что начинает структурировать содержание библейского учения по образу и подобию греческой философии (скорее всего, он, обращаясь в своей апологии прежде всего к людям, получившим классическое позднеантичное образование, – и будучи сам выходцем из их среды, – просто не мог излагать свои идеи иначе).

Сопоставление библейского учения и философии Платона выглядит в «Предуготовлении», например, так: «Платон разделил все учение философии (πάς ὁ λόγος της φιλοσοφίας) на три [части] – физику, этику и логику; и ту [часть], которая повествует о природе, далее разделил на исследование чувственно воспринимаемого и на исследование бестелесного. Но мы обнаружим то же тройственное деление учения (διδασκαλία) у евреев, поскольку они рассматривали все то же самое еще до рождения Платона»[117]. Соответственно, у Евсевия появляется «логика евреев» и «еврейская наука о природе» (φυσιολογία). Причем, объясняя отношение последней к греческому аналогу, он пишет следующее:

Действительно, тот самый Платон, которым все восхищаются, также и при разъяснении этого учения (παίδευσις) и науки (θεωρίᾱ) об умопостигаемых и бестелесных [вещах], следовал не менее мудрому Моисею и еврейским пророкам – либо потому, что до него дошла молва и слухи о них… либо потому, что он сам постиг подлинную природу вещей, либо же его тем или иным образом удостоил знанием сам Бог (εἴτε όπωσούν ὑπὸ Θεοῦ καταξιωθείς τῆς γνώσεως). Ведь, как говорит апостол: «Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны»[118].

Интересно, что здесь мы снова сталкиваемся с «естественно-теологической» традицией толкования стихов 19–21 из Послания к Римлянам (вернее, с рождением этой традиции). С точки зрения Барта, Евсевий совершает недопустимые для христианского теолога вещи: обнаруживает в Библии некую философскую «науку о природе», которую можно познавать «естественным образом», и даже допускает, что Бог сообщал знание о себе языческим философам, таким как Платон[119]. Особо отмечу, что в данном случае речь идет именно о «знании» (γνῶσις), а не о вере (πίστις). Значение такого аподиктического (доказательного) знания для христианской теологии и миссионерской деятельности Евсевий лишний раз подчеркивает в другой своей работе, имеющей характерное название «Доказательство Евангелия» («Εὐαγγελικὴ ἀπόδειξις»). Он пишет:

Множество клеветников постоянно обвиняет нас в том, что мы не в состоянии ничего доказать посредством ясного свидетельства истины, но желаем от приходящих к нам только веры… и что мы не хотим от них никакой иной убежденности, кроме того, чтобы они, как неразумные животные, движимые слепой уверенностью, не задавая никаких вопросов, беспрекословно подчинялись тому, что мы им говорим (и потому их называют «верными», или «верующими», сообразно этой их животной уверенности)… Но я показал [в «Предуготовлении к Евангелию»], что мы обратились не вследствие иррациональной уверенности и не без исследования, но по здравому рассуждению и размышлению…[120]

Из сказанного со всей очевидностью следует, что «предуготовление к Евангелию», в ходе которого в том или ином виде христианская догматика соотносится с до- и/или нехристианскими религиозными, философскими и иными учениями с целью рационального доказательства (в соответствии с представлениями данной конкретной эпохи и/или данного конкретного автора о рациональности и о доказательстве) истинности христианства, не является изобретением ван Тиля или его современников, но благополучно практиковалось уже христианскими апологетами в IV в. Более того, есть все основания считать, что традиция «рационального суждения» об откровении берет свое начало в апологетических сочинениях первых христиан, которым требовалось изложить (и не просто изложить, но представить в выгодном свете) основы христианства на языке, понятном образованному населению Римской империи, то есть, по сути дела, на рациональном языке греко-римской философии.

То, о чем я здесь говорю, обычно называют «эллинизацией христианства». И эта эллинизация, подразумевающая интеллектуализацию (и даже, если можно так выразиться, философизацию[121]) евангельской проповеди, изначально – относительно простой, произошла практически сразу после того, как миссия к «еллинам» стала приносить свои плоды. Как пишет А. фон Гарнак:

Около 130 г. начался прилив греческой религиозной философии, тотчас же занявшей в христианской религии центральное положение. Эта философия искала внутреннего соприкосновения с христианской религией; последняя же, со своей стороны, также искала близости с этой союзницей… Фазис прилива характеризуется усвоением христианством греческой философии, главным образом – платонизма… представление греческой философии об истинной религии как об «учении», притом учении, охватывающем всю область знания, все более усваивалось христианством… Уже в эту эпоху христианская религия прониклась тою склонностью к интеллектуализму, которая осталась у нее и впоследствии[122].

Несомненно, Барт никогда не согласился бы с этими идеями фон Гарнака; но, как показывает в том числе приведенный выше анализ исследуемых в настоящей работе проблем, Барт почти всегда оказывался в плену своих кальвинистских установок и был склонен к утрате объективности из-за личной вендетты, которую он всю жизнь вел против либерального протестантизма. В то же время историческая правота фон Гарнака подтверждается и современными исследователями. Например, Э. Р. Доддс, описывая платонизм Александрийской школы богословия, говорит о «смелом переписывании новозаветного христианства»[123]. В правильности этой формулировки едва ли можно сомневаться. Спор возможен разве что о том, насколько радикальным было это переписывание, происходившее под влиянием неоплатонической философии и аллегорического метода истолкования священных текстов.

Впрочем, надо отметить, что сходство между «Praeparatio evangelica» Соломона ван Тиля и «Praeparatio evangelica» Евсевия Кесарийского наблюдается только на уровне базового подхода, предполагающего возможность и желательность «рационального суждения» о содержании божественного откровения в случае апологетической или миссионерской деятельности. У Евсевия нет естественной теологии как особой дисциплины, которая отличалась бы от богооткровенной теологии. Он сравнивает библейское учение и греческую философию так, как если бы они были некими подобными друг другу областями человеческого знания (именно «знания», γνῶσις, которое, впрочем, понимается очень широко) – здесь еще нет четкого разделения «естественного» и «богооткровенного», веры и разума, философии и теологии. Именно поэтому Евсевий предлагает читателю самому решать, как объяснить сходство между философией Платона и словами Библии – тем, что Платон изучил в Египте еврейскую мудрость, или тем, что он открыл ее посредством своего «естественного разума», или даже тем, что он удостоился особого просвещения со стороны Бога.

Ван Тиль, живший в иную эпоху, уже не мог подходить к подобного рода вопросам со столь наивными эпистемологическими установками. Он уже знал о многочисленных кризисах в христианской теологии, причиной которых стало слишком легкомысленное отношение отдельных ее представителей к вопросу о границах между верой и разумом, и указывал, что «все способности и науки, в том числе теология и философия, имеют свои границы и пределы, в которых они должны оставаться, чтобы не случилось их смешения и чтобы одна не вторгалась в другую»[124]. Именно отсюда происходят постоянные оговорки и уточнения ван Тиля, начиная с того, что «естественную теологию надлежит соотносить с богооткровенной теологией здраво», и заканчивая тем, что недопустимо «делать философию толкователем Писания».

Благодаря методичному и тщательно проработанному подходу ван Тиля представить цели и задачи его «Компендия» достаточно легко. Приняв деление теологии как учения о Боге на богооткровенную и естественную, он пишет далее:

Я излагаю богооткровенную теологию как теолог, на основании Священного Писания, так, чтобы не было никакого отступления от доктрины, определенной в формулах ортодоксии, бережно охраняя догматы реформированной Церкви от любого инакомыслия… И я присоединяю естественную теологию, чтобы воспрепятствовать распространенным среди публики представлениям о том, что эта дисциплина нами совершенно забыта… И я излагаю ее отдельно от богооткровенной теологии, поскольку полагаю, что их следует представлять по отдельности, дабы избежать смешения одной и другой[125]