Читать книгу Голоса Расальха. Книга первая: На полпути к себе - Ферестан Д'Лекруа - Страница 11

«Кали-Ола». Память. Сейчас

Листая давно отсыревшие, потёкшие чёрными ручьями черновики – в них я обнаружил упоминание о ней.

Лет двадцать. Не срок давности, тогда столько было мне. Я писал на всём, что попадалось под руку, всем, что могло вывести несколько закорючек моим кривоточечным почерком.

И вот среди таких записей упоминание о ней. На заляпанном акрилом листке имя —

Морская.

Марина, это точно она. Моя Морская. Как же это было давно.

Песчаный берег…

Хотя нет. Это была Маша.

Асфальтовые вены дорог… – Нет, это не тот черновик.

Сейчас. Сейчас-с.

Вот:

«…Морская шла рядом, всячески цепляясь своими маленькими ладошками за мою руку, не желала, не могла отпустить её. А я был холоден, впрочем, как всегда…»

Нет. Это скучно. Где-то было про портрет. Может, вон в той тетрадке?

Открываю, ищу, пролистываю годы. Годы не памяти, но фантазии.

Нашёл?

«…Морская была художницей-портретисткой, хотя себя она предпочитала называть „архитектором лиц“. Да, она умела выстраивать на своих холстах даже самые некрасивые или изуродованные лица такими, какими они должны быть по замыслу Творца, что доводил её рукой свои картины…»

Но почему я не могу вспомнить её лицо? Тогда ещё девочка. Просто девочка, любящая, когда её целуют. И, зная это, я так редко её целовал. Дурак. Но всё же её лицо…

«…маленького роста, она была похожа на свой чемоданчик с красками: такая же вечно перепачканная акварелью и…»

Нет. Где же про лицо?

«…я видел в ней волшебницу, что случайно получила вместо волшебной палочки кисточку-колонок, что, впрочем, не мешало ей раскрашивать мир узорами чар…»

Лицо. Лицо. Марина.

Вспомнил!

Длинные светлые прямые волосы, что порой загораживали от моего взора взгляд-небо. Нет, не небо в её глазах. Её глазами смотрело на мир Небо – его в ней не было, она им была!

А ещё губы, такие, кажется, непримечательные, если хоть раз внимательно не всмотреться в них. Постоянно в улыбке. Хотелось прикасаться к ним своими губами, особенно когда в очередном порыве Морская грызла кончик кисточки, ощущая краску на вкус. Цвет – на вкус!

«… Марина вечно светилась изнутри – её лицо больше подошло бы одной из скандинавских валькирий. Её внутренняя сила – участь избранных, тех, кто стоит на последнем рубеже, между Молотом и Наковальней…»

Записки, они не правы. Но всё же суть…

«… в тот вечер она рисовала меня. По памяти. Воображением дорисовывала мои черты, одежду, позу. Кажется, я вёл разговор с какой-то Силой, что вот-вот должна была поглотить меня на том рисунке. В той жизни…»

Вспомнил тот портрет. Да, там я был настоящим, не то что в этой жизни – фантазии, выдумке.

«… В какой-то момент Морская услышала ветер. Он звал её моим голосом. Ветер, ветер наполняет душу смертью…»

Обычно меня зовёт этот ветер – чужим голосом человека, попавшего в беду. Когда беда не «ещё», а «уже».

«… Ветер привёл её на крышу, туда, где стоял он. Совсем, как на картине: её герой ожил. И теперь ему нужна была помощь…»

О, это давняя история, жаль, она почти не сохранилась в моих дневниках. Но вот что скажу: должно быть, в мироздании дела обстоят, как со звёздами, – если человек рождается, то кому-то он был нужен.

Однажды вот этому самому кому-то потребовался персонаж. Писатель.

«… Ветер трепал волосы Морской. Его голосом ветер просил нарисовать дорогу домой. Она не знала как. Знали лишь руки – ладошки с тонкими линиями, где задолго до её и его рождения были указаны черты…»

Герой ожил. Писатель сам сошёл с чужих страниц. Книга стала человеком.

«Марина рисовала. Прямо в воздухе выводила огненно-серебряные линии. Плавились серебряные колечки на её пальчиках, и пламя её сердца становилось краской жизни. Её холстом стало время, её рисунки оживали, они раздвигали привычный мир. Они…»

Вот только герой не знал пути. Он мог вести. За собой. В огонь. В бой. В свет…

«…её холстом стало время. Её рисунки оживали. Дом. Дорога. Алый конь. Они раздвигали привычный мир. Они…»

И когда народ, создатели, когда они ушли по пути, указанному героем, – всё вокруг опустело. И он остался один…

«… Ветер шептал ей: „Спасибо“. Ветер уходил домой – в цвет, в сказку, в мир без ветра. Он закрывал его за собой…»

А для него горела бумага. Герой не мог умереть. Он не рождался.

«…и тогда Морская подошла ко мне – к нему, к портрету, к ожившему портрету, что стоял на грани Силы…»

Дальше пусто. Почти. Лишь несколько обрывков бумаги.

«—…ты мой? – она хотела сказать больше, хотела… Нельзя больше. Больше она не вкладывала в него.

Он поцеловал её.

– Ты забудешь всё. Но когда-нибудь я найду тебя…»

Марина, я нашёл тебя. Ты в черновиках, в записках, на промокших листах.

Была ли ты выдумкой? Или, быть может, той девочкой, что смотрит на меня с картины в коридоре?

Была ли ты?

Дом Героев. Давно

…В её дворе сидел человек с авторучкой и тонкой школьной тетрадкой в клеточку.

– Можно, я вас нарисую?

Он улыбнулся.

– А можно, я о вас напишу?

На подоконнике старый граммофон пел женским голосом:

«…Марина…»