Читать книгу Голоса Расальха. Книга первая: На полпути к себе - Ферестан Д'Лекруа - Страница 8

Даже бездны на краю, даже несколько за краем

Мы играем роль свою, даже если не играем.

Игорь Губерман

Пролог

Переиграл в жизнь-театр, слишком пропустил эту мысль сквозь себя. Перегорел. Разум. Три дня урагана в родном городе – как представление в трёх актах. Люди, толпа – статисты. Отдельные люди – личности, персонажи, актёры. С разделением: их жизнь – роль, их душа —актёр. Тело – грим. Затянутый сюжет и непрописанные роли у многих из них: изо дня в день одни и те же разговоры и действия. Так и хочется кричать: выпустите меня со сцены! Но вместо этого соблюдаю свою роль. День за днём, ночью дописывая реплики, дорисовывая декорации, выдумывая, на какую сцену выйти завтра. Театр стал мной, я игрой – режиссером, сценой и ролью.

Итак…

Занавес!

Свет!

Вступление

– Открой глаза, Человек!

Я сыграю в твою жизнь – это момент Иллюзии. Тебя не будет в момент моей игры в твоём теле. Нет, ты не растворишься, но исчезнешь как роль из пьесы, и не узнают иные, что ты был, как если бы все пришли на премьеру, не зная всех персонажей. Впишу потом, задним числом, как deus ex machina, только ожидаемо, недостающим кусочком паззла. Вроде ты вышел минуту назад из комнаты, но кружка с твоим неостывшим чаем стояла на сцене с самого начала представления. Если не раньше.

Страшно?

Так и будет, а страх замажем гримом. Помнишь? Тот актёр, игравший Дракулу, вдруг перестал отражаться в зеркалах. Помнишь? Специально не молилась на ночь актриса, игравшая Дездемону, чтобы хоть что-то на сцене стало правдой. Помнишь? Как приглашали на роль Маргариты Маргариту, а на роль Воланда…

Помнишь, конечно, поэтому и боишься.

Но в момент Иллюзии тебя не будет на сцене или в зале, и ты не увидишь свою лучшую роль. Мою роль в гриме твоего тела.

Нужно было бояться ещё раньше, подписываясь на роль Меркуцио в НАШЕМ театре…

И Синяя Птица (синяя стерва) кудахчет на ухо:

«Быстрее, нас ждут!»

Акт первый…

Я открываю глаза. Очередной Он уходит прочь. Теперь есть роль и слова. Пока не наступит ночь, нельзя вновь играть в себя.

На сцене пустое место – я. Такая роль, как Страшный Суд, – в стране с миллионом в несколько наберётся миллион Иуд, так и на сцене с пустым местом найдётся тот, кто его играет.

Но всё же слова: Занавес. Свет (бубнит режиссер). Мой выход, мой ответ…

– Человек. Зверь… – длинная пауза, забыл свой текст, ах да, – Бог.

А дальше шальные: губы и руки, Легенда и Миф, перья и стёкла и снова Боги и судьбы. Пока не останавливаюсь, замирая на полуслове, увидев своё отражение в испуганных глазах режиссёра, сидящего в первом ряду.

Что-то не то несу.

Это не тот спектакль, я в нём не пустое место, а главный персонаж, и мне должно быть тесно на сцене, а я вот верчусь, как хочу. Видно, такая карма – в жизни играть себя не удаётся, иное дело на сцене. Свободная птица. Синяя птица. Делаю шаг вперед, на встречу слепящим глаза лампам: Кому счастья?! Кому?

Я – Взывающий к ответу. Я – Человек. К бесу личность! Я её выше, ибо Я – роль и исполнитель!

Но вот режиссёр начинает хохотать, и все в зале принимают мою игру за комизм премьеры, ошибку актера на сцене, шутку импровизации.

И только я понимаю, что жизнь одна и каждый спектакль уникален! Просто из-за того, что жизнь одна… И я её прожил на сцене.

Я закрываю глаза. Ну же, о мой правильный убийца, пронзи сердце Меркуцио. И я воскликну слова, данные мне ролью: «Чума на оба ваши Дома! Я из-за вас стал кормом для червей». И упаду в поток Перерождений. Уйду за дверь в гримерной. Судачить о машинах и бабах, с чуть позже меня убитым Ромео Тибальдом.

Вот только Дома действительно прокляты… третий от Дома Героев Расальхат и первый от Истока, от Первосвета – Дом Игры, где сам Космос отыскивает свой покой. И Я – их вечное проклятье, звенящее в устах звезды Чиар.

– Каин, нам пора…

Я открываю глаза.

Акт второй…

За мили солнечного ветра унёс меня талант судьбы – изюминка Вавилона – становиться тем, чьим именем назвался. Я был… о, кем тогда я не был! Теперь Вернувшийся. В судьи мне отдал сам Космос целый мир. Звезду по имени Чиар, что в будущем станет одной из воплощений меня самого – Птицей Синь, счастьем, что убивает.

Теперь не скрою, что я попал в тупик. Сам не знаю, чего ищу в тысяче мирах, раскинувшихся, как сцены в огромном театре Параллелей Хаоса. Единственное, что ведёт меня, – ветер. Знаю теперь, что в мирах без ветра нет того, что я ищу или что должно найти меня. Хотя в мирах, что сами по себе ветер, этого также нет.

Камень за пазуху – и ветер не страшен. Под его потоком нужно продержаться ещё в сотне премьер. И, вероятно, тогда словлю шквал аплодисментов, которых не ищу. Но, может, среди хлопающих ладоней будут нужные?

Какую цель поставила звезда передо мной, не сказав о ней? Какую цель в моём освобождении преследовал Космос? Может, я слишком долго играю и теперь забыл, о чём меня просили? Ищу личность? Предмет? Душу? Или целый мир? Ветер его знает. Но ветер-то как раз и не ответит. Может, назваться самим Космосом?

Актёр из меня плохой: каждый раз выбираю наименьшую роль, ровно настолько, чтобы выйти на сцену самым первым и, не сорвав даже эха оваций или запоздалой слезы, рухнуть как подкошенный на твердые подмостки сцены. Смешной способ искать что-то? Может, я и ищу нужную смерть?

И звучит подкошенная с того света речь…

Акт третий…

– Я долго искал твоего Солнца, Икар. Но его нет не над, не под чужим небом. Верно, ветер вновь привёл меня не туда. Хаос… он такой, играет в обличья, в стихии, стихи. В мире, где каждой стихии будет свой поэт, я и найду ответ. Но точно не в этом мире.

– Вернувшийся, я Икар, я такой же, как и всё, что ТЫ, – странник. Но я убитый, а не убийца. Зачем же ты пришёл ко мне? Тебе бы помог Дедал, мой отец. Он остался в глубоком прошлом родного нам с тобой мира, так ищи его. Дедала и мир. Только помни – мир меньше иголки в космосе-стогу, а тот, кто нашёл – достоин только тюрьмы.

– Запомню и приму. Отправь же меня в пути перерождений. Вот нож… Вернее, его тень.

– Вот крылья. Надень и взмахни! Чужое небо примет как своего, и пусть нет здесь солнца – обожжёт высота и расплавит воск горячий ветер. Пройдём вместе через огонь падения, чтобы выйти в новых эпохах от сотворения мира. Может быть, вместе, может быть, порознь.

– Соглашусь. Надену крылья. Только ответь, что ты ищешь за пределами родного мира? Мести отцу? Высоты? Солнца, что не погубит?

– Нет. Сосуд из синего хрусталя, что затерялся в мире, где есть только мужчины и призмы. Говорят, в сосуде том всегда то, чего ты желаешь больше всего…

– Смерти…

– Что?

– Ничего. Полетели, я крылья уже надел.

И двое взмывают ввысь, навстречу ветру и небу без солнца. И оба знают, что уже не вернутся. А в небе вдруг рождается свет от погибшего сотни лет назад Солнца. Нет, чужой звезды.

Свет.

Занавес…

…Эпилог…

Открываю глаза, и тут же, дабы не метаться по комнате в поисках ответов на не заданные мне вопросы, открываю дверь из своего мира-квартиры, чтобы выйти на новую сцену. Скрипят медные дверные петли в бесконечный по счёту раз, приотворяя выход – переход из тела в тело. Стоп. Вместе с открытой дверью не выходит из плоти моя гниющая душа – её не уносит с собой вырывающийся из этого мира ветер. За дверью нет того, чьё имя я должен принять. И левая рука-манипулятор не подсоединяется к Сети… лишь продолжают песню дверного скрежета царапающие белую стену пальцы, пока не ухватываются за пустоту задверья. Да, за дверью обычный серый коридор. Фантазии не разгуляться. И вот я впервые делаю шаг в мир, в который сотни и сотни секунд назад был выпущен из тюрьмы Расальхата. Что же это? Очередная амнистия? Или нашёл в мире без солнца то, что искал? Икара? Крылья?

Ветер

Ветер толкает в спину и душу рвёт из старческого тела. Впервые снова ощущаю себя стариком. Разваливающееся тело, где каждую отмершую клетку заменяет крупица живого металла. Теперь кожа – синтез-плёнка, кровь – горячий пуазон, сердце – наполовину синхрофазатронно. Какая же будет моя настоящая смерть? Обновление до формата четыре точка ноль?

Выхожу за дверь, гонимый ветром и удачей. Удача… смешное слово, не моё.

А коридор за дверью не серый, а розовый, как асфальт, виднеющийся за огромным окном, что расположено в конце коридора.

Что-то примитивное просыпается в моей голове, в моём теле, как то желание голода, звериного, человеческого, божественного голода. Я закрываю глаза в поисках источника этого голода в себе. Вижу…

Звезда. Чиар. Моя спутница, мой судья и мой проводник. Она вернулась назад, наделённая подхваченным в тысячах мирах голодом – энтропией Космоса, вечно голодного божества, выше которого нет ничего.

Чиар начинает утолять свой голод, разрастаясь, насыщая свой свет кусками вакуумной пустоты. Но этого ей будет недостаточно, я уверен. Нет, я знаю: тысяча секунд, и она захочет большего – крошек-планет из своего платья орбит. Для начала Меркуцио – да, первая смерть самого ближнего пасынка звезды-режиссёра. Затем Фао. Третьей станет уже мёртвая Семице. И только потом, на закуску уйдут четвёртый, пятый и седьмой миры – Талиго, Вавилон и Вальтура. Останки шестого станут метеоритным гарниром. Как же забавно это звучит: быть съеденным собственным миром.

Я открываю глаза, и ветер открывает передо мной соседнюю дверь, за ней: наполненная разноцветной нежизнью квартира-мир, с единственным живым существом – спящим в клубке синего пледа чёрным котёнком. Икар, ты был прав: мы ищем не себя или прощения, нет. Мы ищем родство. Там, на высоте падения в небо, среди проносящихся мимо комет-яблок я слышал имя: Мартин.

– Мартин!

Котёнок дернул ушком, просыпаясь. И прежде чем ветер с хлопком закрыл передо мною дверь, я, Каин Иерихонский, увидел, как котёнок открыл глаза – разноцветные. Один – полный яркостью сверхновой, другой – тёмный, как плоть чёрной дыры. Глаза моей дочери – Смерти.

Я постучался в дверь…