Читать книгу Моя жизнь. Моя исповедь - Галина Соколова-Оттыгашева - Страница 14

В 1946 году к нам в село привезли большую группу эстонцев. Они были сосланы в Сибирь за неподчинение советской власти и за то, что помогали немцам во время войны. Комсомольцам дали задание организовать концерт. К нам пришли старшеклассники, попросили разрешение у мамы Сони взять меня для участия в этом мероприятии. Концерт показывали на площади. Все участники очень старались. Зрителями были не только приезжие, но и местное население. Но эстонцам было не до веселья. Они были уставшими, наверное, голодными и злыми. Аплодисментов мы от них не слышали. Пока шел концерт, в сельском совете решали, по каким квартирам расселить приезжих.

К маме Соне поселили молодого эстонца, под два метра ростом, ученика десятого класса. Звали квартиранта Рейн. По-русски он говорил плохо, но все понимал. Было видно, как ему плохо и как он всех нас ненавидит. Кушал он очень громко, пользовался ароматным мылом и зубной щеткой. Ходил он всегда в белой рубашке. Когда он кушал, от его пищи исходил такой сильный аромат специй. А мы, кроме лаврового листа, перца и аниса ничего не знали. Он вещи стирал душистым мылом, а мы стирали золой. Зубы мы начинали чистить, когда пошли в школу. Меня он очень невзлюбил. Всегда старался ударить или толкнуть. Может и было за что.

Однажды он, громко чавкая, поел тушеное мясо кусочками с ароматными специями. Я сидела вдали и глотала слюну. Поев он закрыл и убрал банку, погрозил мне большим пальцем, что бы я ничего не трогала и ушел в школу. Только он ушел, я достала его банку и съела всего один кусочек. Это было так вкусно. Закрыла баночку и убрала. Придя из школы, он сел кушать и громко чавкая, поманил меня пальцем. Я как мышь, медленно со страхом шла к нему, как к удаву. Повернув мое ухо, ткнул меня в банку:

– Зачем брала?

Я пропищала:

– Не трогала я.

Он показал на ямку в банке с мясом. Я поняла, что он заметил.

– Я точно съела только один кусочек.

Мамы Сони дома не было. Он снял ремень и несколько раз ударил меня. Я заплакала. Он пригрозил мне своим большим кулаком:

– Если пожалуешься, отверну твою башку.

Я испугалась, легла на кровать и тихонько плакала. Начала думать, как же ему отомстить. И придумала.

Его брюки висели на стуле. Я достала из кармана брюк три рубля, а это в то время были большие деньги. И решила спрятать, пусть поищет. Куда я только не прятала, все думала найдет. А потом сообразила, что мне ведь опять попадет. Но вместо того чтобы положить деньги на место, я бросила их под кровать. Он пришел, как чувствовал, полез в карман своих брюк и как закричит. На крик прибежала мама Соня.

– Что случилось?

Он тычет в меня пальцем и говорит:

– Она украла у меня деньги.

Мама Соня спросила:

– Ты взяла?

– Нет, – ответила я.

Они искали везде, но найти не могли.

– Может под кроватью? – сказала я, чем себя и выдала. Получила и от Рейна подзатыльник, и ремнем от мамы Сони. И так он продолжал за каждую мелочь большим пальцем щелкать мне в лоб, или толкнет, или ударит.

Так закончился год. Я перешла во второй класс, а он закончил десять классов. И куда-то от нас съехал. О его судьбе я не знаю. Сколько же я получила от него щелчков и затрещин – не сосчитать. Может и я была в чем-то виновата. Но я несмышленый ребенок, а он взрослый парень. Бог ему судья.

Эстонские семьи прожили в нашем селе до амнистии. Мы больше узнали друг о друге, отношения изменились. Чему-то мы учились у них, а они у нас. Некоторые поженились или вышли замуж. Разрешение уехать на родину они получили в 1956—1957 году. Некоторые остались жить в Егорьевске.

В 9—10 классе я тоже училась с эстонцем – Реинсо Рейн. Мы с ним дружили и после его отъезда переписывались еще года два-три. Хочется отметить, что у них были большие белые зубы. Оказывается, они их чистили туалетным мылом. Все эстонцы, женщины и мужчины были высокого роста.