Читать книгу Душеед - Максим Бодягин - Страница 11

Шершавый тёмно-серый бок морской коровы напоминал старый, растрескавшийся асфальт. Местами его прорезали длинные и глубокие, в два-три пальца, царапины – следы атак косатки, акулы и других хищников. Немолодая самка, тихо кряхтя, подняла щетинистую морду, подставляя её под руку Ине – наследной кане семьи водолазов и самой красивой вдовы Привратника, прозванной людьми Благочествой. Ине улыбнулась, взяла с полки деревянный скребок с длинными зубьями и, нажимая на него изо всех сил, потёрла грубый лоб моркоровы. Та захрюкала, забила ластами и неуклюже повернулась, подставляя под ласку более нежный живот. Ай же ты моя хорошая, засмеялась Ине и повернулась к сутулому пожившему мужичку с клешнятыми руками: Ленос, рассказывай, что я должна сделать дальше? Командующий эллингами для подводных камор Ленос, прозванный людьми Крабом, смущённо улыбнулся: да я и сам их доить не мастер, кане Ине. Сейчас женщины придут с завтрака, покажут, как нужно. По-моему, вот это молокоотсос, его надо вот так на сиську ей навертеть, ой простите.

Он испуганно закрыл рот рукой и покраснел. Ине похлопала его по плечу и рассмеялась: Ленос, ты же не думаешь, что слово сиська заставит меня смутиться? Моркорова снова захлопала ластами, разнося по всему стойлищу веер солёных брызг. Ине прикрылась рукавом ныряльного костюма от тяжёлых, словно пули, капель воды и сказала: хорошо, что ты заставил меня переодеться, Ленос. Да, кане, согласился Ленос: тут всё-таки прохладно, вымокнете в два счёта, простынете потом. Он украдкой посматривал на стройную фигуру Ине, затянутую в ныряльный костюм, как в перчатку, и с трудом удерживал желание прицокнуть языком.

Кане совершенно не замечала его взглядов, она сосредоточенно навернула молокоотсос на обе небольшие дойки моркоровы, снова шоркнула её скребком и кивнула: Ленос, качай. Старый моряк налёг на помпу и большая цилиндрическая ёмкость из толстого стекла начала наполняться жирным молоком. Держите, кане Ине, держите трубку, чтобы не слетела, а я уж помогу, крикнул он, слегка краснея с натуги. Ине кивнула и прижала молокоотсос сильнее.

Наконец, дойка закончилась, Ленос наклонил тяжёлую ёмкость и плеснул Ине тёмно-жёлтого молока, слегка попахивающего специфическим привкусом моркоровы. Ине благодарно улыбнулась, взъерошила короткий ёжик совершенно белых волос, так контрастировавших с её тёмными глазами, сделала большой глоток, слизнула с губ жирную сладковатую плёнку. Зачем это вам, кане Ине, спросил Ленос Краб, принимая из её рук опустевшую чашку. Как кане водолазов, я хочу в точности знать все работы, которыми заняты мои люди, ответила Ине: покойный муж всё время заставлял меня сидеть с дочерьми, а домохозяйка не может достойно управлять могучей семьёй водолазов.

Она не могла ответить Леносу правду, более того, она вряд ли позволила бы произнести её вслух даже самой себе. Ине до сих пор не оправилась от всех потрясений, которые сопутствовали гибели её мужа, поэтому она пыталась утопить пугающие мысли в любой активности: знакомилась с прополкой водорослевых полей, выращиванием и лечением креветок, донной разведкой, рыболовством, в общем, всем тем, чем уже два столетия занимались водолазы.

Ленос степенно кивнул в ответ на слова Ине. Он уважал свою кане и гордился тем, что после смерти своего мужа Зехарии Бешеного именно она взяла на себя бразды управления уной водолазов. Краб даже иногда думал, что слегка влюблён в Ине, но тут же гнал эту крамольную мысль от себя. Все любят нашу Благочестивую Ине, думал он, любуясь длинной шеей кане. Конечно, жаль, что из-за траура она обрила голову и сейчас выглядит похожей на мальчишку, но, хвала Лебеофану, она, по-крайней мере, не покончила с собой. Хотя и собиралась последовать за мужем. Великая женщина.

Ленос, а щенкам хватит молока, может, я слишком много выдоила, послышался обеспокоенный голос Ине, вернувший Краба с небес на землю. Он потёр нос клешневатой рукой и качнул головой: нет, кане Ине, щенки ещё маленькие, им сейчас молока хватит, до середины лета можно доить спокойно. Это потом они уже разожрутся, но там их уже женщины начнут водорослями прикармливать. В общей сложности, перебои с молоком у нас будут дней с десять, наверное. А пойдёте щеняток смотреть? Все женщины это любят.

Он приглашающе махнул рукой, не дожидаясь ответа и пошёл вдоль цепочки слабых эфироновых светильников, желтеющей вдоль длинного каменного свода катакомб. Благочестивая Ине шла за командующим эллингами с любопытством озираясь по сторонам. Она не так часто здесь бывала и у неё, как правило, не было времени на то, чтобы подробнее ознакомиться с этой частью катакомб. Стойлища для дойки моркоров – большие деревянные загоны десять на три метра – тянулись бесконечными ячейками, разбивая на прямоугольники чёрную воду канала. Сюда они заплывали из семейного канала, где нагуливали жир вместе со своими щенками, которых на короткий период дойки переводили в щенячий загон. Взрослые самцы паслись отдельно, ближе к выходу в залив, их к семьям не допускали. Они были больше и тяжелее самок, почти двенадцать метров в длину и больше двух тонн весом. Иногда, когда между ними вспыхивали драки, их приходилось разгонять эфироновыми разрядниками, чтобы эти увальни не нанесли друг другу травм и не порушили постройки. В хорошие годы они плавали на вольном выпасе по дну залива, лишь в штормовые или слишком жаркие дни заходя в катакомбы.

Наконец, завернув за округлый угол коридора, Ине увидела большой округлый бассейн, чья дальняя оконечность терялась в полумраке. Ленос пригласил её спуститься по лестнице к зеленоватому смотровому окну и прибавил свет реостатом. Тут же усатая глазастая морда щенка уткнулась носом в стекло, вызвав у Леноса умильную улыбку: посмотрите, кане Ине, какие они хорошенькие! Сейчас они мохнатые, зелёные и полосатые, чтобы быть понезаметнее, но буквально через пару месяцев шерсть слезет и они посереют, как и их родители. Хороший щенок прибавляет по восемь-десять фунтов весу в день. Когда во время осеннего развода мы будем выгонять их в море, они будут уже почти тонну весить.

Всласть натетешкавшись с шелковистыми щенками моркоровы, Ине поднялась из катакомб на поверхность, чувствуя себя расслабленной и отдохнувшей, будто бы смешные полосатые зверушки забрали у неё часть забот. Только сейчас она поняла, сколько ограничений её окружало в прежней, замужней жизни. Ей нельзя было заговаривать не только с посторонними мужчинами, но и теми женщинами, которых муж считал низкородными, ей нельзя было одеваться слишком просто, ей было нельзя это, нельзя то, нельзя, нельзя, нельзя. И, разумеется, ей ни в коем случае нельзя было подниматься в воздух. В оправдание этого запрета, Зехария купил Ине роскошный ревущий моноцикл, но… Тут же поставил на него ограничитель скорости.

Поэтому, как только Ине оправилась от гибели мужа, то сразу же начала осваивать вождение аэрокаба под руководством своего пасынка, второго наследного кана водолазов Крестофора Хромоногого. Он приходился покойному Зехарии сыном от первого брака и слыл лучшим пилотом Привратника. Сначала Ине побаивалась сближаться с ним, памятуя о неосторожности, которую оба они допустили шесть лет назад, когда Ине выхаживала сломанную ногу Крестофора. Тогда они случайно оказались в постели и проснувшись поутру в объятиях друг друга с ужасом подумали о том, что с ними сделает Зехария, если узнает. Та ночь стала единственной в их жизни, но Крестофор неоднократно вспоминал её. Несмотря на то, что формально он приходился Ине пасынком, Хромоногий был на четыре года её старше. Поэтому Ине всегда чувствовала лёгкую тревогу, когда ей приходилось оставаться с ним наедине.

Однако её опасения оказались беспочвенными. После того, как жена Крестофора, прозванная Маленькой Уле, забеременела после шести лет бесплодных попыток, Хромоногий светился от счастья и думал только об одном: каков будет пол ребёнка, какое имя ему лучше дать и кому из богов баланса будет лучше посвятить младенца. Поэтому обучение Ине полётам на аэрокабе проходило легко и безболезненно. Крестофор болтал без умолку, спрашивая Ине о её собственной беременности, о первых днях жизни детей, о том, как уберечь их от болезней и сглаза, а Ине же вежливо улыбалась и молчала, иногда поддакивая пасынку и думая совершенно о других вещах.

В первый же раз, когда она сама, без посторонней помощи, подняла аэрокаб в небо и, визжа от радости пополам со страхом, обогнула сверкающую снегом вершину огромной Ледяной Иглы, в тот самый раз её охватило такое опьяняющее чувство свободы, какого она не знала до сих пор. Она, благочестивая вдова, вдруг снова стала маленькой девочкой, несущейся по лужам с надувной моделью монгольфьера в руке. Она мигом окунулась в ту счастливую пору, когда ей, Ине, принадлежал весь мир – и луг за дядиным домом, и яблоневая роща за ним, и вся вселенная вплоть до тёплой и ласковой реки, где она с соседскими пацанами собирала на отмелях пресноводных ракушек.

Ине летела и летела, пока Привратник не превратился в неровную чёрную кромку, загрязнявшую чистую линию горизонта между голубизной небесного купола и стальной рябью притихшего океана. И именно в этот момент ей пришла в голову крайне соблазнительная, преступная, шокирующая мысль: а что если уехать с полуострова? Вернуться в земли центрального терминатора, в места благословенных садов, где рекой льются ароматный сидр и протяжные любовные песни?

Она покинула родные края совсем юной, Зехария выкупил её у матери, когда ей еле-еле стукнуло восемнадцать, и больше она не видела родни. Мама Ине, разбитая параличом, угасла в первый же год после замужества дочери. А бабушка ненадолго пережила её. Несмотря на то, что Ине выдали замуж по расчёту, перебравшись на Привратник, она внезапно ощутила пробуждающуюся любовь к мужу, и её настолько захватило это чувство, что она и думать перестала о том, чтобы навестить родню. Потом она родила двух прекрасных девочек, Арин и Тине, и родные края окончательно стали казаться ей миражом.

Но сейчас, после всего того, что случилось, после длинной истории превращения Зехарии из любящего мужа в домашнего тирана, одержимого манией контроля и сжигаемого беспочвенной ревностью ко всему живому, после его гибели и всего того, о чём Ине предпочла бы никогда в жизни не вспоминать, после этого страшного и дикого года, завершившегося кровавой весной, Ине вдруг поняла, что сыта Привратником по самое горло.

Она дала по тормозам и лихо развернула аэрокаб носом к порту, еле заметному на таком расстоянии. Узкий лучик маяка процарапал между небом и землёй светлую полоску. Ненавижу, неожиданно для себя сказала Ине. Она улыбнулась, откинула с кабины фонарь, встала, придерживаясь за кокпит и изо всех сил, срывая голос, закричала в пространство: ненавиииижуууу!

Ине вложила в этот искренний крик столько сил, что как только последний звук вылетел из её груди, она рухнула обратно на сиденье пилота со счастливой улыбкой, повторяя: ненавижу, ненавижу тебя, проклятый Привратник. И с каждым словом ей казалось, что признаваясь в ненависти, Ине нарушает внутреннее табу, ломает страшное заклятье, тяготившее её долгие годы. Будто бы разбивает лёд, чтобы зачерпнуть из лунки чистой воды. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.

Она вернулась в порт ближе к сумеркам, заходя правее центральных построек и башни, на которой хранитель часов уже отбил половину десятого. После помолвки, Арин, старшая дочь Ине, переехала в родовой дом резчиков, к своему жениху Сперо и его матери, кане семьи по имени Юнхелине. Младшая же дочь, Тине, находилась на попечении Маленькой Уле и Крестофора, поэтому Ине не особенно торопилась домой.

Это тоже было странным чувством: не спешить домой, летать где угодно и сколько угодно. Дом. Тёплое уютное гнездо. Где произошло столько мерзкого. Ине слегка передёрнуло. Она замешкалась, выбирая место для посадки возле Сухого въезда, главных наземных ворот, ведущих в подводный город водолазов, подлетела поближе ко входу и аккуратно опустила аэрокаб на бетон, точно на размеченное оранжевой краской парковочное место.

Она выбралась из кабины, ероша рукой чуть отросшие белые волосы и думая о том, что даже не представляла себе раньше, насколько удобна короткая стрижка.

Светлейшая и благочестивая кане могучей семьи водолазов, вы ли это, вежливо осведомился в сумерках глубокий мягкий баритон.

Ине резво обернулась, стоя на подкрылке, и увидела склонившегося в поклоне Паифиса, старшего кана семьи Мокрые Ноги, предводителя уны металлургов. Паифис выпрямился, огладив аккуратную белоснежную бородку и тепло улыбнулся. Тут до Ине только сейчас дошло, что она, согнувшись, стоит перед мужчиной в одном ныряльном костюме, облегающим её, словно вторая кожа. Наверняка он пялился на её зад, как похотливое животное. Ине порозовела, внутренне надеясь, что сумерки гуманно скроют её румянец от Паифиса, быстро набросила дорожный плащ и суетливыми движениями начала застёгивать тугие, плохо поддающиеся крючки.

Паифис мягко засмеялся: не торопитесь, кане Ине. Теперь вы не имеете надо мной прежней власти. Сейчас вы для меня всего лишь красивая женщина, а не богиня, и созерцание вашей совершенной фигуры больше не разбьёт мне сердце вдребезги. Ине справилась с последней застёжкой, гордо вскинула подбородок, потом изобразила минимальный поклон и спросила: неужели вы считали меня богиней, кан Паифис?

Мужчина подал ей руку, помогая спуститься с подкрылка, поцеловал её запястье и улыбнулся: ох, кане Ине, вы себе даже не представляете, что я чувствовал. Вы же не думаете, что я сватался к вам просто так? Если меня даже ваш траур не смутил? Совсем недавно вы были для меня единственной женщиной на свете, дорогая Ине.

Что же с вами случилось, спросила Ине и более чуткое, чем у Паифиса, ухо расслышало бы в её голосе странный оттенок ревности. Но кан Мокроногих просто растерянно улыбнулся: со мной случилось чудо. Чудо исцеления. Строго говоря, я по-прежнему люблю вас, Ине, но теперь уже как друга. Вы ведь действительно само совершенство, ну вот, хоть, посмотрите на себя. У вас идеальное тело, вы идеальная мать и вы, разорви меня на части адский Ен, идеальная вдова, если такое вообще можно сказать. Полагаю, после выборов на следующем торге вы станете идеальной избранной кане.

Почему же вы не думаете, что водолазы выберут своим каном Крестофора, вежливо осведомилась Ине. Паифис хмыкнул: я только что был у него, попытался поговорить по делу. Но он совершенно сбрендил от этих пелёнок и слюнявчиков. Я понимаю, рождение первенца всегда большая радость, но чтобы здоровенный сорокалетний мужик сам вышивал слюнявчики будущему ребёнку?.. Это уже слишком, вам не кажется?

Не дожидаясь ответа, Паифис подошёл к сияющему чищеной медью виу-воу, с подростковой лёгкостью запрыгнул в седло, запустил ртутный контур и слегка поклонился женщине: спасибо вам, кане Ине, что вы были моей идеальной мечтой. Ах, кан Паифис, кокетливо улыбнулась Ине: вы были моим идеальным рыцарем! И всё-таки, что исцелило вас? Мой траур? Или моя чрезмерная холодность?

Слегка насмешливые тёмно-зелёные глаза Паифиса сузились от улыбки, от сощуренных век лучиками побежали морщинки. От власти женщины может исцелить только другая женщина, благочестивая кане славной семьи водолазов, сказал он. О, так после стольких лет вдовства вы наконец-то женитесь, спросила Ине слегка обиженным тоном. Возможно-возможно, рассеянно пробормотал Паифис, убавляя обороты ротора и приподнимая виу-воу над бетоном: не обижайтесь, моя кане! Кусочек моего сердца всё равно будет принадлежать вам до самой моей смерти. Рад был повидать вас!

Виу-воу с визгом унёсся в наступившую темноту, а Ине озадаченно поскребла ёжик волос, светящихся в темноте абсолютной белизной и удивлённо спросила себя: что это сейчас было?

***

Поутру кан Паифис вышел на крыльцо большого и красивого здания бывшего морского вокзала, которое семье Мокрые Ноги удалось оставить за собой в те времена, когда люди вернулись на Привратник после скорбных событий и тёмных времён. В его руке дымилась большая кружка травяного чаю. Паифис с удовольствием отхлебнул от неё, глядя как утреннее солнце играет тёплыми зайчиками на большой площади перед зданием. Длинные клумбы, тщательно лелеемые женщинами клана, зарозовели и разжелтились цветами, живая изгородь залилась тёмной кожистой листвой, невысокие яблони распустились белым цветом, в прогретом воздухе разливался сладкий аромат.

Паифис широко улыбнулся и огладил белоснежную бороду. Он спал так долго, как давно уже не позволял себе, впервые за долгие годы наплевав на все заботы семьи. Впервые он не поехал в завод, не начал день с чтения рабочих табелей, подсчёта сырья и отметок о ходе выполняемых заказов. Вечерний разговор с Ине будто бы подводил для него итог долгих и мучительных отношений. Ему было важно набраться смелости и высказать ей всё, что накипело на душе за последние годы, но никак не представлялся удобный момент и, вот, наконец-то, он сделал это. Освободился от её власти. Словно ржавые цепи спали с его сердца, которое так долго ныло от неразделённой любви, изнуряющей настолько, что иногда Паифис переставал понимать, зачем именно он живёт? Не женатый и не вдовец, просто одинокий стареющий мужчина.

Его жена Фаисие исчезла много лет назад и закон Мокрых Ног не позволял Паифису повторно жениться до тех пор, пока тело его супруги не будет найдено и опознано. Это странное промежуточное существование осточертело ему. Он искал утешение в воспитании дочерей, Акле и Хедре, которых поднимал в одиночку, день за днём топя дурные мысли в работе. Потом дочери незаметно выросли и вышли замуж за парней-резчиков. Паифис впал в ступор, иногда даже ночевал в заводе, за что его начали даже поругивать бригадиры, считавшие, что так он доведёт себя до ручки. Но Паифис не умел отдыхать.

Он хорошо помнил тот день, когда его всё-таки догнал сердечный приступ, от которого он долго отходил под ласковым присмотром Огафи, буамы семьи Мокрые Ноги. Он помнил, как через месяц вышел на это крыльцо после долгого лечения, как увидел эти же, ещё нераспустившиеся цветы и яблони, как вздохнул полной грудью, не почувствовав, наконец, опасного укола в груди… И как увидел кане Ине, которую люди тогда звали Ледяной Королевой.