Читать книгу Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники - Ольга Лодыженская - Страница 4

Я родилась в 1899 году в городе Можайске, в семье судебного следователя. Папа умер в 1902 году, когда сестра моя Таша была еще грудная. Он простудился, выезжая куда-то в глушь уезда на следствие, и заболел туберкулезом.

Об отце я слышала много хорошего от знавших его людей. С первых же лет работы в Можайске он организовал общество вспомоществования учителям, был его председателем до самой смерти. Вот что написано о нем в печатном отчете общества за 1902 год: «В конце года, 28 декабря, умер председатель правления С.М. Лодыженский. Доводя до сведения общего Собрания об утрате столь полезного, деятельного, много поработавшего на пользу общества члена, горячо любившего школу и народное просвещение, правление выражает уверенность, что общество вполне разделяет вместе с ним чувство глубокого сожаления об этой потере…» Еще он организовал кружок по устройству народных чтений с туманными картинами в Можайском уезде. Об этом мне рассказывал один из его лучших друзей Петр Иванович Корженевский. О Петре Ивановиче речь впереди еще будет, но я скажу только, что он работал в Москве адвокатом, а так как отец его жил в Можайске, то он часто приезжал туда. Много, конечно, о папе я слышала от мамы. Как-то еще в детстве, роясь в нашей небольшой библиотеке, я наткнулась на пять тоненьких брошюрок-отчетов «общества взаимопомощи» за папиной подписью и один рукописный отчет о производстве чтений. <…> Несмотря на то что отчет ведь чисто финансовый и озаглавлен: «Приходно-расходная запись сумм, собранных на устройство народных чтений и т. п.», чуть не на каждой странице проскальзывает горечь о том, как темны и невежественны люди и как несправедливы упреки в пьянстве и суеверии народа – несправедливы, потому что народ не виноват, что он беден и лишен возможности «разумных и нравственных развлечений».

Папу я помню плохо. Он был высокий, худой, носил пенсне, усы и бороду. По портрету, он немного похож на Чехова. Для меня он всегда был символом всего хорошего и доброго. Мама часто говорила об его исключительно мягком характере, за четыре года жизни с ним она не помнит, чтобы он на кого-нибудь повысил голос. Его большой портрет в черной раме, висящий у нас в детской, как бы удерживал меня от злости и капризов, а их было много в моем детстве.

Когда на улицах Можайска мы гуляли с няней и Ташей, часто к нам подходили незнакомые мне люди и говорили: «Старшая – вылитый портрет Сергея Михайловича, хорошо бы и характером на него походила». А я уже тогда понимала, что характером я не в папу.

Из самых ранних воспоминаний сохранилось два.

Помню аллейку в прадедушкином имении Отякове, по аллейке идут папа, мама и я. Папа везет колясочку. Аллейка на возвышении, направо парк, налево деревня Отяково, а прямо, когда кончается аллея, открывается очень красивый вид на поле, лес. На самом горизонте – железнодорожное полотно, пересекающее деревню Рыльково. Когда я рассказывала об этом воспоминании маме, она говорила, что это было самое любимое папино место, и когда они жили в Отякове, часто ходили туда гулять. Только вот не могли установить, кто же лежал в колясочке, Таша или Мишенька. Мама с папой поженились в 1898 году, в 1899-м родилась я, в 1900-м – Миша. Он умер в 1901-м «от зубов», как мама говорила. А Таша родилась в апреле 1902 года. Думаю, что все же в колясочке лежала Таша, а мне тогда было три года.

Второе воспоминание – смерть папы. Мы в Москве, у бабушки Оли, папиной мамы. Очень ясно помню утро, я стою на кровати, и меня одевают, даже помню, что мне надевали красную вязаную нижнюю юбочку, вдруг входят мама и тетя Соня, папина сестра, обе заплаканы. Особенно запомнилось мамино, все распухшее лицо. Мама говорит: «Леля, папа умер», и слезы закапали прямо на меня. И хорошо запомнилось мне странное ощущение. Я чувствую, что должна заплакать, все плачут, но заплакать я не могу, мне не совсем понятно слово «умер».