Читать книгу Император Николай II. Человек и монарх - Петр Мультатули - Страница 5

В декабре 1876 г. восьмилетний Великий Князь Николай Александрович сопровождал Императора Александра II в Академию наук на празднование её 150-летнего юбилея. Это произошло по воле самого Императора, который захотел, «чтобы Ники присутствовал» на этой годовщине, так же как он сам присутствовал полвека назад на столетнем юбилее Академии. При этом Александр II во всеуслышание заявил, «что надеется, что через 50 лет Ники будет также присутствовать и что Саша будет с ним»{137}. Самому Императору Александру II оставалось жить меньше пяти лет.

1 марта 1881 г. Цесаревна Мария Феодоровна решила ехать со старшим сыном кататься на ледяной каток. Около 15 час. присутствовавшие в Аничковом дворце услышали два мощных взрыва, раздавшиеся со стороны Екатерининского канала. Вслед за ними пришло страшное известие: Государь тяжело ранен какими-то злодеями. Как позже было установлено, ими были члены террористической организации «Народной Воли» Николай Рысаков и Игнатий Гриневицкий. Первую бомбу бросил Рысаков. От её взрыва Александр II не пострадал, но были тяжело ранены кучер, казак и смертельно случайный мальчик-прохожий. Царь, выйдя из кареты, обеспокоился оказанием помощи раненым, а затем хотел видеть задержанного. Подойдя к схваченному Рысакову, который назвал себя вымышленным именем, Царь сказал ему: «Хорош!» – и пошёл к ограде Екатерининского канала, туда, где стоял террорист Гриневицкий. Тот бросил под ноги Государю вторую бомбу. Вечером было оглашено сообщение министра внутренних дел графа М. Т. Лорис-Меликова: «Сегодня, 1 марта, в 1 ч. 45 м. при возвращении Государя Императора с развода, на набережной Екатерининского канала, у сада Михайловского дворца, совершено было покушение на священную жизнь Его Величества, посредством брошенных двух разрывных снарядов: первый из них повредил экипаж Его Величества, разрыв второго нанёс тяжёлые раны Государю»{138}.

Император Александр II, истекающий кровью, произнёс: «Во дворец, там умереть…» Израненного Государя доставили в Зимний, внесли на ковре в его кабинет и уложили на кровать, возле письменного стола, за которым он обычно работал. К умирающему отцу немедленно прибыли Цесаревич Александр Александрович, Цесаревна Мария Феодоровна и их старший сын Великий Князь Николай. Двоюродный дядя Николая II, друг его юношеских игр, Великий Князь Александр Михайлович вспоминал: «Император Александр II лежал на диване у стола. Он был в бессознательном состоянии. Три доктора были около него, но было очевидно, что Государя нельзя было спасти. Ему оставалось несколько минут жизни. Вид его быль ужасен: его правая нога была оторвана, левая разбита, бесчисленные раны покрывали лицо и голову. Один глаз был закрыт, другой – смотрел перед собой без всякого выражения»{139}.

Впоследствии сам Николай II вспоминал, как он, 13-летний подросток, стал свидетелем мучительной смерти Деда: «Когда мы поднимались по лестнице, я видел, что у всех встречных бледные лица. На коврах были большие пятна крови. Мой Дед истекал кровью от страшных ран, полученных от взрыва, когда его несли по лестнице. В кабинете уже были мои родители. Около окна стояли мои дяди и тёти. Никто не говорил. Мой Дед лежал на узкой походной постели, на которой он всегда спал. Он был покрыт военной шинелью, служившей ему халатом. Его лицо было смертельно бледным. Оно было покрыто маленькими ранками. Его глаза были закрыты. Мой отец подвел меня к постели: “Папа́, – сказал он, повышая голос, – “Ваш луч солнца здесь”. Я увидел дрожание ресниц, голубые глаза моего деда открылись, он старался улыбнуться. Он двинул пальцем, но он не мог поднять рук, ни сказать то, что он хотел, но он, несомненно, узнал меня. Протопресвитер Бажанов подошел и причастил Его в последний раз. Мы все опустились на колени, и Император тихо скончался. Так Господу угодно было»{140}.

Последние минуты жизни Царя-Освободителя запечатлел и Великий Князь Александр Михайлович: «Лейб-хирург, слушавший пульс Царя, кивнул головой и опустил окровавленную руку. – Государь Император скончался! – громко промолвил он. Княгиня Юрьевская[18] вскрикнула и упала, как подкошенная, на пол. Ее розовый с белым рисунком пенюар был весь пропитан кровью. Мы все опустились на колени. Влево от меня стоял новый Император. Странная перемена произошла в нем в этот миг. Это не был тот самый Цесаревич Александр Александрович, который любил забавлять маленьких друзей своего сына Никки тем, что разрывал руками колоду карт или же завязывал узлом железный прут. В пять минут он совершенно преобразился. Что-то несоизмеримо большее, чем простое сознание обязанностей Монарха, осветило его тяжелую фигуру. Какой-то огонь святого мужества загорелся в его спокойных глазах. Он встал. – Ваше Величество, имеете какие-нибудь приказания? – спросил смущенно градоначальник. – Приказания? – переспросил Александр III. – Конечно! Но, по-видимому, полиция совсем потеряла голову! В таком случае армия возьмет в свои руки охрану порядка в столице! Совет министров будет собран сейчас же в Аничковом дворце»{141}.

В 15 час. 35 мин. 1 марта 1881 г. Императорский штандарт над Зимним дворцом медленно пополз вниз. Огромная толпа, молча стоявшая на Дворцовой площади, в основном простонародье, сняла шапки и опустилась на колени: Царя-Освободителя не стало. Началось царствование Императора Александра III. Его старший сын Великий Князь Николай Александрович стал Наследником русского престола. В своём первом Высочайшем манифесте Император Александр III повелел «учинить присягу верности Нам и Наследнику Нашему, Его Императорскому Высочеству Цесаревичу Великому Князю Николаю Александровичу»{142}. Впервые в истории Александр III повелел, чтобы присягу ему и Цесаревичу приносили «и крестьяне наравне со всеми Нашими верными подданными»{143}.

Доктор ист. наук С. Л. Фирсов в своей работе замечает: «Трудно сказать, что испытывал в те минуты двенадцатилетний подросток (тогда он еще не вел дневник), но то, что произошедшее произвело на него неизгладимое впечатление – несомненно»{144}. Родители не хотели, чтобы их старший сын оставался в Зимнем, и сказали графу С. Д. Шереметеву отвезти его обратно в Аничков дворец. Когда Шереметев с Наследником вышли к подъезду, их ждал казачий конвой. Николай Александрович внезапно приказал не сопровождать его. Шереметев вспоминал, что его «озадачило такое решение, но делать было нечего. Казак вскочил на козлы, мы сели в карету и благополучно прибыли в Аничков. Оттуда я поспешил обратно, чтобы доложить Государю, что Цесаревич в целости доставлен домой»{145}.

С. Л. Фирсов делает вывод: «Мальчик не был трусом и в страшной ситуации неразберихи и суеты, явившейся следствием произошедшего в тот день убийства венценосного деда, не потерял присутствия духа. Детство закончилось, настала пора юности, время постепенной подготовки к будущей роли Самодержца»{146}.

6–15 марта состоялись похороны Императора Александра II. Царь шёл пешком за гробом отца, без пальто, в одном генерал-адъютантском мундире, с Андреевской лентой через плечо. Цесаревич Николай следовал в Петропавловский собор в траурной карете вместе с Императрицей Марией Феодоровной. В Петропавловском соборе Цесаревич стоял рядом с гробом убиенного Деда и всё время церемонии похорон безутешно рыдал{147}. Тогда никому не приходила в голову мысль, что Внуку придётся также принять мученическую кончину.

14 марта 1881 г. Александр III своим Манифестом определил, что «приняв в уважение малолетство Наследника Нашего Цесаревича и Великого Князя Николая Александровича» до его совершеннолетия «на случай кончины Нашей» назначить Правителем Государства «любезнейшего Брата Нашего Великого Князя Владимира Александровича»{148}.

После убийства отца Император Александр III и его семья переехали из петербургского Аничкова дворца в Гатчинский. В Аничковом прошла большая часть детства Николая II, в Гатчине – его юность. Решение Александра III переехать в Гатчину вызвало у большей части свиты и общества большое удивление. Со времён Императора Павла там постоянно никто не жил. Император Николай Павлович прибывал сюда лишь для проведения осенних манёвров, иногда навещал дворец летом вместе с семьёй. По приказу Николая I на плацу перед дворцом был установлен памятник его убиенному отцу, работы скульптора И. П. Витали. При открытии памятника 1 августа 1851 г. в почётном карауле стоял шестилетний Великий Князь Александр Александрович. Наверное, с детства Александр III относился к памяти Императора Павла Петровича с особым чувством. По-видимому, и Гатчину для своей резиденции он выбрал не случайно. В Гатчинском дворце сохранялся архив Императора Павла I, который пользовался неизменным вниманием Александра III. Кабинет Павла I в Гатчинском дворце сохранялся в неприкосновенности. На отдельном столике, на куске штофа лежало принадлежавшее Павлу Петровичу Священное Писание. Как рассказывали впоследствии дворцовые слуги, Александр III приходил сюда молиться. Думается, к концу своего царствования Александр III больше, чем кто-либо, знал о своём убиенном Прадеде{149}.

Семья Императора Александра III заняла в Гатчинском дворце помещения в Арсенальном каре. Для личных апартаментов были выбраны комнаты антресольного этажа, маленькие и невысокие, похожие на каюты. Высокий и могучий Царь казался в этих комнатах Гулливером в царстве лилипутов. Он же прекрасно чувствовал себя именно в маленьких помещениях с невысокими потолками. Примечательно, что Император Пётр Великий, отличавшийся, как известно, двухметровым ростом, также любил маленькие помещения с низкими потолками.

В Гатчине и ее окрестностях охотились на самых разных зверей: медведей, волков, оленей, ланей, лисиц, зайцев. Из птицы чаще били тетеревов, фазанов, глухарей, реже – уток. Царские дети с ранних лет учились меткой стрельбе и позже стали участниками охот близ Гатчины; особенно хорошим охотником был Наследник Цесаревич Николай Александрович{150}.

Александр III страстно любил рыбалку, и это увлечение передалось жене и детям. Различным способам рыбной ловли он предпочитал лучение рыбы ночью. Неудачным для него считался улов в несколько десятков рыб (щуки шли отдельным счетом); в среднем он ловил до двух сотен, отправляясь на рыбалку после десяти часов вечера, а по возвращении работал до утра.

Помимо рыбалки и охоты, в Гатчинском парке были и другие многочисленные развлечения. Зимой устраивали прогулки в санях с приглашенными из Петербурга гостями, заезжали на Ферму – пить кофе и чай. Террасы парка приспосабливали под горы для катания на салазках. В снежных баталиях с большим удовольствием принимал участие и сам Государь. Перед дворцом «катали болвана» (снежную бабу), такого большого, что лепили его несколько дней. Всей семьей работали в парке – счищали снег, рубили деревья, жгли костры, запекали яблоки и картошку. На озерах заливали каток – самой большой любительницей коньков была Императрица Мария Феодоровна{151}.

Летом катались по парку в колясках, на велосипедах, верхом. Весной, ближе к Вербному воскресенью, сажали вербы на островах. На озера выходили на лодках, байдарках и в шлюпках с матросами, часто гребли сами. А еще в распоряжении детей был «аквапед» – прообраз современного водного велосипеда. В 1882 г., в начале «электрического» бума, в Гатчине даже появилась лодка с электрическим двигателем. В Егерской слободе Царская Семья держала прирученных зверей. Здесь можно было покормить медведей и покататься на осликах.

По словам одного из личных царских врачей Н. А. Вельяминова: «Государь Александр III жил в Гатчине жизнью богатого помещика и очень любил заниматься местными хозяйственными вопросами и много делал для благоустройства Гатчинской вотчины. Петербург с его бюрократией он очень не любил и не раз говорил мне, что смотрит на поездки в Петербург и пребывание там, как на исполнение тяжелой и неприятной обязанности. Он очень не любил торжественности, помпы и парадов в широком смысле этого слова, но исполнял все, что полагалось по этикету, никогда не показывая, что ему скучно и противно»{152}.

В июле 1881 г. Цесаревич Николай Александрович сопровождал своего отца в Москву. Император Александр III очень любил Первопрестольную столицу и эту любовь передал своему старшему сыну. Восторженный приём, оказанный Царю в Москве, наглядно увиденное единение Царя с народом произвело сильное впечатление на юного Цесаревича, особенно на фоне того ужаса, каким жила Царская Семья последние годы в Петербурге.

Железнодорожная катастрофа 1888 г.

17 октября 1888 г. Император Александр III со всей семьёй возвращался из Ливадии в Петербург. В 14 час. 14 мин., когда Собственный Его Императорского Величества поезд, состоявший из 10 вагонов, следовал мимо станции Борки Харьковской губернии, произошло схождение его с рельс. Вот как описывал это происшествие «Правительственный вестник» от 20 октября 1888 г.: «Императорский поезд, вышедший из ст. Тарановка в полдень 17-го октября, потерпел крушение на 277-й версте, между ст. Тарановка и Борки, на насыпи, пролегающей через довольно глубокую балку. Во время крушения Их Величества Государь Император и Государыня Императрица, со всем Августейшим Семейством, и лица Свиты находились за завтраком, в вагоне-столовой. При сходе с рельсов первого вагона произошла страшная качка; следующие вагоны слетали на обе стороны; вагон-столовая, хотя и остался на полотне, но в неузнаваемом виде: все основание с колесами выбросило, стенки сплюснулись и только крыша, свернувшись на одну сторону, прикрыла находившихся в вагоне. Невозможно было представить, чтобы кто-либо мог уцелеть при таком разрушении. Но Господь Бог сохранил Царя и Его Семью: из обломков вагона вышли невредимыми Их Величества и Их августейшие Дети. Спаслись и все находившиеся в этом вагоне лица, получив лишь легкие ушибы и царапины, кроме флигель-адъютанта Шереметева, который пострадал более других, но не тяжело. К прискорбию гибель прочих из разбитых частей поезда сопровождалась несчастиями. Убиты 19 ‹…› раненых 18. ‹…› Государь Император изволил лично распоряжаться организацией помощи раненым. Несмотря на крайне дурную погоду, при пронизывающем дожде и сильной грязи, Его Величество несколько раз спускался под откос к убитым и раненым и поместился в вытребованный к месту крушения свитский поезд только тогда, когда последний раненый был перенесен в санитарный поезд, прибывший по требованию из Харькова»{153}.

В момент крушения поезда Александр III с женой и детьми, за исключением маленькой Великой Княжны Ольги Александровны, находился в вагоне-столовой. Этот вагон, большой, тяжелый и длинный, был укреплен на колесных тележках. При ударе тележки отвалились. Тем же ударом были сломаны поперечные стенки вагона, а боковые треснули, и крыша стала падать на пассажиров. Стоявшие в дверях камер-лакеи погибли, остальных пассажиров спасло только то, что крыша при падении одним концом уперлась в пирамиду из тележек. Образовалось треугольное пространство, в котором и оказалась Царская Семья. Следующие за ним вагоны, которые могли окончательно сплюснуть салон-вагон, развернуло поперек пути, что спасло столовый вагон от полного разрушения.

Об этом страшном моменте своей жизни Цесаревич оставил следующую запись в дневнике: «Роковой для всех день, все мы могли быть убиты, но по Воле Божьей, этого не случилось. Во время завтрака наш поезд сошёл с рельсов, столовая и 6 вагонов разбиты, и мы вышли из всего невредимыми. Однако убитых было 20 чел. и раненных 16. Пересели в Курский поезд и поехали назад. На станции Лозовой был молебен и панихида. Ужинали там же. Все мы отделались лёгкими ранениями и разрезами!!!»{154}

Императрица Мария Феодоровна писала в своей памятной книжке: «Завтракать пошли в 11.15, были веселы и довольны, как вдруг – сильный толчок, затем другой, еще хуже, и нас всех отбросило назад, а нашей столовой больше не существовало. Но Господь наш сотворил чудо и спас нас всех вместе, так что никто из нас не пострадал. Вечная Слава Его Милости за то, что сохранил всех моих любимых, но сколько горя! 22 погибло и ранено 35 человек. Страшно! Мы пробыли там пять с половиной часов, спасая раненых…»{155}

Государственный секретарь А. А. Половцов вспоминал, что после крушения Императрица Мария Феодоровна рассказывала ему о его обстоятельствах: «Она сидела за столом против Государя. Мгновенно все исчезло, сокрушилось, и она оказалась под грудою обломков, из которых выбралась и увидела перед собою одну кучу щепок без единого живого существа. Разумеется, первая мысль была, что и муж ее, и дети более не существуют. Чрез несколько времени появилась таким же манером на свет дочь ее Ксения. “Она явилась мне как ангел, – говорила Императрица, – явилась с сияющим лицом. Мы бросились друг другу в объятия и заплакали. Тогда с крыши разбитого вагона послышался мне голос сына моего Георгия, который кричал мне, что он цел и невредим, точно так же, как и его брат Михаил. После них удалось, наконец, Государю и Цесаревичу выкарабкаться. Все мы были покрыты грязью и облиты кровью людей, убитых и раненных около нас. Во всем этом была осязательно видна рука Провидения, нас спасшего»{156}.

Великая Княгиня Ольга Александровна спустя много лет после крушения вспоминала, что в момент катастрофы «старый дворецкий, которого звали Лев, вносил пудинг. Неожиданно поезд резко покачнулся, затем еще раз. Все упали на пол. Секунду или две спустя столовый вагон разорвался как консервная банка. Тяжелая железная крыша провалилась вниз, не достав каких-то нескольких дюймов до голов пассажиров. Все они лежали на толстом ковре, находившемся на полотне: взрывом отрезало колеса и пол вагона. Первым выполз из-под рухнувшей крыши Император. После этого он приподнял ее, дав возможность жене, детям и остальным пассажирам выбраться из изувеченного вагона»{157}.

С. Ю. Витте, который не был свидетелем происшествия, писал, что «во время крушения Государь со своей семьёй находился в столовом вагоне; вся крыша столового вагона упала на Императора, и он только благодаря своей гигантской силе удержал эту крышу на своей спине, и она никого не задавила»{158}.

Руководитель расследования причин железнодорожной катастрофы А. Ф. Кони считал это утверждение неправдоподобным, поскольку сама крыша многотонная и удержать ее над собой никакому человеку не по силам, объяснив, что крышу заклинило с двух сторон рухнувшими вагонами, сложив ее домиком над Царской Семьей.

Однако профессор хирургии Харьковского университета В. Ф. Грубе был убеждён в прямой связи последствий крушения с причинами смерти Царя. Он вспоминал о своём разговоре с Императором Александром III в январе 1889 г. Тогда Царь сказал, что «со дня крушения ощущает боль в правом бедре, против которого приходилась папиросница в кармане брюк, а также в пояснице и выше, причём подробно и точно показал мне все места, где ощущались боли»{159}. «Я глубоко убеждён, – заключал Грубе, – что его недуг, приведший к роковому исходу, ведёт начало со времени крушения поезда. Страшное сотрясение всего тела при падении коснулось особенно области почек. Указания на определённые точки, сделанные Государем во время беседы со мной 11-го января 1889 года, служат главной основой такого моего мнения»{160}.

Весть о крушении Императорского поезда быстро разнеслась по линии, и помощь спешила со всех сторон. Александр III, несмотря на крайне плохую погоду (лил дождь с изморозью) и слякоть, сам распоряжался извлечением раненых из-под обломков разбитых вагонов. Профессор В. Ф. Грубе, которого вызвали на место крушения телеграммой, вспоминал: «Их Величества изволили обходить всех раненых и словами утешения одобряли ослабевших и упавших духом. Погода с каждой минутой становилась всё ненастнее и ненастнее: шёл проливной дождь, холодный пронзительный ветер леденил эту печальную группу изувеченных, временно приютившихся на мокром глинистом дне балки. По приказанию Государя Императора были разведены костры, раненные прикрыты запасными шинелями солдат. Его Величество стоически перенося и ливень, и холод, изъявил непоколебимое решение оставаться возле раненных, до тех пор, пока они все не будут убраны в вагоны»{161}.

Императрица обходила с медицинским персоналом пострадавших, подавала им помощь, всячески стараясь облегчить больным их страдания, несмотря на то что у нее самой повреждена была рука выше локтя. Мария Феодоровна употребила на бинты все подходящее из своего личного багажа и даже нижнее белье, оставшись в одном платье. На плечи Царицы накинули офицерское пальто, в котором она и помогала раненым. Вскоре из Харькова прибыл вспомогательный состав. Но ни Император, ни Императрица, хотя и были очень усталыми, не захотели в него сесть. С. Д. Шереметев, очевидец катастрофы, писал: «Помню, как все были поражены и восхищены тем, что Государь, когда подали обед на большой железнодорожной станции, после совершенного молебствования, позвал всех присутствующих и пострадавших, и всех и все сели за один стол»{162}.

Сам Александр III позже оценил это происшествие так: «Через что Господу угодно было нас провести, через какие испытания, моральные муки, страх, тоску, страшную грусть и наконец, радость и благодарение Создателю за спасение всех дорогих сердцу, за спасение всего моего семейства от мала до велика! Этот день никогда не изгладится из нашей памяти. Он был слишком страшен и слишком чудесен, потому что Христос желал доказать всей России, что Он и до ныне творит еще чудеса и спасает от явной гибели верующих в Него и в Его великую милость».

По распоряжению и на средства Царской Семьи на месте крушения был поставлен храм и часовня, а сама станция Борки получила второе название Спасов Скит.

В Харькове Царская Семья посетила раненых в больнице, перед которой толпы народа с великим одушевлением приветствовали её. В. Ф. Грубе писал: «Энтузиазм был настолько велик, что Их Величества не имели в течение нескольких минут возможности пройти в ворота, так как неимоверное количество рук протягивалось к Ним: люди стремились поцеловать полы Их платьев. Наконец Их Величества соизволили взойти в палаты при криках несмолкаемого “ура” со стороны собравшихся студентов и врачей»{163}.

По поводу причин катастрофы имеются разные мнения. С. Ю. Витте в своих воспоминаниях убеждал, что он задолго до несчастного случая в Борках предупреждал генерал-адъютанта П. А. Черевина и самого Александра III, что императорские поезда развивают на Юго-Западных железных дорогах слишком большую скорость, а состояние железнодорожного полотна на этих дорогах не вызывает надёжности, так как оно сильно повреждено товарными составами, идущими также с большой скоростью. По словам Витте, он сказал Черевину, что такая езда «кончится тем, что Вы таким образом Государю голову сломаете»{164}. Александр III эти слова Витте слышал и остался крайне недоволен «этой дерзостью»{165}. Причины катастрофы в Борках, по признанию комиссии, объяснялись грубыми нарушениями правил безопасности, которым должны были соответствовать императорские поезда. Правила о поездах Высочайших особ ограничивали размер состава в зимнее время 14 шестиколесными вагонами. На самом деле перед крушением Императорский поезд состоял из 14 восьмиколесных и одного шестиколесного вагона. Поезд весил до 30 тысяч пудов, растягивался на 300 с лишним метров и более чем вдвое превосходил длину и тяжесть обычного пассажирского поезда, приближаясь по весу к товарному составу из 28 груженых вагонов. Но товарным поездам тогда не разрешалось ехать быстрее 20 верст в час, а Императорский поезд по расписанию должен был делать 37 верст в час. На деле перед крушением он шел со скоростью под семьдесят{166}. Происшедшее Витте объяснял так: «Императорский поезд ехал из Ялты в Москву, причём дали такую большую скорость, которую требовали и на Юго-Западных железных дорогах. Ни у кого из управляющих дорог недоставало твёрдости сказать, что это невозможно. ‹…› Поезд шёл с несоответствующей скоростью, двумя товарными паровозами, да ещё с не вполне исправным вагоном министра путей сообщения. Произошло то, что я предсказывал: поезд вследствие качания товарного паровоза от большой скорости, не свойственной для товарного паровоза, выбил рельс. Весь поезд упал под насыпь, и несколько человек было искалечено»{167}.

Катастрофа под Борками обозначила всё более заметную трещину, разделявшую Александра III и его старших братьев. Во время катастрофы двое из них, Великие Князья Владимир и Алексей Александровичи, находились за границей. По словам Половцова, «они тотчас после Боркского несчастия не возвратились немедленно в Петербург, а продолжали жить в Париже, причем тамошние охоты, в коих я принимал деятельное участие, были описаны в несносных французских газетах как ряд каких-то необычайных праздников». Александр III особенно гневался на Владимира Александровича: «Ведь если бы мы все были там убиты, то Владимир Александрович вступил бы на престол и для этого тотчас приехал бы в Петербург. Следовательно, если он не приехал, то потому только, что мы не были убиты»{168}.