Читать книгу Железная кость - Сергей Самсонов - Страница 12

– Да ты чего, Валерочка? Да разве ж такую махину закроешь? Это ж такое будет вообще, чего ни умом, ничем не понять… – Жена Валерке в ухо шепчет в темноте, и волна за волной под тугой ее кожей прокатывается, и вот рад он, Валерка, что она ожила, из инерции существования вырвавшись, словно из барабана стиральной машины, ожила, пусть и страх перед завтрашним днем, обещание развала, нищеты уже полной так Натаху встряхнули – вот все лучше, чем вовсе отсутствие воздуха хоть каких перемен, хоть в какую-то сторону.

– Все едины – угробят завод москвичи. И наш Сашка с трибуны об этом, да и все мужики так меркуют.

– Ну а их-то кто видел, москвичей этих самых?

– Посмотреть больно хочешь?

– Ну а что они скажут? Может, это они на завод, инвестиции? Наоборот, завод чтоб с мертвой точки сдвинуть?

– Вот где мертвая точка у нас, – в лоб ей пальцем – стук-стук. – Мерзлота и целинные земли у нас в голове.

– Да иди ты, профессор! Сам силен, посмотрю, был по жизни мозгами раскидывать.

– Да тут мозгом не надо вообще никаким!.. это детям известно, что в дома на Канарах у них все инвестиции. Подчистую съедают все, что можно продать, и на головы срут нам, а мы обтекаем. «Инвестиции» – тоже мне, знает слова. Так что надо их выдавить с комбината хоть как.

– Это кто же выдавливать будет?

– А вот все как один, всем заводом. У нас ведь с тобой акции, собственница! И у бати есть акции, у Мишани, у Степки, у многих еще. Вот с правлением скинемся в общий котел, и у нас против них, москвичей, большинство.

– Это значит, теперь ты за Сашку? Брат за брата, ага?

– Голос крови, скажи еще! Это при чем? Мы, Чугуевы, – мошки, когда речь о заводе. Его дед мой горбом, по кирпичику строил. А они – все прожрать? Хер им в чавку за это, а не акции наши!

– Ой, Валерочка, способ найдут, как им все ваши акции в пыль.

– К проходной пусть сперва подойдут. Мы и брифинг им там, и консенсус! – Руку в локте согнул и ладонью по сгибу. – Надо будет – задавим физически.

– Это как?! А закон? – Отлепилась щекой от груди, полыхнули кошачьи глаза в темноте. – А с милицией вас?

– Тут дивизией танковой надо. Задавим!

– Что ж ты такое говоришь, Валерочка?! Это ж подсудное ведь дело!

– Это когда один, тогда оно подсудное. А когда все – народное восстание. И не власть уже судит, а мы ее, власть, раз она теперь, власть, вот над нами такая.

– Только это, Валерочка… ты не очень там, ладно? Чтоб не в первых рядах.

– Это как я? А где?

– Да действительно, господи, – я ведь с кем говорю! Обрадовался, да?! Кулаки зачесались? Есть теперь разгуляться где, да?! Ты смотри у меня! Слышишь, нет?! – Кулачком его в ребра пихает – хоть на сколь-нибудь глыбу вот эту подвинуть, тягу сбить в нем, Валерке, на зряшные подвиги.

– Что смотри-то, чего?

– Чтобы я без тебя не осталась – «чего»!

И опять к нему льнет, ищет губы, глаза, своим телом связать его хочет, придавить, не пустить воевать, и ее, не стерпев, опрокидывает и звереет над ней, подминая, – от ее жадной силы телес ной, от ее звонкой крови, что под кожей бьется, толкаясь в него: прорываются будто под руками незримые русла, брызжет сок, что их склеивает так, что не разорвать, – это с мясом придется, и она ему в ухо – в кратчайшее дление их предельной сродненности – с непонятной, новой, подгоняющей жадностью: «до конца… разрешаю…» – вот какие права ему и свободы дарованы, вот его, значит, чем привязать к себе хочет, вот какой самой сильной и самой простой связью-завязью в чреве, ну а если и эта порвется, то тогда уж и вправду, значит, света конец.